Семин знал, что другую часть денег на выборы дал Малюта. Поговаривали, что за это Малюте были обещаны два гидролизных завода, производивших паленую водку, и объединение «Виноспирт», которое этой водкой торговало. «Виноспирт» тоже на бумаге принадлежал государству, но губернатор обещал отдать его Малюте в доверительное управление: впрочем, Малюта и так уже явочным порядком давно контролировал и заводы, и «Виноспирт».
Малюта старался держаться в тени, и Семин с Малютой во время этих выборов нигде не пересекались.
Осенью 1996 года, когда до выборов оставалось еще два месяца, а Семин на неделю уехал в Бразилию с красивой девушкой Галей, к директору Нарымского нефтехимического комбината явился Сергей Вырубов.
Вырубов попросил директора отгрузить семнадцать тысяч тонн высокооктанового бензина фирме «Филлис», представитель которой сидел тут же в приемной. Директор, запинаясь, сказал, что ничего подобного он не сделает, и Вырубов ужасно удивился.
– Тебе разве не звонили? – спросил он.
– Нет, – ответил директор.
Тогда Вырубов подошел к батарее телефонов, расположившихся на вспомогательном столике справа от директорского, и по «вертушке» набрал номер губернаторского кабинета. Поговорил немного и передал трубку директору.
– Тебя.
– Да-да, Андрей Афанасьич. Все сделаем, конечно, – ответил директор через минуту.
Спустя неделю контракт между заводом и «Филлисом» был подписан. Операция состояла в следующем: у завода были большие долги перед краевым бюджетом около пятнадцати миллионов долларов. У краевого бюджета тоже были всякие долги – перед врачами, учителями, бюджетными учреждениями и так далее. «Филлис» получал бензину на пятнадцать миллионов долларов, продавал его на рынке, на вырученные деньги закупал всяческий товар народного потребления и этим товаром рассчитывался с бюджетниками.
Так, во всяком случае, предполагалось.
Прошел месяц, другой – о «Филлисе» не было ни слуху ни духу. Продукция на пятнадцать миллионов долларов смылась бесследно. Завод по-прежнему был должен бюджету.
Семин узнал об этой ситуации случайно, вскоре после выборов и за месяц до того, как краевой фонд имущества должен был передать ему в траст государственный пакет «Нарымнефтехима». Семину доложили, что какие-то хмыри ведут активную скупку акций комбината.
Семин встревожился и попросил Прашкевича расследовать это дело. Оказалось, что акции скупает несколько контор, из которых самая главная – «Ставен», – была дочкой некоей «Ники», а среди учредителей «Ники» значился Вырубов. Стали смотреть, откуда деньги, и выяснилось, что «Ставену» деньги перевела «Ника», «Нике» – некий «Карильон», а «Карильону» – контора под названием «Филлис». Стали смотреть, откуда бабки у «Филлиса» – и оказалось, что это бабки от продажи ворованного бензина.
Наглость Малюты не знала границ – он скупал завод на деньги, которые были украдены у этого же завода!
Семин передал через общих знакомых, чтобы Вырубов прекратил это безобразие. Вырубов, разумеется, и не собирался. Его пакет акций «Нарымнефтехима» уже подползал к десяти процентам, к деньгам, полученным «Филлисом», подключились деньги водочных заводов, перешедших под его полный контроль, и по городу поползли нехорошие слухи, что «Нарымнефтехим» в управление получит тоже Вырубов.
Ответный ход Семина был эффективен, хотя и слишком предсказуем: по факту хищения денег «Филлисом» было заведено уголовное дело, а на Тинзенский гидролизный завод в тридцати километрах от Нарыма пожаловала бригада из следственного управления МВД во главе с капитаном Очипком.
На следующий же день после приезда Очипка в заводоуправлении случился пожар, причем сгорела часть документов, связанных с отпуском технического спирта. Очипок пригрозил арестовать директора завода. Ответная реплика не заставила себя ждать: вечером по окну номера, занимаемого Очипком, прошлись автоматной очередью.
Спустя неделю Прашкевич встретился с Семиным в ресторане и рассказал ему:
– Продукцию с завода покупало около пятнадцати фирм. Якобы на технические цели. Фирмы пропадают раз в три-четыре месяца, последняя пропала за день до визита комиссии. Зарегистрирована фирма была, разумеется, по подложному паспорту.
