– Что дальше? – Корр тяжело перевел дыхание. – Нас осталось семеро, плюс пятеро на башнях, а их там не одна сотня.
– Наверх, – ответил я уже на бегу. – Надо скорее стрелять по ним, пусть думают, что нас еще много.
Солдаты, оставленные наверху, мастерски справлялись со своей задачей: перебегая от бойницы к бойнице, они создавали впечатление хоть и не частой, но массовой стрельбы. Мы сразу же подключились к ним. Это сыграло свою роль: помня неудачный опыт двух предыдущих атак и почти не имея под рукой исправных лестниц, нападавшие сочли за благо отступить.
– Нам осталось, самое большее, около часа, – сказал Корр. – Совершенно очевидно, что при следующей атаке Адерион падет.
Я бросил безнадежный взгляд на горизонт, тщетно пытаясь увидеть идущее нам на помощь подкрепление.
– Что будет с нами двумя, если мы сдадимся? – спросил я.
– В лучшем случае нас повесят на воротах.
– Но, может быть, эти мятежники не столь кровожадны, как те, о которых говорил лейтенант? Они же обещали отпустить солдат!
– Не думаю, что их обещание останется в силе после того, как мы убили столько их людей, – действительно, ров был буквально завален трупами, да и за ним валялось немало тел. – К тому же их обещания касались солдат, а не офицеров.
– Мы переоденемся солдатами! Во дворе достаточно трупов, на которые можно надеть нашу одежду и доспехи. Мы скажем, что сражались, пока не погибли наши офицеры, а теперь сдаемся.
– Это слишком лежит на поверхности, – покачал головой Корр. – Они, конечно, не смогут определить, кто из солдат врет, и потому для верности прикончат всех – хотя, как только возникнет такая угроза, кто-нибудь из солдат нас выдаст.
– Значит, надо спрятаться получше! Здесь есть казематы?
– Ничего не выйдет. Они непременно их обыщут, чтобы освободить узников… – Корр осекся. – То есть вы хотите?
– Именно. В числе прочих они освободят и нас. Кстати, сколько узников в замке?
– Трое. Разбойник из окрестных лесов, злостный неплательщик податей и мошенник, продавец очередного чудотворного эликсира. Вам ничто не мешает стать четвертым. Но для меня ваш план не годится, – Корр дотронулся до лба. – Эта царапина выдает во мне участника сегодняшнего боя. Мне придется притвориться солдатом.
В этот момент к нам подошел единственный уцелевший унтер-офицер, капрал из моего отряда. Он сказал, что, поскольку подкрепление не подошло и шансов никаких, солдаты намерены капитулировать, и он не берется заставить их воевать. Я сообщил ему свой план, пообещав, от имени герцога, хорошую награду, если мы с комендантом останемся в живых.
– Солдаты не выдадут вас, ваша милость, если мятежники отпустят их с миром, – сказал капрал.
– Вступи в переговоры с мятежниками, – сказал я. – Скажи, что если они не гарантируют солдатам безопасность, в замке будет устроен пожар, и их стенобитное орудие тоже сгорит.
Капрал отправился вести переговоры, а мы с Корром приступили к реализации нашего плана. Двое убитых были облачены в нашу одежду и латы, предварительно пробитые в нужных местах, после чего комендант оделся как солдат, а мне выдал какой-то балахон и отвел меня в подземелье.
Когда он надел на меня цепи и вышел из камеры, заперев за собой дверь, меня охватил страх. Что, если мы ошиблись в расчетах и повстанцы не появятся в подземелье? Самому мне отсюда не выбраться, и никто, кроме коменданта, не знает, где я. Образ прикованного скелета живо возник в моем воображении.
10
Однако мои опасения были напрасны. Не прошло и получаса, как загремели засовы, и в камеру с факелами в руках вошли мои «освободители». Я старательно разыграл изумление. Они рассказали мне о восстании, сообщили, что замок пал, что феодалам теперь придется туго, что армия повстанцев растет и скоро пойдет на Траллендерг, столицу королевства, и что их предводителя зовут Роррен.
