– Какое там! – незнакомец махнул рукою и продолжал с восторгом: – Сам султан спит и видит, как бы всю Украйну под свою руку принять. Он уже гетману нашему какие дары засылал: и туй, и санджак, и золоченый кафтан.
– Да что ты там мелешь, не во гневе будь твоей милости сказано? Поласится разве гетман на турецкие прелести? Продаст нас султану? – произнесли глухо и сдержанно несколько голосов.
– Эх вы! Простота неэдукованная! Продаст султану, поласится на турецкие прелести! – передразнил поселян незнакомец. – О вашем же добре и печется гетман. Да ведь у турецкого султана будете спокойно жить. С татарами побратаетесь…
Но ему не дали окончить.
– Ну, этого еще спокон веку не было и не будет! – вскрикнул гневно один из поселян, сидевший вдали. – Скорей огонь с водой побратается, чем мы с татарами.
– Хе – хе! А как вода зальет огонь, то и огонь с ней побратается. Ишь, раскудахтались, как квочки, татарин – поганин. А чем он поганин – и сами не разберут. Правда, разоряют они наши села, издеваются над христианской верой, загоняют наших жен и детей в неволю, ну, да это так, пока они нашими врагами считаются, а когда будем все под одним батьком, под турецким султаном, так тогда не посмеют.
Слова незнакомца, по – видимому столь благоприятные для Дорошенко, все более и более раздражали народ. Лица всех нахмурились; послышались произносимые сквозь зубы угрожающие замечания, видно было, что только присутствие гетманских казаков мешало народному негодованию разлиться бурною волной.
– За здоровье ж ясновельможного гетмана! – вскрикнул незнакомец и, поднявши высоко свой стакан, встал с места и подошел к казакам.
Как только Остап заметил бриллиантовый перстень на руке незнакомца, он сразу привлек к себе его внимание.
Он уже не слышал слов незнакомца, он не мог оторвать глаз от кольца, но издали трудно было рассмотреть его. Теперь же, когда незнакомец подошел к их столу, он мог хорошенько рассмотреть это кольцо. Это был дорогой перстень, изображавший из себя золотую змею с драгоценною бриллиантовою головкой. Кольцо было, очевидно, с женской руки, так как казак носил его на мизинном пальце.
– Ну, так выпьем же за егомосць, панове! – продолжал незнакомец, чокаясь с Кочубеем и Остапом.
Казаки выпили.
– А славный у тебя перстень, пане! – произнес Остап.
– Да, хороший, – отвечал незнакомец, снимая кольцо и поворачивая его перед огнем. Бриллиант засверкал сотнями огней.
– Жиночий? – усмехнулся Остап, указывая глазами на перстень.
– Дивочий, на сватання еду.
– Помогай, Бог! – произнес Кочубей, поднимаясь с места.
Вслед за ним поднялся и Остап.
– Куда же это вы так скоро, панове? – изумился незнакомец.
– Поспешать надо в Чигирин, – ответил Кочубей.
Казаки попрощались и вышли из корчмы.
XII
– Нет сомнения, это проделали белогородцы, – произнес Кочубей, когда они с Остапом очутились на дворе корчмы. – Гм… Что же нам теперь делать?
– Как что? – Остап вспыхнул. – Лететь скорее к Белой Церкви, догнать псов и отбить всех бранцев.
Кочубей усмехнулся:
– Скорый ты, пане сотнику, а одного не сообразишь: раз то, что они уже дня два тому назад угнали людей, значит, мы уже их в дороге никак не догоним, а другое, и самое важное, что если это белогородцы, так нам с ними затевать схваток не приходится.
– Да не мы же затевать будем! Они первые набег сделали.
– Так гетман сам это дело и разберет, и велит им вернуть награбленное.
– Эх! – Остап досадливо махнул рукою. – Пока гетман будет разбирать да отписывать им, они будут самовольно грабить весь край. Когда б пугнуть их хорошенько, так отпала бы охота грабить и разорять народ.
– Все-то ты так с плеча, пане сотнику, решаешь, а забываешь, что они наши союзники.
– Союзники! – Остап горько усмехнулся. – Вот правду говорят люди, что уже лучше было чертей в союз пригласить, чем этих проклятых басурман.
– А как же бы ты оборонился от Ханенко, если бы не басурмане? – спросил Кочубей, направляясь к воротам. – Кто бы помог нам? Уж не ляхи же?