– За спирт платили?
– Нет.
– Судебные перспективы? – спросил Семин.
– Перспективы, конечно, есть, – усмехнулся Прашкевич. – Только ты же знаешь, что тебе скажут. Что с каждой цистерны спирта шла денежка на выборы.
– Меня тоже доили под выборы, – сказал Семин, – и меня доили под обещание отдать мне нефтянку. И если этот бандит хочет заниматься паленой водкой, пусть занимается водкой. А если он хочет лезть в приличный бизнес, он получит по рогам.
***
На следующий день после того, как по факту мошенничества при реализации технического спирта на гидролизном заводе было возбуждено уголовное дело, Вырубову передали, что Семин хочет с ним встретиться.
Встречу Семин назначил в ресторане при бывшей обкомовской гостинице. Однако, когда Малюта пришел в ресторан, Семина там не было: вместо коммерсанта в отдельном кабинете за накрытым белой скатертью столом сидел смотрящий по краю Дорофей.
Дорофей был не один: вдоль стола сидели все городские воры. Сидел армянский авторитет Арсак, выпускник Московского государственного университета, белая ворона среди чурок, болезненно образованный и столь же болезненно жестокий. Сидел кореец Александр Пак, морщинистый шестидесятилетний мужик, хозяин игорных домов, двух универмагов и студии порнофильмов. Сидел ингуш Дауд, распорядитель всего левого нарымского золота, сидел веселый хохол Крось, обожавший баню, девок и стрельбу из автоматов по конкурентам, и два дорофеевых пристяжных с золотыми цепями на шеях и надписью «не буди» на сморщенных веках.
Дорофей сидел неподвижно, положив на стол худые старческие руки, вылазящие оглоблями из-под меховой безрукавки. Пальцы его слегка дрожали, но Малюта знал, что на самом деле Дорофей совершенно спокоен, а пальцы дрожат потому, что вор давно колется.
Малюта остановился у двери кабинета, не входя внутрь:
– А где Семин?
– Семин – барыга, – сказал Дорофей.
– А ты щенок. О чем с ним базарить?
– Без Семина базара не будет, – ответил Малюта, – я стрелку забивал ему, а не вам.
– Семин – мой барыга, – сказал Дорофей, – он полезное дело делает. С него лавэ в край идут. А ты в общак не платишь.
– А ты кто такой, чтобы мне указывать? – спросил Малюта.
– Я вор.
– Ну, раз ты вор, – ответил Малюта, – иди и воруй.
– Помолчал и добавил:
– А Семин тебе ни гроша не платит. Он мусорам платит. А ты у мусоров на пристяжи.
Дорофей на мгновение растерялся от эдакой наглости, но тут же с места вскочили двое блатных. Один – старый и жилистый, с веками, украшенными надписью «не буди», и второй, в свитере на голое тело, походившее на передвижную выставку нательной живописи. В руках у обоих оказались финки.
Малюта резко шагнул назад, и в ладони его блеснула ребристая граната. Малюта вырвал кольцо.
– Ща, Дорофей, – сказал Малюта, – ты не охотник, а я не кабан, чтобы меня резать.
Урки остановились. Малюта резко повернулся и вышел из зала.
***
На следующий день во двор, в котором проживал вор в законе Дорофей, въехал большой старый экскаватор с надписью «Ивановец» и принялся грызть мерзлый грунт возле мусорных бачков, обдавая окрестности мерзким выхлопом из-под солярки и оглушая мир иерихонским ревом неисправного движка.
В это время белый «БМВ» Дорофея уже въехал во двор и застыл в парадном карауле подле подъезда, ожидая пассажира. Двое телохранителей, вышедших из «БМВ», к экскаватору даже не подошли, потому что вот уже третий день возле мусорных ящиков из-под раскрошенного асфальта сочилась какая-то парная лужица, и не далее как вчера пацаны Дорофея заглянули в ДЭЗ и обратили внимание тамошнего начальника на эту лужицу Было приятно, что начальник прореагировал на просьбу новых хозяев жизни с похвальной быстротой. В заиндевевшем окне экскаватора виднелась фигура типичного представителя рабочего класса, облаченного в ватник и широченные стеганые штаны.
