Шевалье де Ганж, также в какой-то мере наделенный красотой, коей могли похвастаться все представители их семейства, был одною из тех посредственностей, которых вполне удовлетворяет собственное ничтожество и которые так и стареют, не способные ни на добро, ни на зло, если только какая-нибудь более сильная натура не приобретет над ними влияния и не увлечет их, словно бледные, угасшие звезды, в вихрь своей жизни. Именно это произошло с шевалье: поддавшись влиянию брата — о чем он даже не подозревал и против чего непременно восстал бы с упрямством ребенка, приди ему в голову, как обстоит дело в действительности, — он стал послушным орудием чужой воли и чужих страстей, орудием тем более страшным, что никакой безотчетный либо осмысленный порыв не мог отклонить его от однажды заданного направления.
Впрочем, аббат подчинил себе не только шевалье, но до какой-то степени и самого маркиза. Не имея наследства как младший сын и жалованья как священнослужитель, не выполняя никаких обязанностей, он убедил маркиза, владевшего не только собственным состоянием, но и состоянием жены, которое со смертью г-на де Ношера должно было удвоиться, в том, что тому нужен преданный человек для управления делами, и предложил себя на эту роль. Скучавший от одиночества маркиз с радостью согласился, и аббат приехал к нему вместе с шевалье, который повсюду следовал за ним как тень и на которого тот не обращал внимания, словно шевалье и впрямь был всего лишь тенью.
Впоследствии маркиза не раз признавалась, что едва она увидела этих людей, выглядевших, правда, вполне достойно, как сердце у нее сжалось и в голове молнией промелькнуло предсказание о насильственной смерти, хотя ей казалось, что она давным-давно о нем позабыла.
С братьями же было иначе: красота маркизы поразила обоих, хотя и по-разному. Шевалье замер перед нею в восхищении, словно перед прекрасной статуей; его впечатление таким и осталось бы, будь он предоставлен самому себе, и последствий этого восторга можно было бы не опасаться.
Впрочем, шевалье не стремился преувеличить или, напротив, скрыть произведенное маркизой впечатление: весь его вид свидетельствовал о восторге, который вызвала в нем прекрасная невестка.
Аббата же с первого взгляда на нее охватило глубокое и неистовое вожделение к женщине, красивее которой он не встречал в жизни, однако в отличие от шевалье он прекрасно владел собой и произнес лишь несколько любезностей, которые ни к чему не обязывали ни его самого, ни маркизу. Впрочем, к концу их первой беседы он твердо решил: эта женщина создана для него.
Маркиза не смогла до конца отделаться от первого впечатления, произведенного на нее деверями, но, видя остроумие аббата, который с легкостью повернул разговор в нужную ему сторону, и полное ничтожество шевалье, несколько успокоилась: она принадлежала к людям, никогда не замечающим зла, как бы плохо скрыто оно ни было, и воспринимала его с сожалением, когда оно открывало свое истинное лицо.
Между тем с приездом гостей в доме вскоре появилось немного больше жизни и веселья. Более того, к великому изумлению маркизы муж ее, давно уже равнодушный к красоте супруги, казалось, заметил, что она слишком очаровательна, чтобы ею пренебрегать, и в его словах, обращенных к ней, зазвучала давно забытая страсть. Маркиза же никогда не переставала любить мужа и безропотно страдала от его отчужденности; поэтому она восприняла возврат нежной привязанности с радостью, и следующие три месяца напомнили ей времена, которые бедняжка еще не так давно считала безвозвратно ушедшими.
И вот, когда с прекрасной легкостью, свойственной лишь молодости, маркиза снова стала счастлива, даже не спрашивая себя, что за добрый гений вернул ей навсегда, казалось, утраченное сокровище, она получила приглашение от соседки провести несколько дней у нее в замке. Муж с братьями тоже были приглашены и составили ей компанию. Хозяева замка решили устроить большую охоту, и по прибытии все стали к ней готовиться.
Аббат, всячески стремившийся к сближению с маркизой, объявил, что на этот день он станет ее кавалером, и его невестка восприняла это со своей обычной благожелательностью. Следуя его примеру, каждый охотник выбрал себе предмет целодневных забот и поклонения, и после сего рыцарского ритуала все разъехались по назначенным местам.
Случилось то, что бывает почти всегда: собаки остались предоставлены самим себе, за ними устремилось лишь несколько заядлых охотников, а остальные быстро разбрелись по лесу кто куда.
Аббат как кавалер маркизы не оставлял ее ни на секунду и с помощью умелых маневров оказался в конце концов с нею наедине; это был случай, которого он добивался уже больше месяца, а маркиза тщательно избегала. Поэтому, заметив, что аббат намеренно удалился в сторону от охоты, она тут же сделала попытку развернуться и пустить лошадь в галоп, но спутник удержал ее. Маркиза не желала, да и не могла вступить с ним в борьбу, поэтому стала ждать, что скажет ей аббат, изобразив на лице то гордое презрение, которое так удается женщинам, когда они хотят дать понять мужчине, что ему не на что рассчитывать. На несколько мгновений воцарилось молчание; аббат заговорил первым.
— Сударыня, — начал он, — прошу извинить меня за ухищрения, к которым я прибег, чтобы остаться с вами наедине, но поскольку вы, несмотря на то, что я прихожусь вам деверем, не расположены оказать мне сию милость, я подумал, что стоит попробовать лишить вас возможности отказать мне в ней.
— Раз вы не решались попросить меня о столь простой вещи, сударь, — ответила маркиза, — и пошли на уловку, чтобы заставить выслушать вас, стало быть, вы заранее были уверены, что я не стану вас слушать. Поэтому извольте-ка хорошенько поразмыслить, прежде чем начинать разговор; предупреждаю вас: где бы он ни состоялся — здесь или в другом месте, я оставляю за собой право прервать его в тот же миг, когда он перестанет мне нравиться.
— Что до этого, сударыня, — возразил аббат, — я мог бы ответить, что вам придется выслушать меня до конца, что бы я ни сказал, но речь идет о вещах столь несложных, что вам нечего тревожиться заранее. Я хотел спросить вас, сударыня: вы заметили, что отношение к вам вашего мужа изменилось?
— Заметила, сударь, — признала маркиза, — и не проходит дня, чтобы я не возблагодарила небо за это счастье.
— И напрасно, сударыня, — заметил аббат со свойственной ему одному улыбочкой, — небо тут ни при чем. Будет вполне достаточно, если вы возблагодарите его лишь за то, что оно сотворило вас самой прекрасной и очаровательной из женщин, — тогда оно получит то, что ему причитается, и не присвоит благодарность, положенную мне.
— Не понимаю вас, сударь, — ледяным тоном ответила маркиза.
— Хорошо же, сейчас поймете, моя милая невестушка. Чудо, за которое вы благодарите небо, совершил я, следовательно, и ваша признательность должна быть адресована мне. Небо достаточно богато, чтобы не обкрадывать бедных.
— В таком случае, сударь, вы правы. Если переменой в муже, причины которой мне неизвестны, я обязана вам, то сначала я поблагодарю вас, а затем уж небо, внушившее вам столь счастливую мысль.
— Всё так, — отозвался аббат, — но если за эту счастливую мысль я не получу того, чего жду, то небо с таким же успехом может внушить мне и неудачную мысль.
— Что вы хотите этим сказать, сударь?
— А то, что во всей нашей семье один я обладаю волей, и мысли обоих моих братьев вертятся по ее капризу, словно флюгер на ветру; а ведь тот, кто сумел поднять теплый ветер, может сменить его на холодный.
— И все-таки я вас не понимаю, сударь.
— Что ж, милая невестушка, коли вам угодно меня не понимать, придется выразиться яснее. Мой брат охладел к вам из-за ревности, и, дабы доказать вам силу своего влияния на него, я убедил беднягу в беспочвенности его подозрений, и его крайнее безразличие сменилось пылкой страстью. Теперь достаточно мне сказать ему, что я ошибся, и направить его смутные подозрения на любого мужчину, и он снова отдалится от вас — точно так же, как совсем недавно приблизился. Доказывать, что это не так, нет нужды — вы прекрасно знаете, что я говорю правду.
— С какою же целью вы разыграли всю эту комедию?
— Чтобы продемонстрировать вам, сударыня, что я по своему желанию могу делать вас то печальной, то веселой, то милой, то покинутой, то обожаемой, то ненавидимой. А теперь послушайте: я вас люблю.
— Вы меня оскорбляете, сударь! — вскричала маркиза, пытаясь вырвать из рук аббата поводья своей лошади.
— Не надо громких слов, милая невестушка, со мной это не пройдет, уверяю вас. Женщину нельзя оскорбить словами любви, но есть тысяча способов заставить ее ответить на любовь. Ошибка может заключаться лишь в выборе средства, вот и все.
— А будет мне позволено узнать, какое выбрали вы? — осведомилась маркиза с улыбкой, полной невыразимого презрения.
— Единственное, которое поможет совладать с такою женщиной, как вы — рассудочной, холодной и сильной. Оно заключается в том, чтобы убедить вас, что ответить на мою любовь в ваших же интересах.
— Раз вы утверждаете, что хорошо меня изучили, — проговорила маркиза, делая новую попытку, впрочем, не более успешную, чем предыдущая, завладеть поводьями своей лошади, — то должны представлять себе, как женщина моего покроя может откликнуться на подобное предложение. Скажите себе сами, что я могла бы сказать на это вам и в особенности своему мужу.
Аббат ухмыльнулся.
— О, что касается этого, сударыня, то все в ваших руках, — ответил он. — Можете сказать мужу все, что вам заблагорассудится: повторите ему слово в слово наш разговор, добавьте все, что вспомните дурного обо мне, правду или ложь — не важно, а потом, когда вы его как следует настроите и будете в нем уверены, я шепну ему несколько слов, и он вывернется наизнанку, как эта вот перчатка. Вот все, что я хотел вам сказать, сударыня, больше я вас не задерживаю. Вы можете иметь в моем лице преданного друга или смертельного врага. Подумайте хорошенько.
С этими словами аббат отпустил поводья лошади маркизы, предоставив ей выбирать аллюр по своему усмотрению. Маркиза пустила лошадь легкой рысцой, чтобы не выдать своего волнения и спешки. Аббат последовал за ней, и вскоре они присоединились к охоте.
Аббат был прав. Несмотря на свое возмущение, маркиза поразмыслила о влиянии этого человека на мужа, доказательств чему у нее было предостаточно, и решила хранить молчание в надежде, что, желая ее напугать, аббат выставил себя более зловредным, чем был на самом деле. Но маркиза глубоко ошибалась.
Между тем аббату захотелось проверить, чему следует приписать отказ маркизы — личной антипатии или подлинной добродетели. Как мы уже говорили, шевалье был недурен собой, а привычка вращаться в обществе заменяла ему ум, к чему еще добавлялось упрямство посредственности — и аббат задумал убедить брата, что тот любит маркизу.
Сделать это было нетрудно. Мы уже сказали, какое впечатление произвела на шевалье маркиза де Ганж, однако тот, зная, что его невестка славится строгостью нравов, даже не пытался за нею ухаживать. Однако, поддавшись, как и прочие, неотразимому очарованию маркизы, шевалье оставался ее верным слугой, а сама она, не имея ни малейшей причины опасаться его любезности, которую принимала за дружбу, а также благодаря тому, что это был брат ее мужа, стала относиться к нему с несколько большей непринужденностью, нежели обычно.
Аббат разыскал шевалье и, убедившись, что они одни, начал:
— Шевалье, мы с вами любим одну женщину, и эта женщина — жена нашего брата. Не будем же мешать друг другу. Своими чувствами я владею и могу принести свою любовь в жертву, тем более что знаю: она предпочитает вас. Попытайтесь же получить подтверждение любви, которую, по моему мнению, испытывает к вам маркиза. И как только вы его получите, я отойду в сторону; в противном же случае, если вы потерпите неудачу, любезно уступите место мне, и я в свою очередь попытаюсь проверить, так ли неприступно это сердце, как твердят все вокруг.
