Алекс совсем рядом, надвигается на меня своим сосновым горячим знойным запахом, упирается в мои плечи руками.
— No! — смог я вспомнить по-английски, я просто полиглот!
— Yes! — вспомнил по-английски он и заткнул мне рот горячей ладонью.
— Я не могу! — громко говорю я в его ладонь по-русски. Но получается: «М-м-мааеээм-м-моо-ууууу». А это не совсем по-русски!
— Тссс! — велел мне Алекс и, по-хозяйски разворачивая рукой мою зажатую челюсть, начинает сладко мучить меня — целовать. В шею, много раз, каждый раз — взрыв, в ухо, каждый раз — стон, в лоб, и каждый раз какая-то волна накатывает и топит меня. А потом и в губы, и я ждал, я принял, я погнался за ним, я не отпущу. Нет времени, нет расстояний, нет языков, есть только наши языки, наше время и наше пространство. Я не чувствую ног, они предали меня и подгибаются. Вместе со мной стекает по стенке Алекс, давит меня своим упругим незнакомым телом к полу. Зачем говорить? Зачем учить язык? Его язык понятен! Вот он! Сучий кабальеро, как он хорош! Сама нежность, звериная и раскатистая, рокочет у него внутри басом, а я впитываю этот рокот. Но и я нежность! Звонкая и высокая, я — сопрано! Я не дам ему остановиться! Тут никого нет! Но даже если бы и были, похуй! У нас дуэт! Это мои губы, мой кадык, моя впадинка у ключиц, моя родинка на загривке. Не отдам никому, и ему тоже, он их потерял!
Мы уже почти лежали в тупике третьего этажа, звуки — страсть, слышу только их, не вижу ничего. Алекс уже отпустил моё лицо, нырнул под футболку и захватывает мою кожу губами, зубами на груди и на животе, а я захватил его ногами, глажу его руки и стону. Его руки на моей пояснице, на заднице, на ногах. Стон — универсальное интернациональное выражение чувств: «Как мне хорошо с тобой!» Мне ничего не нужно говорить, спрашивать, уговаривать, контролировать. Понимание на уровне губ, кончиков пальцев и паха. Оххх! На уровне паха уже всё давно на уровне… и уровень всё выше, сознания всё меньше…
Алекс выныривает из-под футболки, сжимает эту футболку в кулаки и шипит мне в лицо:
— Come with me!
Я просто киваю головой. Какое «yes»! Я и «да» не мог вспомнить! Идём! К тебе! Хочу! Не здесь ведь! Он за одежду поднимает меня, но мы не удерживаемся, падаем снова на пол, он хохочет:
— Come with me! Feel… — и тут уже я затыкаю ему рот, ещё про чувства он не говорил!*
Мы снова поднимаемся, Алекс не отпускает одежду из захвата, тащит за собой и тут же целует, дышит, мы преодолеваем таким образом совсем немного, по пути я теряю и полотенце, и флакон с кремом, и ещё что-то пляжное и непляжное, мне руки нужны для другого! Трогать его!
И вдруг это «что-то ещё», выпавшее на пол, зазвенело! Телефон! Как холодный душ на голову, на совсем больную голову! Я включаю мозг, включаю зрение и начинаю дышать. Где телефон? Вот он, на полу! Хватаюсь:
— Лара?
Она мне что-то говорит, говорит, говорит в трубку. Что-то про то, куда я пропал, что сгорю ведь, что её брат, как маленький… Но вижу, что Алекс сдох, погас, руки отпустил, сглатывает, отходит. Он отодвигается от меня спиной к выходу, смотрит на меня уже без страсти, виновато, смотрит с сожалением! Вытирает ладони о штаны, причёсывает пальцами волосы, он только бугор свой прижать не может… Он уходит! И в глазах мука!
— Sorry! — прошептал он мне и побежал вверх по лестнице.
А я, как олень рогатый, стою, пережёвываю ситуацию и тоже стояк не могу унять. Доходит, и я ору на весь коридор:
— Лоре-е-ена!
* Come with me! Feel… (англ.) — Идём ко мне! Чувствую… (созвучно с именем Фил)
========== 7 часть ==========
Алекс
Вляпался я на все сто! Как-то нужно выходить из этой ситуации, ломать эти долбаные обстоятельства. Это не может быть любовь! Для таких чувств нужно проникнуться человеком, совпасть с его внутренним миром, нужно переговорить 1001 ночь, нужно полюбить его образ жизни, желать видеть и трогать те милые вещи, что его окружают ежедневно. И многое другое! Я уже любил, я знаю. Причём первой любовью был парень. Мой одноклассник, но не друг. Враг. Мы с ним бились до крови, все вокруг знали, что мы ненавидим друг друга. Однажды он мне сломал нос, а я ему ребро. Это мы из-за девчонки дрались, которая ни его, ни меня не интересовала, просто принцип! Нас пытались мирить родители, учителя и даже из подразделения по делам несовершеннолетних. Придумывали всякие способы, педагогические и дилетантские. Посадили за одну парту специально, записали к одному репетитору по английскому на парные занятия, отправили в составе одной группы в автобусный тур по Европе, где мы вынуждены сидеть вместе и жить в одной комнате в разных отелях.