В это самое время начальник ДЭЗ-10 стоял на ремонтном участке номер три, расположенном на пересечении улиц Осенней и Каретникова в трех километрах от двора Дорофея, и недоумевал. Ночью с участка какие-то уроды угнали экскаватор спрашивается, кому это могло понадобиться?
Ровно в 10.30 утра Дорофей спустился вниз и сел в свой белый «БМВ». В это время экскаватор взвыл и наддал, и Дорофей, оглянувшись, увидел, что экскаватор теперь перегораживает выезд из левой подворотни (что, впрочем, было совершенно неважно, так как «БМВ» выезжал на другую улицу и через другую подворотню), а рабочий, отклячив зад, неторопливо копается на вольном воздухе в траншее. В следующую секунду рабочий выпрямился, и на плече его Дорофей заметил какую-то стальную трубу, видимо добытую в земле.
Мгновение ушло у Дорофея на то, чтобы осознать, что своим видом железяка до крайности напоминает одноразовый гранатомет, и больше ни на что времени не осталось: рабочий выстрелил, и белый «БМВ» превратился в клубок сияющего пламени. Большинство жильцов дома, измученных грохотом отбойного молотка, даже не услышали взрыва.
Рабочий скинул гранатомет на землю и бросился в подворотню. Там, с другой стороны дома, его ожидала синяя «девятка» с умеренно грязными номерами. Киллер, отвоевавший два года в составе спецназа ГРУ, не считал надобным проверять, остался ли кто живой в «БМВ». Он вскочил в «девятку», водитель машины нажал на газ, «девятка» рванула вдоль Осенней и вывернула на проспект Ленина.
В следующую секунду она влетела в лоб тяжелогруженому КамАЗу, заворачивавшему, противу всяких правил, с проспекта Ленина на улицу с односторонним движением.
КамАЗ своротил половину «девятки», содрал крышу, завернул капот и въехал колесом на правое переднее сиденье. Киллер, прошедший Анголу и Никарагуа, погиб мгновенно: его косточки перемешало с рессорами и подвеской. Водитель, как бы это ни показалось удивительным, остался жив. Его сильно порвало капотом и зажало между сиденьем и рулевой колонкой, но он даже не потерял сознания. Он стал выдираться из машины, и спустя несколько минут ему это удалось.
У него были сломаны обе ноги, он упал на мостовую и пополз прочь от машины. Он одолел несколько десятков метров, прежде чем подлетевшие менты скрутили его и водворили на носилки.
Это был первый раз, когда нарымские менты могли гордиться, что они поймали на месте участника заказного убийства – хотя бы им в этом помог в дупель пьяный иногородний водитель КамАЗа, отделавшийся, кстати, двумя синяками.
Спустя два часа после убийства Дорофея специальный отряд быстрого реагирования при Нарымском УВД ворвался в офис Сергея Вырубова. Братков, случившихся в здании, впечатали сапогами в пол, а Вырубову завернули руки назад и приложили мордой о наборный паркет. И пока он лежал репой вниз, в кабинет вошел заместитель начальника краевого УВД Всеволод Прашкевич.
– Ну что, допрыгался? – спросил Прашкевич.
– А в чем дело?
– А то ты не знаешь? – усмехнулся мент. – Два часа назад какой-то придурок в ватнике всадил гранату в «БМВ» Дорофея.
– И ты что, огорчен смертью шефа? – спросил Малюта, приподняв голову и прищурив насмешливые серые глаза.
Прашкевич навис над Вырубовым.
– Ты беспределыцик, Малюта, – сказал он. – Ты убиваешь, как кролик срет часто и где хочет. Ты лезешь в бизнес, в который улица никогда не лезла, и сегодня тебе пришел конец. Твой киллер жив. И Лешка Анциферов жив. И они оба показывают на тебя, как на заказчика.
На самом деле Прашкевич врал. Он даже не знал, кто был киллером, и опознать погибшего по тому, что от него осталось, было достаточно затруднительно. Он, правда, опознал другого человека, Алексея Анциферова, одного из быков Малюты. Но сейчас Анциферов лежал в больнице на операционном столе, а когда Прашкевич с начальником СОБРа пришли в больницу, они увидели, что Анциферов в глубокой коме.