За то время, что мне пришлось просидеть в каземате, я продумал свою легенду. Мне не стоило называться крестьянином или ремесленником – мою некомпетентность в соответствующих областях легко было обнаружить. Назваться разбойником тоже было рискованно: я знал от герцога, что деревенская и городская беднота симпатизирует разбойникам и часто поддерживает с ними контакты, а значит, меня могут поставить в тупик расспросами о моей шайке. Вышло так, что из всех занятий, подобающих простолюдину в этом мире, я, благодаря герцогу, лучше всего знал ремесло солдата. Поэтому я сказал повстанцам, что я солдат, мое имя Риэл, а в тюрьму я попал за неподчинение приказу. Желая еще больше поднять свой вес в глазах повстанцев, я сообщил им, что это был приказ о карательных операциях. Один из моих освободителей, хмурый детина с перебитым носом, заметил, что мне крупно повезло: если бы повстанцы не взяли замок, меня бы непременно повесили. Придав своему тону максимум кровожадности, я поинтересовался судьбой защитников Адериона. Хмурое лицо детины еще больше нахмурилось.
– Они сложили оружие, и Роррен отпустил их. Конечно, их надо было вздернуть, как собак. Но Роррен говорит, что, рассказывая другим солдатам, что мы их отпустили, они принесут больше пользы нашему делу.
– Роррен уважает смелых парней, даже если это враги, – вмешался другой. – Ведь их осталось всего десять, когда они сдали замок, и с самого начала было только в несколько раз больше.
– А сколько они наших поубивали? – возразил детина. – Нет, непременно надо было их вздернуть!
Вскоре я побеседовал с самим Рорреном. Предводитель мятежников, высокий, мускулистый, с курчавой светлой бородой, производил впечатление человека неглупого и решительного. Он предложил мне присоединиться к повстанцам. Я попытался отнекиваться, но мне объяснили, что восставшим позарез нужны профессиональные военные, и что я обязан им жизнью. Я понял, что дальнейшее сопротивление будет подозрительным, тем более что моя легенда предполагала сочувствие восстанию, и освобожденные вместе со мной узники приняли аналогичное предложение. Поэтому я согласился, решив про себя, что сбегу при первой возможности.
Этот разговор происходил на лугу перед замком. Едва я изъявил свое согласие, как услышал шумные радостные восклицания и смех. Повернув голову, чтобы определить их причину, я увидел, что на распахнутых воротах покачиваются три трупа. В одном из них я узнал лейтенанта Криддера, два других были солдаты, которых мы с комендантом подставили вместо себя. Доспехи с них были сняты, и несколько мятежников тут же принялись, упражняясь в меткости, стрелять в мертвецов из луков. Должно быть, мне не удалось полностью скрыть своего отношения к этой сцене, потому что Роррен счел нужным пояснить:
– Ты не знаешь, Риэл, что по приказу этих скотов солдаты вытворяли в наших деревнях.
Остальные покойники были похоронены в братских могилах, солдаты отдельно. Было принято решение до конца дня отдыхать, а ночью выступить в поход. В подвалах замка нашлись запасы вина, но Роррен и его командиры следили, чтобы возлияния были умеренными и войско не перепилось.
Ближе к вечеру новый взрыв радости возвестил о прибытии подкрепления. Прибывший отряд повстанцев был вдвое меньше войска Роррена и значительно хуже вооружен; предводителем его был молодой парень по имени Лурр. Под его началом находились практически одни крестьяне, и Роррен, у которого было уже несколько перешедших на сторону мятежников солдат, порекомендовал Лурру меня в качестве военного специалиста. Кроме того, Роррен поделился с ним захваченным в замке оружием, но его было слишком мало на такой большой отряд. Должность военного советника снижала мои шансы незаметно исчезнуть, но, с другой стороны, давала возможность оказать услугу герцогу. Не откладывая дела в долгий ящик, я убедил Лурра, что, пока численность повстанцев не слишком велика, объединять все силы в одну армию преждевременно, а следует наносить противнику быстрые неожиданные удары, действуя небольшими мобильными группами. Я назвал и подходящую цель для такого удара: крепость Крондер, из которой якобы ушли войска. (Я полагал, что хотя бы один гонец добрался туда, и войска ушли как раз в направлении Адериона, чего не мог знать Лурр.) Мой план был принят, и Лурр, чье воинство не участвовало в бою и не было утомлено, отдал приказ выступать немедленно.
Мы – еще недавно это местоимение означало для меня солдат герцога, и вот теперь я принужден был обозначать им мятежников – итак, мы шли, пока не стемнело, а затем разбили лагерь в неглубокой лощине. Высланные вперед разведчики вернулись и сообщили, что ничто не указывает на близость правительственных войск. Выставили часовых. Поев, повстанцы стали укладываться спать – большинство на голой земле или своих нехитрых пожитках, некоторые заворачивались в одеяла. Я подумал, что момент для бегства подходящий, тем более что лощина стала заволакиваться туманом, но Лурр зазвал меня в свою палатку. Было ли это жестом дружелюбия, или он все-таки не до конца мне доверял? Во всяком случае, я принял его приглашение, чтобы не давать лишнего повода для подозрений.
Рано утром Лурр разбудил меня, и я, чертыхаясь от желания спать, вылез из палатки в утренний холод. Туман был такой плотный, что, отойдя от палатки на несколько шагов, я уже едва мог ее различить. Я сказал Лурру, что в таком тумане выступать бессмысленно, но он ответил, что, поскольку враг не ждет этого от нас, так и следует сделать. Разумеется, свернуть лагерь и построиться в походный порядок в таких условиях оказалось не самой простой задачей, но в конце концов она была выполнена. Я оказался в первых рядах, что мне совсем не нравилось.
Меж тем за нашей спиной поднималось солнце, и туман понемногу рассеивался. Мы вышли из лощины. Мне показалось, что впереди что-то блеснуло, но я вспомнил, что неподалеку протекает река. В воздухе была разлита тишина, и плохо вооруженный отряд не мог нарушить ее ни лязгом доспехов, ни стуком мечей.
Неожиданно налетел ветерок и разогнал последние остатки тумана. В тот же момент я увидел, что именно блестело впереди.
Солнце, восходившее позади нас, отражалось в щитах войска, стоявшего перед нами.
11
Я понял, что это конец. Сейчас начнется бой, и повстанцы будут разбиты наголову. Перебегать на сторону правительственных войск поздно, пытаться просто спастись бегством – тоже. Меня наверняка убьют, а если даже мне удастся сдаться в плен, где гарантия, что меня не повесят прежде, чем я смогу доказать, что я советник герцога?
Все это молнией пронеслось в моем мозгу. В следующий момент я понял, что для стоящей перед нами части появление из тумана врага тоже является полной неожиданностью, причем в их лагере еще не закончился подъем. Я принял единственно возможное решение.
– За свободу! – я выхватил меч. – Вперед!
Первые несколько шагов я бежал в одиночестве – бежал навстречу солдатам, еще более растерявшимся при виде моих доспехов и вооружения, принадлежавших недавно одному из защитников Адериона. Потом толпа за моей спиной взорвалась воинственными криками и ринулась в атаку.
Солдаты, наконец, опомнились и попытались сомкнуть цепь и выставить копья, но было уже поздно. Первые ряды были сразу же смяты и опрокинуты. Тяжелые доспехи и щиты делали их неповоротливыми, не позволяя противостоять обрушивающейся на них лавине. Главную роль играли, конечно же, растерянность и неразбериха. Солдаты падали под ударами дубин и топоров.
– Берите их оружие! – кричал я. – Не останавливаться! Мы должны прорваться к центру лагеря!
В лагере уже сыграли тревогу. Солдаты выскакивали из палаток, но даже на это у них не всегда хватало времени. Я сам бежал через поваленные палатки, чувствуя, как их окровавленное полотно шевелится под ногами. Мы ворвались в центр лагеря, рубя все на своем пути, и двинулись дальше. К этому времени все наши противники, кто не был убит, уже были на ногах и дрались. Однако большинство офицеров погибли, а те, кто остался, не могли командовать в общем хаосе. К тому же солдаты не знали нашей численности. Многие поддались панике и были изрублены. Остальные сражались, но без какого-либо общего плана боя – каждый лишь боролся за свою жизнь.
Все это время мной владел страх, настоящий панический ужас – но не тот, который приковывает человека к месту, не давая ему шевельнуться ради своего спасения, а тот, который позволяет взбираться по отвесной стене, прыгать через гигантские трещины и ломать стальные прутья. На этот раз моими противниками были не необученные крестьяне, а хорошо вооруженные профессиональные солдаты. Я понимал, что мои шансы выжить ничтожны, и поэтому бился как одержимый, не чувствуя усталости. Прежде я не испытывал таких чувств – даже во время боя с силами полиции и госбезопасности, когда мы бежали в будущее из Проклятого Века. Огнестрельное оружие подсознательно воспринимается человеком, как нечто не вполне реальное. Умом он понимает, что пуля может его убить, но полета пули не видит, а нередко не видит и стрелка, поэтому в глубине души не столь отчетливо ассоциирует хлопки выстрелов с опасностью для жизни. Иное дело – бой на мечах, когда ты видишь, как тяжелое стальное лезвие, со свистом рассекая воздух, опускается на тебя. Раны, наносимые мечом, ужасны; хороший удар может разрубить человека пополам. С хрустом проламываются черепа, кровавые внутренности вываливаются на зеленую траву. Я чувствовал, как теплая кровь течет по лицу и телу, и еще не знал, моя это кровь или чужая.
Лишь одного из своих тогдашних противников я хорошо запомнил. Краем глаза я видел, что он сражается как лев, и уже несколько повстанцев валяются возле него в окровавленной траве. Я понимал, что мне следует держаться от него подальше, но он, уложив очередного своего врага, сам двинулся ко мне, и я вынужден был повернуться к нему, чтобы защищаться. В этот момент я узнал его. Это был тот самый рыжебородый толстяк, из-за которого я угодил в подземелье Торриона. Он тоже узнал меня. Его челюсть буквально отвалилась, глаза едва не вылезли из орбит – он не сомневался, что я давно мертв. Хотя, в конечном счете, именно ему я был обязан своим положением советника герцога Раттельберского, у меня не было причин испытывать благодарность к человеку, сделавшему все возможное, чтобы отправить меня на костер. Я замахнулся и ударил его мечом. В последний момент он отвернул в сторону голову, меч разрубил кольчугу на его плече и вонзился в основание шеи. Из перерубленной артерии фонтаном ударила кровь. Я увидел, как губы толстяка шепнули: «Дьявол!», и он свалился замертво.
А бой продолжался. На правом фланге слышалось ржание и метались обезумевшие кони. Я крикнул повстанцам, чтобы ловили лошадей; впрочем, многие уже сами поняли важность этой меры. Мы рассекли лагерь надвое, и солдаты, сражавшиеся на левом фланге, не могли прийти на помощь своим товарищам на правом. Я бросил основные силы на правый фланг, из-за чего слева наши противники перешли в контрнаступление. Но, к тому времени как мы были оттеснены на край лагеря, справа сражение было практически кончено и большинство лошадей оседлано повстанцами. Они немедленно окружили теснивших нас солдат и обрушились на них с тыла. Сопротивление окруженных было скоро сломлено, началось избиение. Всадники согнали оставшихся солдат в кучу и изрубили их почти беспрепятственно. Сражение закончилось.
Только тут я удивился, что фактически командовать боем пришлось мне, и я с начала сражения ни разу не слышал голоса Лурра. Пройдя по разгромленному лагерю к тому месту, где начался бой, я увидел его. Его тело было разрублено от темени до нижних ребер, и уцелевшая часть лица смотрела в небо глазницей вытекшего глаза. Несколько повстанцев столпились вокруг, отдавая последнюю дань своему предводителю. Подходили другие, подъезжали всадники. Я наблюдал за этим словно во сне, почти не чувствуя радости от одержанной невозможной победы. На смену одержимости боя пришла опустошенность. Я слышал, как повстанцы говорят о выборе нового командира, как называют мое имя. Я попытался спорить, но мой голос потонул в криках «Да здравствует Риэл!» В самом деле, это была моя победа, и что я мог возразить? «Ну и влип», – думал я, принимая их поздравления. Я чувствовал, как накатывается физическая усталость, и вспомнил, что мог быть ранен. Ноги не держали меня. Я попытался опереться на меч, который все еще сжимал в руке, но он легко ушел в землю, и я без сил повалился на забрызганную кровью траву.