Но вот из дому вышел Костя с куском мяса. Рум вскочил, забежал вперёд, стал на задние лапы, выпрашивая подачку. Костя обошёл его стороной. Рум обиженно облизнулся и поплёлся следом. Потом вдруг со свирепым лаем помчался к дереву, на котором сидело ушастое чудовище, но благоразумно остановился в отдалении, принял самый страшный вид — вздыбил шерсть на затылке, поставил трубою хвост — и яростно залаял на лупоглазую птицу. Это был филин.
Костя поднёс пленнику кусочек мяса. Тот шарахнулся в сторону, щёлкнул клювом, но подачки не взял.
«Сытый он, что ли?» — пожал плечами Костя, бросил мясо собаке и вернулся в дом.
Филин попал к Косте так. Накануне под вечер продирался он сквозь таловые заросли на берегу речки и услыхал суматошное стрекотание сорок. «Не зря взволновались, — подумал Костя, — надо посмотреть, что там такое», — и повернул на звуки. Скоро вышел он на полянку. С краю её на сухой вершине вербы сидела компания длиннохвостых кумушек и азартно тараторила на всю округу. А под вербой сидел огромный филин и, угрожающе щёлкая клювом, защищался от нападения маленьких птичек. Костя подошёл ближе — птички улетели, сороки застрекотали ещё-азартнее.
«Какая странная птица!» — подумал Костя, остановившись в двух шагах от хищника.
На мальчика смотрели большие золотисто-жёлтые глаза. Над ними, по бокам головы, — две чёрные кисточки перьев. Оперение — ржаво-жёлтое, с чёрными пятнами. Одно, перебитое, крыло филина безжизненно висело, касаясь земли.
Костя шагнул к птице и протянул руку. Филин поднял лапу со страшными когтями, раскрыл крючковатый клюв. Мальчик озадаченно отступил.
«Какой красавец! Что же с ним теперь делать?»
Филин взмахнул здоровым крылом, пытаясь взлететь, потом, волоча перебитое крыло, запрыгал по траве и укрылся в колдобину между корнями вербы.
Костя подошёл к птице, нагнулся. Ему показалось, что её большие жёлтые глаза глянули на него с укоризной. Чувство глубокой жалости сжало Костино сердце. «Погибнет он тут… Возьму домой, буду кормить. А крыло срастётся». Он снял рубашку, накрыл филина и понёс домой…
Вечером, лёжа в постели, Костя всё думал о своём пленнике: почему он не взял мясо? Ночью сквозь сон ему почудилось, будто где-то глухо простонал филин, совсем близко ему отозвался другой. Мальчик открыл глаза, прислушался. Было тихо. Решив, что это ему показалось, Костя снова уснул.
Утром он пошёл проведать пленника и от удивления широко раскрыл глаза: на земле под деревом валялись перья, головка куропатки. Филин, нахохлившись, сидел на суку. «Чудеса! — подумал Костя. — Кто же ему принёс куропатку? Не сама же она прилетела к нему в когти!» И тут вдруг понял, что ночью ему не приснилось, а он в самом деле слышал перекличку филинов. Мальчик решил проверить, кто приносит пищу пленнику.
Вечером, когда стемнело, он залёг недалеко от яблони и, уложив увязавшегося за ним Рума, приказал ему молчать.
Заря потухла. На фоне звёздного неба отчётливо вырисовывались кроны деревьев. Под ними тьма ночи казалась гуще и еле видна была одинокая фигура сидящей птицы. Костя напряжённо прислушивался.
«Бугу…» — откуда-то издалека донёсся глухой, призывный клич филина… Заколыхалась ветка, на которой сидел пленник. Над головой бесшумно мелькнула тень, яблоня закачалась, послышалось тихое, нежное бормотанье. На суку сидели уже две птицы. Рум сдержанно заворчал. Птица снялась и улетела. Костя подошёл к яблоне. Филин что-то долбил клювом. Мальчик присмотрелся: в когтях у филина был ёж!
«Ну конечно, теперь всё понятно! — изумлённо подумал Костя. — Вот почему он не берёт мясо: его кормят товарищи!»
В глубоком раздумье вернулся он в дом. «Что это? Тоже инстинкт? Ну хорошо, ласточки… там ещё понятно. А тут?..»
Почти месяц прожил у нас раненый самец филин, и всё это время самка (а не товарищи, как подумал сначала Костя) заботилась о своём друге, каждую ночь принося ему пищу.