Шевалье и мечтать не смел, что когда-либо сможет обладать маркизой, однако с той минуты, как брат без какой бы то ни было выгоды для себя пробудил в нем мысль о том, что он может быть любим, вся страсть и самолюбие, какие только были в этом слепом орудии, заставили его ухватиться за сию мысль, и шевалье с удвоенным рвением принялся угождать невестке. Она же, не ожидая напасти с этой стороны, сначала принимала ухаживания шевалье с благожелательностью, которую усилило ее презрение к аббату. Однако вскоре шевалье, неверно истолковав причины благожелательности, объяснился более ясно. Маркиза, пораженная, не веря своим ушам, позволила ему сказать достаточно для того, чтобы сомнений в его намерениях более не оставалось, после чего остановила шевалье, так же как ранее аббата, несколькими язвительными словами, которые женщинам подсказывает даже не добродетель, а безразличие.
Потерпев поражение, шевалье, не обладавший силой волн своего братца, потерял всякую надежду и признался аббату, что его ухаживания не принесли желанных плодов и любовь осталась безответной. Этого только аббату и было надо — во-первых, для удовлетворения своего самолюбия, а во-вторых, дабы исполнить намеченный план. Он раздул позор шевалье до такой степени, что тот возненавидел маркизу, и, заручившись таким манером его поддержкой и даже соучастием, стал приводить в исполнение свой замысел.
Первый результат не заставил долго ждать: г-н де Ганж вновь охладел к супруге. Некий молодой человек, которого маркиза часто встречала в свете и слушала, быть может, снисходительнее прочих, благодаря его остроумию, сделался если не причиной, то, по крайней мере, поводом для новой вспышки ревности. Ревность эта проявлялась в виде нелепых ссор по пустякам, как это уже бывало и раньше, но на сей раз маркиза не заблуждалась: в случившейся перемене она видела руку деверя. Но это не приблизило ее к аббату, а еще больше оттолкнуло, и теперь она не упускала случая выразить ему не только свою отчужденность, но и сопутствующее ей презрение.
Так продолжалось несколько месяцев. Каждый день маркиза замечала, что муж все больше отдаляется от нее, но при этом, хотя и незаметно, старается всюду за ней следить. Что же до аббата и шевалье, то они оставались все такими же, только аббат теперь прятал ненависть за своей обычной улыбочкой, а шевалье скрывал досаду, напустив на себя ледяную важность, за которой посредственность часто прячет оскорбленное тщеславие.
Тем временем г-н Жоаннис де Ношер скончался и увеличил значительное состояние внучки на кругленькую сумму в семьсот тысяч ливров.
Новое богатство поступило в руки маркизы в виде капитала, который когда-то в странах, где действовало римское право, назывался парафернальным достоянием: полученное после свадьбы, оно не входило в приданое жены, и она была вольна распоряжаться им самим и доходами с него по своему усмотрению, могла подарить или завещать его, а муж имел право управлять им только в случае получения доверенности.
Через несколько дней после вступления во владение наследством деда маркиза пригласила нотариуса, чтобы уточнить свои права, и это не осталось незамеченным. Ее муж с братьями поняли, что она желает сама распоряжаться своими деньгами, тем более что поведение маркиза по отношению к супруге, которое даже он сам иногда втайне считал несправедливым, не оставляло надежды на то, что причина вызова нотариуса кроется в другом.
Примерно в это же время произошло странное событие. Во время обеда, который давал маркиз, на десерт был подан крем, и все, кто его отведал, ощутили какое-то недомогание, в то время как маркиз с братьями, отказавшиеся от десерта, чувствовали себя превосходно. Возникло подозрение, что именно крем стал причиной дурноты сотрапезников и, в первую очередь, маркизы, отведавшей его дважды, и остатки кушанья были подвергнуты анализу, который показал присутствие в нем мышьяка. Однако поскольку в крем входило и молоко, являющееся противоядием, яд утратил часть своей силы и не произвел ожидаемого действия. Но так как никаких серьезных последствий отравление не вызвало, вину свалили на прислугу, решив, что она перепутала мышьяк с сахаром, и вскоре все забыли о происшествии или сделали вид, что забыли.