Но Малюта всего этого не знал. Место аварии окружили плотным кольцом, остатки машины подчистили и увезли, слухи менты нарочно запускали самые противоречивые, и трудно было понять, живы ли те, кто сидели в «девятке», и если живы, то как себя чувствуют.
– Собирайся, – повторил Прашкевич, – тебя уже ждут на Посадской.
На Посадской находился единственный в городе следственный изолятор.
– Завтра меня выпустят, – проговорил бандит, – а тебя уволят.
Прашкевич уже не мог сдерживаться…
– Тебя выпустят завтра, а пришьют ночью, – рявкнул он.
Камера, в которую определили Сергея Вырубова, была отнюдь не пресс-хата, употребляемая для внушений несознательным арестантам. Это была обычная камера с десятью шконками и двенадцатью подследственными. Четверо из подследственных были почетными рецидивистами, свято соблюдавшими воровские традиции и отмотавшими у хозяина не один срок. Пятый был авторитетный бродяга по кличке Мешок, чалившийся десять лет назад с Дорофеем в одной зоне.
Все они к вечеру очень хорошо знали, что случилось с Дорофеем. Прашкевич позаботился, чтобы тюремная почта загодя оповестила обитателей камеры, что показания против Малюты не то дал, не то может дать только один свидетель, да и тот находится на операционном столе и помрет в любую секунду.
Майор Всеволод Прашкевич провел ночь там, где никто не мог его найти – на даче у старого школьного знакомого. Его отыскали только на следующее утро, когда он явился на работу. В здание УВД ввалилась целая депутация, в которой, как бриллианты в короне, сверкали замгубернатора, курирующий силовые ведомства, и замначальника ФСБ. Как впоследствии донесли Прашкевичу, эфесбешник еще ночью попытался освободить Малюту своей властью, но ничего у него вышло. Начальник Прашкевича был в отпуске, и приказ мог подмахнуть только сам Прашкевич или краевой прокурор: прокурор же был человек опасливый и ставить свои подписи на таких документах обычно воздерживался.
Вся эта публика ввалилась в тесный кабинет Прашкевича, не стесняясь присутствия пары мелких оперов, и эфесбешник взял с места в карьер:
– На каком основании вы бросили в камеру бизнесмена Вырубова?
Прашкевич улыбнулся делегации. Улыбка Прашкевича смахивала больше всего на улыбку бультерьера.
– Какого хрена ты арестовал Малюту? – рявкнул замгубернатора, уже не сдерживаясь.
Прашкевич неторопливо раскрыл бывшую при нем папку.
– Я его не арестовал, – сказал Прашкевич, – я его задержал. На семьдесят два часа. Для выяснения обстоятельств. У меня есть показания о том, что позавчера в гостинице «Восход» была стрелка. На которой смотрящий над краем Дорофей вдрызг разругался с Вырубовым. Суток не исполнилось, Дорофея убили.
– Воры, которые были на стрелке, рассказали про Вырубова и Дорофея? недоверчиво спросил замгубернатора, курирующий правоохранительные органы. – Это ж не по понятиям?
Прашкевич молча подал три листа, исписанных школьным убористым почерком. Это были показания авторитета Дауда, и не очень точные: Дауд рассказал о том, что Вырубов отказался платить в общак, о Семине же не было ни слова.
– Мне сказали, что вы задержали Вырубова на основании показаний киллера! взвился человек из ФСБ. – Это ж мало ли кто и что может наговорить! Киллер, подонок, мразь, врет бог знает что, а вы из-за этого вранья бросаете в камеру уважаемого в городе человека!
Замгубернатора тем временем просмотрел показания Дауда.
– Это же чурка пишет, «чех»! – напустился он на Прашкевича, – разве неясно, чего он хочет? Он хочет, чтобы мы гонялись за русскими группировками, а сам он в это время подберет под себя город!
– Я что-то не понял, кого я закрыл, – сказал Прашкевич, – лидера русской группировки или уважаемого в городе человека. Вы как-то договоритесь между собой, товарищи…
Эфесбешник побагровел.
– Вот что, Всеволод, либо ты подписываешь бумагу об освобождении Вырубова, либо ты подписываешь заявление по собственному желанию.
Прашкевич молча сложил руки на груди.
– Ни того ни другого не подпишу, – заявил он. – Надо – увольняйте.