Я почувствовала, как лысая голова трется о мои лодыжки, и подумала, что мой ребенок вернулся в виде бархатного чудовища.
Я посмотрела прямо перед собой и спросила Томаса:
— Что это?
Он уставился на меня и сказал:
— Собака.
Я опустила голову, мои глаза наполнились слезами.
А потом я разразилась рыданиями и криками.
Темнота уже воцарилась в комнате, красная занавеска колыхалась под легким ветерком, звук телевизора соседей наполнял эту неподвижную тишину.
— Что мы хотим сделать? — спросил он, лаская мои ноги.
— То, что надо было сделать, он уже сделал. Все как раньше, — сухо ответила я.
Он встал, зажег сигарету и повернулся к окну. Слышно было его дыхание.
Собака испуганно забилась в угол, но краем глаза следила за моими усталыми движениями.
— Все как раньше, — повторила я.
Дым сигареты расходился в воздухе кругами.
— Почему ты его выбросила? — спросил он таким тоном, которого я никогда раньше не слышала.
— Он вышел сам, но…
— Нет-нет, — перебил он меня. — Почему ты нажала на слив?
Я задумалась на мгновение — на самом деле я этого не знала.
Собака продолжала смотреть на меня, и в голове пульсировала фраза:
И когда смутные образы роятся в моей голове, увлекая меня в темные неизведанные дали, он открывает дверь.
24
Одна — высокая и худая, с обожженным лицом, закутанная в коричневую шаль. Показывает изрезанные запястья.
Другая — маленькая блондинка с голубыми глазами в фиолетовой шляпе и сиреневой шали. Она похожа на циркачку. У нее ампутированы ноги.
Мать и дочь держатся за руку, у дочери — белая собачка, которую она тащит за ошейник. Девочку зовут Обелинда, у нее коричневая рубашка в цветочек, застегнутая до самого верха, мама почти такая же, у них только разный цвет глаз. Они убили себя газом.
Турецкая пара улыбается, они только что с собственной свадьбы. Они прекрасны, счастливы, она одета в красное. Я видела, как машина размазала их по стене.
Когда моя душа соединяется с телом, я прежде всего думаю: какой смертью я умерла, по мнению этих людей?
Болит голова.
25
Когда мы смотрим комедию, над которой не смеемся, Томас рассказывает свой сон.
Ему снилось, что мы сидим за сервированным столом, скатерть белая-белая, стол накрыт безупречно. Я наливаю красное вино в бокал, рассеянно роняю его на скатерть — на ней расплывается пурпурное пятно. Тогда я начинаю плакать, говорю, мне жаль, мне жаль, а он обнимает меня и утешает, что ничего не произошло, что с ним тоже могло такое случиться. Тогда он тоже проливает вино. Но я продолжаю плакать. Его пятно покрывает мое, он говорит: «Видишь? Теперь никто не заметит то, что ты сделала».
Он заканчивает рассказ и молча смотрит на меня.
Я знаю: он боится. Я знаю: он знает, что я боюсь. Мы оба знаем: этот проклятый страх нас убьет.
Я слишком слабая, чтобы победить этот страх, тем более что в глубине души мне нравится это ощущение. Но желание любить его пересиливает страх.
Сегодня он опять ушел не попрощавшись. Вчера вернулся домой без сюрпризов: ни мороженого (раньше он почти каждый вечер приносил мне мороженое и много-много вишни), ни фильма из видеотеки, ни поцелуя.
Вчера утром, пока он чистил зубы, я ворвалась в туалет не постучав и увидела, как он стоит на коленях на полу и изучает унитаз.
— Что ты делаешь? — спросила я.
Он, смущенный, ответил:
— Ничего.
Я сразу поняла,