Наконец настало время, когда крыло птицы срослось. Однажды вечером Костя отвязал пленника, и в ту же ночь он улетел.
Сонливая белочка
Как-то летом Костя забрёл в самый дальний от станицы лесок на Бирючьей балке. В чаще дубов и клёнов натолкнулся на старое, разбитое грозой дерево. Отщеплённая часть его причудливо изогнулась, повисла вершиной вниз и образовала нишу. Едва Костя сунул в отверстие руку, как кто-то цапнул его за палец. Вверх по дереву взмыл серый зверёк с пушистым хвостом. «Белка!» — удивлённо подумал Костя, зажимая рукой укушенный палец.
Дома он рассказал ребятам, что чуть не поймал белку. Его подняли на смех: белки водятся только в хвойном лесу, а у нас его и в помине нет. Тогда Костя и сказал себе: «Поймаю — докажу».
И вот с тех пор он уже третий раз идёт в Бирючью балку.
Осторожно подошёл Костя к разбитому грозой дереву, достал из узелка шапку и сунул её в отверстие. В нише было пусто. «Есть же у неё где-нибудь гнездо, — подумал мальчик. — И не может быть, чтобы она одна здесь жила».
Больше часу ходил он задрав голову, обшарил лесок, заглянул в соседнюю балку. Белка как в воду канула! Наконец на раскидистом дубе, на высоте нескольких метров, Костя увидел дупло и влез на дерево. Дупло было узкое, длинное. Костя уже решился брать зверька голой рукой, как вдруг из дупла выскочил пушистый комочек. Мальчик сделал резкое движение, чтобы схватить его, сук под ним затрещал, Костя рухнул на землю.
Несколько мгновений он лежал не шевелясь. Повернулся — застонал от острой боли в ступне. Мелькнула мысль: «Сломал ногу!» С трудом сел, завернул штанину: перелома не было, но суставом нельзя было шевельнуть. «Что же теперь делать?..»
Ползком, обессилев вконец, Костя добрался до просёлочной дороги, в сотне метров от леса. «Буду ждать. Может, кто проедет», — решил он и в изнеможении растянулся на траве. У дороги росло одинокое искривлённое деревцо дуба. Собрав остатки сил, Костя подполз к нему в надежде укрыться от солнца, но тени не было. Во рту пересохло, хотелось пить…
Только поздно вечером Костю подобрали случайно проезжавшие колхозники.
Долго лежал Костя в постели. Лишь через три недели нога у него зажила, и он стал выходить на улицу. Мысль завладеть белочкой не оставляла его. Однажды, запасшись продуктами, он исчез на весь день, а перед вечером вошёл ко мне в комнату с фанерным ящичком в руках.
— Вот, папа, — торжественно сказал он и поставил на стол ящик с решёткой вместо одной стенки. — Белка!
— Белка ли? — с сомнением сказал я. — Ну-ка, посмотрим.
Я взял ящичек и повернул его решёткой к свету. В уголке, подобрав ноги и сжавшись в комочек, сидел небольшой зверёк желтовато-серого цвета с длинным пушистым хвостом и короткими круглыми ушами. Я несколько раз повернул ящик, заставляя зверька менять положение. Впрочем, с первого взгляда мне стало ясно, какую белочку принёс сын. Костя пристально следил за выражением моего лица, ожидая заключения.
— Где поймал? — спросил я.
— В Бирючьей балке.
— Дуб есть там?
— Да. Дупло было на дубе.
— Это полчок, — сказал я.
— Полчо-ок, — разочарованно протянул Костя.
— А ты не огорчайся, — успокоил его я. — Полчок иначе называется «сонливая белка» или «соня» и похож на обыкновенную белку, только меньше её. Очень интересный зверёк. К тому же историческая знаменитость… Обычно живёт в горах и предгорьях. Я даже не подозревал, что он водится у нас…
И я рассказал сыну, что у древних римлян мясо откормленных полчков было одним из самых лакомых блюд. Богатые римляне даже устраивали специальные питомники для ухода за ними. Дубовые и буковые рощи обгораживали гладкими стенами. Внутри ограды устраивали различные пустоты, где полчки могли гнездиться и спать. Здесь зверьки питались желудями, каштанами, а под конец ещё откармливались особо в глиняных сосудах. Несколько полчков запирались в них и обильно снабжались пищей… Полчки очень прожорливы. Днём они, правда, прячутся, но всю ночь едят, пока в силах есть. К осени чуть не лопаются от жиру, но продолжают есть. На зиму натаскивают в гнёзда запасы пищи и впадают в спячку. Иногда просыпаются, бессознательно начинают есть и опять засыпают…
Полчка мы выпустили в комнату. В несколько стремительных прыжков зверёк оказался на вершине фикуса. Но там ему не понравилось: висячие листья цветка плохо скрывали его. Так же быстро он переметнулся на пол и взмыл на соседний цветок — китайскую розу. Прильнув к стволу и укрывшись так, что на виду оставалась только круглая мордочка, полчок притаился, поблёскивая на нас насторожёнными бусинками тёмных глаз.