Остап замолчал; он не находил ответа на вопрос Кочубея, но вместе с тем, очевидно, и не соглашался с ним.
Молча подошли они к своему отряду; через несколько минут все они уже скакали по направлению к Чигирину. Кочубей ехал, угрюмо нахмурившись; сцена в шинке произвела на него крайне неприятное впечатление. И кто такой мог быть этот казак? По – видимому, верный человек, а между тем… Или дурень, или большой хитрец! – решил он про себя.
Остап тоже сосредоточенно молчал. Впрочем, на этот раз не печальное положение края занимало его мысли, – его исключительно занимало кольцо незнакомца. Проклятое кольцо!
«И чего это оно так засело у меня в голове, – думал про себя Остап, – видел я его где-нибудь или что?» – Остап перебирал в своей памяти все воспоминания, но решительно не мог понять: почему именно это кольцо обратило на себя его внимание и засело у него таким гвоздем в голове?
Между тем отдохнувшие кони бежали быстро, и часа через два перед казаками уже показались Чигиринские башни и стены.
– Ну, слава Богу, вот и доехали! – произнес вслух Кочубей. – А вернулся ли уже наш пан Мазепа?
– Должно быть, уже дома, – ответил рассеянно Остап.
– Гм… – Кочубей усмехнулся. – Сдается мне, что мы скоро заключим с правым берегом верный союз!
При этих словах Кочубея Остап вдруг вздрогнул. Густая краска залила ему лицо. Он схватился рукою за лоб и вдруг вскрикнул радостным, торжествующим голосом:
– Вспомнил! Вспомнил! Вспомнил!
Кочубей с изумлением повернулся к своему спутнику.
– Что? Да что такое?
– Кольцо, кольцо! – крикнул ему Остап и пустил своего коня вскачь.
– Какое кольцо? Куда ты? Постой! – закричал ему вслед Кочубей, но Остап уже не слыхал его слов.
Доскакав до Чигиринского замка, он соскочил с коня и бросился в покои Мазепы. Мазепа был уже дома.
Он лежал, отдыхая с дороги, у ног его лежал верный пес Кудлай, не оставлявший теперь Мазепу ни на одно мгновенье. Увидевши встревоженное, пылающее лицо Остапа, Мазепа схватился с места и поспешил к нему навстречу.
– Что случилось? Что с тобою? На тебе лица нет! – забросал он его вопросами.
– Кольцо! Кольцо! – произнес Остап, тяжело переводя дыхание.
– Какое кольцо? О каком кольце говоришь ты?
– Кольцо, которое я возил на хутор Галине… какое было оно?
При этом вопросе Мазепа побледнел.
– Змея золотая с бриллиантовой головой.
– А внутри, было ли что-нибудь вырезано внутри?
– Две руки: одна держит другую.
– Оно! Оно! – вскрикнул Остап.
– Ты нашел его?.. Ты видел его… где? когда?.. – Мазепа сжал обе руки Остапа, от волнения голос его пресекся, только глаза впивались в Остапа, словно хотели вырвать, вытянуть из него страстно ожидаемое объяснение.
В коротких, отрывистых словах Остап передал ему о своей встрече с незнакомым казаком.
– Где же он? – вскрикнул Мазепа.
– Там остался, в шинке.
– На коней! – скомандовал Мазепа. – Летим! Ты поедешь со мной.
В несколько минут лошади были оседланы, и Мазепа с Остапом понеслись сломя голову по улицам Чигирина. Кудлай, верный пес, вывезенный из разгромленного хутора, не оставлявший теперь ни на минуту Мазепу, тоже полетел вслед за ними. При въезде в Чигирин им повстречался Кочубей со своим отрядом; он хотел было остановить их и расспросить о причине странного возгласа Остапа и этой бешеной скачки, но они пронеслись мимо, как вихрь, так что изумленный Кочубей остановился в недоумении, следя за уносившимися товарищами.
На дворе быстро темнело. Лошадь Мазепы неслась стрелой, но несмотря на это, он то и дело сжимал шпорами ее бока. Он ничего не говорил. Лицо его было бледно, губы нервно сжаты… видно было, что все его существо потрясало мучительное волнение.
Всадники неслись в глухом молчании, только холодный, резкий ветер свистел над головами да вздымал их длинные плащи.