В этом туре и выяснилось, что подростковая ненависть на самом деле извращённая любовь. Это было в Вене. В ночном отеле я матерился на Лешку во всё горло, так как он долго не выходил из душа. А он не отвечал, сидел там и сидел. Я настолько был зол на гада, что, покричав ещё минут десять, решил, что выброшу его самолично. Рву дверь, рассчитывая, что она заперта, и получаю ей по лбу, он не закрылся в душевой? Но дальше вообще странно: Лешка сидел одетый на крышке унитаза, обняв голову руками, а душ работал вхолостую. Я понял, что он даже не начинал мыться:
— Ты чё? Совсем охуел, я его ору, ору!
Он поднимает голову, и я осёкся, слёзы, что ли, в глазах?
— Ты чё? Лёш… — это я его по имени впервые назвал.
Он сглотнул и хрипло сказал:
— Да терпеть нет сил уже! Херово мне из-за этого! Давай хоть в Милане попросимся в разные комнаты!
Я сразу же понял, о чём он говорит. У меня в голове выстроилось сразу всё в правильную картинку. Все наши драки, подъёбы, косые взгляды, толкания на лестнице, шипение в лицо, злые шутки на уроках — это стремление быть рядом, это желание трогать, чувствовать и участвовать в жизни друг друга. Я замолчал, а Лёшка встал и пошёл мимо меня вон из туалетной комнаты.
— Я тоже тебя люблю… — сказал я тихо, когда он поравнялся со мной. И Лёшка остановился. Мы целовались всю ночь, дрочили друг другу, рассматривали. А потом ещё был Милан, Париж, Брюссель, Берлин… До траха не дошло, мы боялись оба. Но любил я его очень. Оставшиеся полгода учёбы прошло в идиотской и захватывающей игре. Мы с ним бились по-прежнему, с презрением смотрели и материли друг друга, но под партой сплетали руки, мяли коленки. В школьном туалете пару раз целовались, запершись в одной кабинке. Прогуливали репетитора по английскому, находя выделенному для этого времени более нежное применение — либо у меня, либо у него дома. И ни разу не спалились!
Я всё о Лешке знал, какие он видит сны, на что у него аллергия, о чём он мечтает, как он любит проводить свободное время, о том, что он в детстве заикался, и о том, что у него неродной отец. Мы с ним болтали в эпоху начавшихся мобильных телефонов все ночи напролёт. А потом школа закончилась, и я в универ, а он не поступил. Он запил, а я не помог, я увлёкся студенческой жизнью. Один раз Леха пришёл ко мне, а я ему не открыл. Тот просидел около двери два часа и ушёл. А ведь он приходил попрощаться, Лешка отправился в армию и не вернулся, стал контрактником, связал свою жизнь со службой. Мы не переписывались, не перезванивались, не виделись. И, видимо, любовь прошла, осталось только сладкое воспоминание о той венской ночи, вкус его солёного лица и его подарок — кожаный ремень, который я никогда не носил… Пожалуй, мне сегодня не хотелось бы с Лешкой увидеться…
Но это была любовь! Пусть я и предал её! Она долго зарождалась и потом очень долго не угасала. Позже были Кристина и Марья. И вновь долгий въезд, принюхивание, привыкание. Страсть всегда на финал. После неё любовный пыл рассеивался постепенно, побеждала физиология и привычка. Но ВСЕГДА своих возлюбленных я узнавал до! Я не мог себе позволить впустить в жизнь незнакомого человека. Любовь — плод узнавания. А здесь, в Испании… Разве это любовь? Страсть в самом начале, без прелюдий и предысторий. Бах! И не могу сдерживать себя, хочу до рези в паху и остановки сердца! Я ничего не знаю про своего финика. Ни-че-го. Знаю только, что, соблазняя его, я обязательно пораню Лару. Этот её звонок вчера в коридоре! Как удар в челюсть, больно! Я же вижу, она хорошая девушка. Да и Фил к ней относится хорошо, как к человеку по-настоящему близкому и любимому. Беременность — тоже немаловажное обстоятельство! Без любви она вряд ли бы образовалась! Значит, Фил любит Лару! Что же я делаю?