— Выйдем, пусть освоится, — сказал я сыну.
Спустя некоторое время мы вернулись. Полчок исчез. Не было его ни на цветах, ни в закоулках комнаты. Костя догадался заглянуть в поддувало печки.
— Здесь он, папа!
— Пусть лежит, не беспокой, — сказал я.
Мы прикрыли дверцу поддувала наполовину и отошли.
Новое жилище, видимо, понравилось зверьку. Днём он забирался туда и спал, а ночами шнырял по комнатам, подбирал и грыз жёлуди, яблоки и груши, которые мы подкладывали ему с вечера. Покончив с едой, лазил по цветам, по шторам, отыскивая пищу. И сколько бы мы ни подбрасывали ему желудей, к утру на полу оставалась лишь скорлупа.
Костя пытался зажигать свет, чтобы понаблюдать за зверьком, но всякий раз тот удирал в своё гнездо и отсиживался там, пока сын не тушил свет. Тогда по моему совету, прежде чем зажечь свет, Костя стал закрывать дверцу поддувала. Полчок суматошно метался по комнате, находил тёмный уголок где-нибудь под кроватью или за сундуком и сердито смотрел на нас. Костя подходил к нему — зверёк яростно фыркал и ворчал. Погладить его нечего было и думать. В общем, это был не очень-то приятный жилец.
Уборную он устроил себе в цветочных горшках. Костя было похвалил зверька: чистоплотен! Но бабушка Фаина возмутилась и категорически потребовала выселить квартиранта. Мы с сыном смастерили для него просторную клетку и поместили в сарае.
До глубокой осени полчок жил у нас в клетке, уничтожал огромное количество желудей, а когда захолодало, уснул, смастерив в углу из соломы гнездо.
С наступлением морозов Костя забеспокоился: замёрзнет зверёк, и решил утеплить клетку. Но прежде ему захотелось убедиться, что полчок жив. Он открыл клетку, взял в руки полчка. Зверёк был холоден и твёрд как камень. Костя принёс его в комнату, показал мне, печально сказал:
— Он уже мёртвый, застыл.
— Вряд ли мёртвый, — усомнился я. — Ну-ка положи его на подстилку. Пусть полежит в тепле.
Через некоторое время полчок зашевелился, открыл глаза, встал на ноги, пошатываясь. Он был вял, заспан. Равнодушно позволил взять себя на руки, не огрызался и не ворчал, как летом. Костя с удивлением наблюдал возвращение к жизни зверька.
— Отнеси в клетку, — сказал я, — пусть спит.
Весной полчок проснулся и принялся жадно уничтожать пищу. Костя отнёс его в дубовую рощу и выпустил на волю.
В грозу
Дон потемнел, нахмурился. Тёмно-сизая туча зловеще подползла к солнцу и уже закрыла полнеба. Глухие раскаты грома следовали один за другим. Солнце скрылось, потянуло холодом. Хлестнула фиолетовая молния, и разразился ливень.
Гроза застала Костю с дружком Сашей Ногиным на рыбалке, и они, сжавшись, сидели в углублении под высоким песчаным яром. В нём с трудом умещались только головы и плечи, ноги же были снаружи.
Сквозь шум дождя Косте послышался слабый звук колокольчика. Он выглянул. Короткое удилище его крайней удочки судорожно сгибалось, шлёпало по воде, колокольчик отчаянно болтался. Костя выскочил, будто подброшенный пружиной. Холодные струи ливня ринулись на него, залили с головы до ног, но он не обращал на это внимания. Схватив лесу, он потянул её на себя, но то, что сидело на ней, не поддавалось, леса туго натянулась. Костя намотал её на руку. Миллиметровая жилка[1] врезалась в руку. Костя почувствовал резкую боль.
— Платок, тряпку! — не своим голосом закричал он Саше.