После двух часов такой бешеной скачки Остап и Мазепа достигли наконец корчмы. Соскочив с коня, Мазепа бросился в хату с такой поспешностью, что Остап едва поспел за ним. Но в корчме уже не было никого. Тусклый свет каганца едва освещал опустевшую хату с беспорядочно сдвинутыми лавками и столами и загрязненным глиняным полом; жид, очевидно, еще за минуту мирно подсчитывающий за прилавком свою дневную выручку, застигнутый врасплох неожиданными гостями, вскочил с места и застыл в своей позе с выпученными от ужаса глазами, устремленными на ворвавшихся в хату казаков.
Мазепа остановился.
– Где же он?.. Здесь нет никого?.. – произнес он, задыхаясь, и устремил на Остапа взгляд, полный ужаса и ожидания.
На лице Остапа отразилась досада.
– Должно быть, уехал.
– Куда же?! Куда?!
– А кто его знает?
– И ты не спросил?.. Ты не спросил, куда он едет?.. Зачем здесь?..
– Гм!.. – Остап замялся. – Да ведь я только и вспомнил про кольцо, подъезжая к Чигирину.
– Ну, хоть имя его, – продолжал Мазепа с возрастающей тревогой в голосе, – имя, как его зовут?
– Да, имя… опять-таки… – Остап смущенно мял в руках свою шапку. – Ей – богу, не догадался тогда спросить.
– О! Господи! – вскрикнул с отчаяньем Мазепа, опускаясь в изнеможении на лаву. – Ты, Остапе, убил меня!
Остап стоял перед ним растерянный, смущенный: ему самому было невыразимо досадно, что отысканная нить оборвалась теперь так неожиданно. Но что же мог он сделать? И кто мог предположить, что разгулявшийся казак уедет так скоро отсюда.
При первых словах Мазепы у жида отлегло от сердца. Было видно, что примчавшиеся сюда казаки не имели в виду грабежа. Притом же он сразу узнал Остапа и догадался, что в этом неожиданном появлении скрывается что-то достойное внимания, а потому и принялся с интересом следить за происходившей перед его глазами сценой.
После нескольких фраз, брошенных при нем растерянными гостями, чуткое сердце шинкаря наполнилось сладостным предчувствием: этот, знакомый ему уже казак не мог дать ни одного толкового ответа на вопросы своего господина, а так как вельможный пан что-то слишком заинтересован пировавшим здесь, в шинке, незнакомцем, то, очевидно, обратится с допросами и к нему, шинкарю, а тогда уже, наверное, несколько блестящих червончиков перепадет в его карман.
Между тем Мазепа сидел на лаве, опустивши голову, неподвижный, совершенно убитый неудачей. Но вот он снова поднялся с места.
– Постой, скажи, – обратился он к Остапу тем же взволнованным, непослушным голосом, – давно это было?
– Да так, часа три тому назад, покуда я съездил в Чигирин и вернулся сюда назад.
– Когда же тот уехал?
– Да вот шинкарь…
– Гей, жиде, сюда! – крикнул Мазепа, оглянувшись по указанному Остапом направлению.
Жид, только и поджидавший этого возгласа, стремительно бросился из-за прилавка к Мазепе.
– Что прикажет ясновельможный пан? – произнес он подобострастно, перегибаясь вдвое перед Мазепой и целуя полу его жупана.
– Ты знаешь этого казака, который гулял здесь у тебя в шинке?
– Ой, нет, ясновельможный пане, не знаю! Он нездешний, я его видел в первый раз.
– Не слыхал ли хоть, как его звали товарищи? Ведь с ним было несколько казаков.
– Ой, вей! Как же они звали его? Один звал паном-братом, другой – паном добродием.
– Ну, а куда они едут, зачем приехали? Они ничего об этом не говорили?
Жид печально закивал головой.
– Нет, ясновельможный пане, они ничего об этом не говорили.
– Стой! Это ты уже знаешь, когда уехали они?
– Да вот сейчас, как пан со своим товарищем, – шинкарь указал глазами на Остапа, – выехали из корчмы, так и они велели седлать своих коней и поехали себе тоже.
– А куда поехали, в какую сторону?
– Вон по тому, по Киевскому шляху.
– Да ведь там дорога делится и на Черкассы, и на Корсунь, и на Жаботин… О, проклятье, сто тысяч проклятий! – проскрежетал Мазепа, впиваясь пальцами в волосы, и зашагал в волнении по хате.
Что было делать? Куда броситься? Где искать их?
Три часа… Каких три? Больше: четыре, пять! За это время можно было далеко ускакать, а если он с Остапом бросится наобум и примет еще ложное направление в своих поисках, то утеряет незнакомца навсегда. Но как же принять правильное направление? Ни имя незнакомца, ни цель его путешествия, ни дорога, по которой он отправился, – ничто, ничто неизвестно ему!
Мазепа чувствовал, что он задыхается от волнения; кровь приливала ему к лицу, она стучала словно молотом в висках и жгла его глаза. Известие о кольце в одно мгновение сорвало струп с его раны и наполнило все его существо бушующим огнем. Как безумный, летел он сюда, чтобы увидеть поскорее этого незнакомца – и вот не застал никого! О, проклятье! «Тысяча тысяч проклятий!» – шептал он про себя, сжимая руки: само пекло не могло подшутить над ним хуже, указать на минуту след к розысканию Галины и тут же вырвать ее, вырвать навеки из рук! Мазепа чувствовал, что если он теперь утеряет след этого незнакомца, то способен лишиться от бешенства рассудка.
И жид, и Остап встревоженно следили за ним.
XIII
Мазепа остановился перед Остапом и жидом; лицо его было страшно, волосы всклокочены, глаза воспалены.
– О чем говорили они? Все, все, каждый пустяк, до последнего слова вспомните! – произнес он сухим, словно осипшим голосом.
– Да что же он говорил? О том, что набег сделали белогородские татары, хвалил гетмана за союз с султаном, пил за его здоровье… – ответил сразу Остап.
– Ой, вей! – жид сморщился, причмокнул и покачал с сомнением головой. – Не хотел бы я, вельможный пане, чтобы меня так хвалил кто-нибудь за мою горилку, как он хвалил ясновельможного гетмана нашего за союз с султаном. За каждым его словом поспольство кричало все больше и больше… Ой, вей! Я думал, что они сейчас подымут бунт.
– Это правда, – согласился и Остап, – он-то и хвалил, да как-то оно не дуже добре выходыло.
– И когда наши казаки уехали, он тоже поспешил из корчмы? – произнес оживленно Мазепа.
– Так, так, ясновельможный пане, немножко обождал и сейчас сам собрался.
На мгновение Мазепа опять задумался, мысли его понеслись с лихорадочной быстротой. «Итак, незнакомец старался, очевидно, возбудить народ против гетмана; он говорил о том, что набег сделали белогородские татары, он говорил о турецком союзе. Ясное дело, он хотел возбудить народ.
Когда Кочубей с Остапом выехали, этот человек, испугавшись того, не проговорился ли о чем-нибудь, также поспешил убраться из шинка.
Нет сомнения, это казак из какого-то враждебного лагеря. Но от кого? Суховеенко теперь совсем ничтожен. Многогрешный?.. Но нет, из слов Марианны видно, что он не стал бы бунтовать здесь народ. Так кто же остается? Ханенко! Да, один Ханенко. Итак, этот казак – его клеврет. Но какое же отношение он имеет к Галине? Каким образом очутилось у него ее кольцо? Каким образом? Да ведь Галину украли татары; Ханенко в союзе с татарами, а этот казак – его доброчинец, он мог украсть ее, купить, выменять… Мог получить в подарок от какого-нибудь мурзы!.. Отыскать его, отыскать во что бы то ни стало! – Мазепа сжал себе до боли руки. – Зачем же он прибыл сюда? Ведь Ханенко теперь сносится с Москвой, – тогда бы он ехал левым берегом. А может быть, он хочет здесь бунтовать народ? Но к чему? Ведь Ханенково дело на этом берегу совсем пропало; и Умань отложилась, и… – Мазепа схватился рукой за лоб и нахмурил брови. – А может, Ханенко затевает что-нибудь новое? – В памяти Мазепы промелькнул рассказ Кули о встрече с каким-то ханенковским доброчинцем… – опять, и здесь тоже. Нет, нет, должно быть, Ханенко затевает что-либо новое. О, если бы знать что, тогда бы можно было узнать и путь этого незнакомца! Поймать бы хоть нить, но как?»
– А больше, вспомните, больше ни о чем не говорил он? – произнес Мазепа, обращаясь разом и к Остапу, и к жиду.
Остап угрюмо молчал; Мазепа перевел свой взгляд на жида.