Весь вчерашний вечер я откровенно страдал. Выкурил столько сигарет, что могу записать в личную книгу Гиннеса! Решил, что справлюсь и остановлюсь! Проклял себя, идиота, что, поддавшись мимолётному желанию, поехал за Филом в этот отель. Рационально размыслив, поставил перед собой задачу: не видеть Фила. Это будет нетрудно. Завтра заключаем новые договоры, послезавтра улетаю в Барселону. Нужно только правильно организовать завтрашний вечер, прийти попозже, не есть в отельном ресторане, найти себе занятие, которое отвлекало бы меня от навязчивых мыслей о финике. Может, вообще стоило съехать в другой отель, но это было бы очевидной взбалмошностью в глазах партнёров и моего работодателя. Да и моё самомнение требовало проявить стойкость и хладнокровие. Всегда же получалось! Будем закалять свою волю…
Решил твёрдо, больше его не увижу. Но есть то, что я не могу контролировать. Во-первых, сон. Вернее, сны. Ночью просыпался и засыпал раз десять. Всякий раз во сне видел Фила. Вот он ругает меня почему-то на русском языке, называет «козлом», кидает в меня какие-то вещи, короче, устраивает истерику в моём сне. В другом сне он танцует мне приватный танец почему-то у меня дома в Питере, на нём стринги! Боже мой! Я тут же просыпаюсь, переворачиваюсь на правый бок, чтобы сердце так не напрягалось и не бухало. Но уже в следующем сне опять Фил: он кормит меня кедровыми орешками и приговаривает: «За папу, за маму, за Лару, за моё ушко, за мои глазки, за мою шейку…» И таких коротких снов много. Самый бредовый, где я бык. Фил с красной мулетой, в ослепительной короткой жилетке с золотыми и серебряными кисточками, на ногах розовые медиас — гольфы, весь обтянутый красной тканью, на голове треугольная ушастая шапочка, из-под которой косичка с чёрным бантиком. Хорош! Я себя не вижу, но знаю, что я чёрный бык, злой и почему-то единорогий. Мы собираемся сражаться не на арене, а на площадке перед бассейном. И публики нет, только на шезлонге восседает… Лёшка. Он кричит: «Всади ему!» Кому он кричит? Мне? Или Филу? Мы ходим вокруг друг друга, лицо у финского матадора серьёзное, белое, безжизненное, но красивое. Фил машет мулетой, р-раз, и я бегу на него, мимо! Ещё раз красная тряпка, двас-с, и я опять мимо! Фил подтягивает тело в победную стойку и пропускает мой рывок. Он разворачивается, он удивлён, руками зажимает живот, там кровь! Но на нём уже не наряд тореро, он в белой шапочке, в белой курточке и в белых гетрах, как сын Пикассо на картине, красная кровь на белом смотрится страшно. Ко мне же подходит Лёшка и шепчет: «Ты даже ослика не пожалел…» Я просыпаюсь в поту! Курить! Зачем мне Лёшка снится? Больше десяти лет уже прошло! Это моё подсознание меня упрекает… Нет, я ослика не трону! Я решил: уеду послезавтра (хотя уже завтра, время шестой час утра) и не попрощаюсь даже! Если он сам придёт, не открою ему дверь… Как Лёшке когда-то… Блин! Но сейчас-то это не будет предательством! Наоборот, это правильно!
На завтрак явился к самому открытию ресторана, в семь, знаю, что мало кто так рано приползает. Никого и не было. Потом сразу сбежал в порт. Осуществляю свой план.
Работа клеится неважно, я туплю, много раз возвращаюсь к одним и тем же формулировками. Опасаясь, что в таком лихорадочном состоянии неврастении напортачу, отправляю документ по электронке другу, тоже юристу, чтобы посмотрел незамыленным взглядом. Он мне тут же показал пару ляпов. Ладно, хоть у меня ума хватило не подписывать всё сразу. Испанцы уже устали нервничать, поэтому подписывают договорённости и шумно выдыхают. Ну вот, следующих пять лет будем жить по новым правилам, выгодным нашему российскому пароходству. Обязательная церемония — закрепление дружеских переговоров вином и жирной едой. Не задумываясь, соглашаюсь, пью, тяну время. Прошу, чтобы меня отвезли в музей Пикассо. Пепе воспринимает просьбу нормально, считает, что русский отдаёт так дань уважения принимающей стороне, а ведь Малага — родина великого художника! Стою перед картиной «Поль на ослике» и прощаюсь с Филом. Всё будет хорошо! Стою до закрытия.
Потом ещё убил час на прощальный ужин с Пепе на улице Лариос, хотел зайти в Кафедраль, но тот был закрыт. Едем в отель. Я сделал всё, что мог! Но вновь есть то, что я не могу предусмотреть. Когда я приезжаю в «Апельсины», буквально крадусь через первый этаж, оглядываясь, взлетаю на свой пятый, чтобы закрыться в номере, и вижу, как у двери, подпирая её затылком, по-турецки сидит Фил.