Саша, выскочивший вслед за Костей, растерянно забегал по берегу, ничего не понимая. Ни платка, ни тряпки у него, конечно, не было. Наконец он сообразил, что Косте надо обмотать руку, скинул с себя мокрую куртку и подал. Костя обвернул ею свободную руку и перехватил лесу.
Рыба тянула в воду, он упирался. Теперь леса не резала руку, и он то поддавал немного, подходя к воде, то тянул на себя, отходя от берега. Впрочем, отойти ему удалось только два раза. После этого рыбина стала на месте, и Костя не мог её сдвинуть. Дождь хлестал, в небе грохотало. Костя стоял и не знал, что делать. Из правой руки, разрезанной жилкой, сочилась кровь и, размытая дождём, розовой водой капала на песок. Саша, в одной рубашке, дрожал и отстукивал зубами.
Костя понял, что вытащить рыбину им не удастся до тех пор, пока она не утомится, но для этого надо «задать ей работу». «Если бы у меня был хороший запас лесы или лодка, я заставил бы её поработать», — подумал Костя. Но не было ни того, ни другого. Он оглянулся. В пяти шагах на песчаном яру рос широкий куст тала. Косте пришла в голову хорошая мысль, но для её осуществления надо отвоевать у рыбины пять-шесть метров лесы. Он попробовал потянуть, но леска не подавалась. Потом её повело в сторону — рыба пошла против течения, и Косте удалось отойти немного от берега.
— Саша, выдерни удилище! — крикнул он. — Полезай на яр. Я брошу конец, завяжи крепче на самую толстую талину повыше.
Тот рад был действовать: выхватил удилище и через минуту был на яру. К этому времени Костя успел подойти к самому яру и подал Саше удилище. Тот выбрал высокую талину почти в руку толщиной, нагнул и привязал конец лесы под развилину вершины. Костя осторожно освободил руку от лески. Рыба рванула, талина со свистом нагнулась и задрожала, повиснув над яром, потом постепенно стала выпрямляться. Она пружинила и «задавала рыбине работу». Это-то и нужно было друзьям. Теперь оставалось только ждать. Если крючок выдержит и леса не подведёт, рано или поздно рыба утомится, и тогда не составит труда взять её.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.
— Сашка, прыгай сюда! — весело крикнул Костя. — Разведём костёр, греться будем!
Всё было мокро от дождя.
Под обрывом ребята набрали сухих корней тала и через пять минут сидели у жаркого костра и посматривали на талину, которая то нагибалась, принимая одно направление с натянутой леской, то поднималась, согнутая в дугу.
Саша ужасно волновался: выдержит ли леска? Что за рыбина попалась: белуга, сом, севрюга? И сколько в ней весу, если она тянула так, что леса врезалась в руку? Костя притворялся спокойным и уверял, что теперь добыча не уйдёт, но про себя боялся, и больше всего за крючок. Крючки у него были сазаньи, а попался, конечно, не сазан, а какая-то громадная рыбина.
Два друга не находили места от нетерпения: то присаживались у костра, то подходили к леске и гадали, чем кончится состязание сильной рыбы с прочностью лесы, усиленной упругостью талины. Уже и солнце пригрело, стало жарко, одежда на них давно высохла, а талина всё так же нагибалась, вздрагивала, распрямлялась.
Наконец рыбаки увидели, как леска ослабла и её стало сносить течением к берегу. Они взглянули по её направлению и на поверхности воды увидели белое брюхо рыбы — какой, ещё трудно было определить. Костя схватился за леску, потянул. Рыба вспенила хвостом воду и ушла вглубь, снова натянув струной лесу.
Ребята ждали ещё не менее получаса, когда наконец обессилевшая рыба всплыла вверх брюхом. Костя, задыхаясь от волнения, подтащил её к берегу на отмель, вошёл в воду, через рот и жабры протолкнул прочную палку подготовленного кукана и тогда отрезал поводок с крючком, который застрял где-то глубоко в горле рыбины.
Это был великолепный сом. Сомов до пуда — полутора пудов местные рыболовы пренебрежительно называют сомятами. В этом же не менее трёх пудов. У него была усатая голова с огромной пастью, толстая спина и веретенообразный, несоразмерно узкий хвост в тёмных пятнах и полосах, брюхо светло-серое.
Едва рыбаки закрепили конец бечевы за толстый корень дерева, как сом ожил. Мощным ударом хвоста он обдал ребят брызгами, смутил воду и ринулся вглубь. Но рыбаки только засмеялись: бечева кукана была толщиною едва ли не в палец.