Как? Я же простился с ним! Всё, уходи! Я мотаю отрицательно головой, стараюсь не смотреть ему в лицо, не видеть белого, измученного финика. Но вижу, круги под глазами, белые губы, растрёпанные, грязные волосы и вытянувшийся в струнку позвоночник — ведь он дождался меня, я здесь.
Я сглатываю и громко говорю:
— No!
А Фил подскакивает, делает ко мне шаг:
— Yes!
Я отстраняю его рукой и открываю дверь. О! Я мужественный человек! Я стойкий оловянный солдатик! Я подонок! Я всё же поворачиваюсь к нему и говорю по-русски:
— Прощай!
И захлопываю дверь. Слышу за дверью:
— Прощай? No! Open!
И я стою у двери, прижался к ней, вжался ухом. Что он там делает? Он уходит? Он здесь ещё? Слышу, он проводит по двери рукой и дышит на уровне моего уха. Он лёг на дверь? Мы всё же лежим друг на друге? Что за безопасный секс? Или это уже где-то было? Фил! Уходи! Никому не нужна эта любовь! Я не буду писать, звонить, искать! Уходи! Я могу поцеловать тебя на прощание, вот так… через дверь…
Он слышит мой поцелуй, но не слышит моих мыслей. Он начинает стучать в дверь, барабанить, бить! Он требует! Требует открыть! Требует взять его! Требует пожалеть его! «Ты даже ослика не пожалел…» — всплывают Лешкины слова из сна. Нет, не могу, я неделю приручал его, а сейчас кину? Открываю, хватаю его за руку и дёргаю на себя. К чертям все планы, все расчёты, все сомнения… Он пришёл, он здесь, ему не страшно, а я его люблю! Какие могут быть колебания?
Фил
И всё-таки он открыл! Я дождался его губ и его рук! Может, все эти предчувствия целый день были напрасными, он вовсе не думал сбегать? Просто работа? Я сидел под его дверью два часа, я решил, что он не придёт. Нужно было ещё вчера бежать за ним! Лара была права! Она весь вечер мне впаривала, что я дурак, чтобы я шёл к нему, что даже, не зная языка, можно понять друг друга. Она подбивала меня переспать с ним! Беременная называется! Я и без её советов готов! А он? Он сбежал! И даже по-русски «прощай» выучил! Его нет целый день, я забил на пляж, на обед, на Пабло, на экскурсию в крепость, я — пограничник, не пропущу нарушителя, я дождусь его…
И вот он открыл мне и сразу нырнул в меня, а я в него. Приходится даже останавливать его — это слишком сильно, слишком глубоко, нечем дышать! Хочу медленно, хочу чувственно, хочу осознанно! Целую сам, губами, языком только провожу по зубам, не лезу в гланды. Целую в колючую шею, он стонет, прижимает меня к себе так, что я повис. Подталкивает под задницу, и я скрещиваю на нём ноги. Буду целовать так, хотя теперь я выше его! Целую в переносицу, в закрытые глаза, в лоб. Меня несут в комнату, и мы падаем в его постель, он тяжёлый, и он весь мой! Алекс отрывает меня от себя и начинает раздеваться! Смешной! У него не получается, я сажусь и помогаю ему, забираю галстук, выбрасываю в сторону балкона, вытаскиваю рубашку, медленно расстёгиваю, запрещаю ему снять рубашку через голову, смеюсь. В четыре руки, мешая друг другу, расстёгиваем ремень, и туда же его — к галстуку. Хватаю его за руки, я сам дальше! Зубами хватаю собачку молнии и веду вниз, упираясь носом и лбом в бугор, и уже руками (зубами не умею) расстёгиваю и спускаю вниз штаны, не откладывая на потом, хватаюсь за резинку белых трусов и спускаю их тоже. Прямо передо мной его член длинный, но не толстый с фиолетовой головкой. Он, как сабля, воинственно возвышается из острова чёрных волос. Я беру его в руку, поднимаю глаза на Алекса:
— Ооо?! — лукаво сообщаю ему, он почему-то испытующе, недоверчиво смотрит на меня. Он думал, что я буду трепетать от страха? Нет! Я хочу его! Я не боюсь! Даже если будет больно! Алекс зарычал и стал срывать одежду уже с меня. Это было несложно: ни галстука, ни пуговиц, ни ремня, ни даже лифчика! Всё снимается одним движением руки! И вот я голый перед ним, открытый, его собственный. Алекс гладит, ласкает, водит языком, добирается до моего скромного естества, которое тоже стоит и лоснится. Он захватывает мой член в рот, ё-о-о-о! И как-то там у него быстро получается меня уговорить, я позорно выстреливаю в него, как будто не занимался сексом где-то лет пять и вот, дорвался! Алекс глотает! Чёрт! Даже не знаю, приятно это, что ли? Он отрывается от меня и говорит: