Катя с досадой покачала головой.
– Да ведь это бездонная бочка!
– Какое жалованье положил себе Менгендорф? Или он уже не нуждается в нем?
– Могу с точностью сказать – 5 тысяч марок.
– В год?
– В месяц.
– Да, но…
– Это не считая льгот.
– А льготы какие?
– Служебная машина. Служебная квартира. Служебные поездки.
– Служебные поездки? От одного дома престарелых к другому, что ли?
– Ну почему. Два месяца назад, к примеру, он ездил в Бразилию. С ним два господина из местного общества и директор городской сберегательной кассы. Осматривали там центр для престарелых, беседовали со специалистами.
– И часто он ездит в такие командировки?
– Раза три-четыре в год. Всегда с высокопоставленными лицами. Все расходы всегда оплачивались домами престарелых.
– Если вы подтвердите справедливость этих показаний и мы это напечатаем, то он определенно полетит с кресла! – сказала Катя.
– Сперва еще нужно, чтобы номер вышел, – пробурчал Атце.
У меня же возникло вот какое подозрение. Что, если Менгендорф подослал к нам эту женщину, чтобы она представила ложные свидетельства. А мы возьмем и опубликуем. Тогда он сразу заявит на нас, что, дескать, мы необоснованно возвели на него обвинения, и нам предъявят в судебном порядке требование о возмещении вреда. Это был бы полный крах. Кто бы после этого стал воспринимать нас серьезно, поверил остальным нашим сообщениям, если бы Менгендорф уличил нас хотя бы уже в одном преднамеренном извращении фактов или ложной информации? Здесь было что-то нечистое, думал я.
В глазах у женщины стояли слезы, казалось, она вот-вот расплачется.
– Что со мной будет? – вдруг спросила она. – Ведь если вы все это напечатаете, то я определенно оттуда вылечу.
– И ваша дополнительная сумма к пенсии накроется, – совсем некстати пошутил Лотар.
– Да. Но тогда и дома престарелых закроют наверняка. Я только спрашиваю себя: что мне – в тюрьму после этого? Ведь с меня за все спросят.
Лотар протянул ей чашку с кофе. У нее дрожали руки.
Либо она разыгрывала спектакль, либо говорила правду. Это надо выяснить. Катю она, по-видимому, убедила. Если только это ловушка, мы погибли.
– Менгендорф ловко устроил. Вероятно, он использовал вас, провертывая свои дела, для того, чтобы в случае чего прямо свалить всю ответственность на вас. Если вы расписывались в получении товаров, которые не поступали, и брали наличными из банка, то с помощью мало-мальски приличного адвоката он легко вывернется, а виновной окажетесь вы. Возможно, он так и замышлял с самого начала, когда брал вас на работу. Случись что-нибудь – полетит голова, но только не его. А если вас, а не Менгендорфа, признают виновной и посадят, то его дома престарелых ничуть не пострадают, все останется на месте, и он по-прежнему будет выкачивать деньги. Вы же сами заметили, что его сотрудники довольны работой у него, всякие льготы и прочее!
Фрау Симон отставила чашку и закрыла руками лицо. Она приглушенно всхлипнула.
Я не мог отделаться от чувства, что тут какой-то подвох. Менгендорф нам ужо много напакостил и вполне мог подослать теперь фрау Симон. Если мы клюнем на это, он возьмет нас тогда голыми руками.
Как в шахматной игре я проигрывал в уме все возможные ходы. В случае, если мы напечатаем это, Менгендорф предъявит нам иск об уплате штрафа. Денежное возмещение и обратное показание. Возбуждение уголовного дела против нас. Допустим, что мы сошлемся на фрау Симой, от которой якобы получили эту информацию, по что если в управлении социального обеспечения никакой фрау Симон нет? Таким образом, это купленная артистка. Или же фрау Симон отступается от своих показаний. В случае, если она отступится от своих наказаний, мы все вместе можем подтвердить, что слышали это собственными ушами от нее. Хуже будет, если в управлении социального обеспечения никакой фрау Симон нет. Кто поверит в таинственную незнакомку? В любом случае нам хорошо было бы иметь фотографию, на которой бы фрау Симон была запечатлена у нас в редакции.
– А не сфотографировать ли нам фрау Симон вместе с Катей на всякий случай? – спросил я как можно небрежным тоном.
– Нет, ради бога, нет! – тотчас возразила фрау Симон. – Я не хочу в журнал! Я бы тогда наложила на себя руки. Я только хотела проинформировать вас. Ничего больше вы не можете от меня требовать.
У меня мурашки поползли по спине. То, что она так резко воспротивилась, только укрепило меня в подозрении. Нам надо смотреть в оба!
– Но вам могло бы пойти на пользу, – попыталась убедить ее Катя, – если бы вы выступили у нас, так сказать, в качестве главного свидетеля. Может быть, это как раз удобный случай для вас – представить дело с вашей точки зрения. У Менгендорфа связи. А вы, надо полагать, человек безвестный. Общественное мнение могло бы вам тут помочь.
– Нет, нет, лучше не надо.
– Но ваше имя хотя бы можем назвать? – спросила Катя.
– Чтобы мы могли сказать, откуда у нас эта информация!
Женщина широко раскрытыми глазами смотрела на Катю.
– Как вы думаете, что со мной тогда будет? Люди, которые потеряют работу, – они же ополчатся на меня. Родственники, которым, может быть, снова придется взять на себя заботу о своих близких, которые, возможно, уже забыли о них, – ведь большинство стариков довольны своей жизнью в домах престарелых. Вы не думайте, что там каждый пытается бежать. Таких немного, кого отдают под опеку, чтобы изба… – Она запнулась. – Ну вы ведь знаете. Но это отдельные случаи, сотни стариков в домах Менгендорфа вполне довольны и спокойно доживают там свой век. У них теплые комнаты. Режим. Регулярное питание. Медицинское обслуживание. Они привыкли, не замечают, как их обманывают, обогащаются на них. Стало быть, с ними и хорошо обращаются. Санитары, сестры – все приветливые, любезные. Да люди заплакали бы, если бы закрыли дома престарелых. – Она снова запнулась. Мне казалось, что она готова пойти на попятную. Или она ужаснулась своих признаний, или почувствовала, что ее могли раскусить. Если же она только играла, то играла чертовски хорошо.
– И санитары там вовсе не звери какие-то, как их «седые пантеры» изображают в своих листовках. Они любезны и внимательны, если у них есть время. Но когда люди привередничают, выражают недовольство, пытаются бунтовать или даже бежать, те, естественно, начинают психовать.
Может, мне позвонить в главное управление социального обеспечения и попросить к телефону фрау Симон, подумал я, но тотчас отбросил эту мысль. Если Менгендорф специально подослал эту женщину, то он наверняка предусмотрел возможность такого звонка. И значит, на телефонном пульте уже проинформированы и мне ответят, что в данный момент фрау Симон нет на месте. Нет, надо действовать наверняка. Но как?
Фрау Симон ушла, и Катя сразу села за машинку. Щеки у нее горели. Я высказал свои соображения. Меня чуть ли не подняли на смех.
– Тебе уже страхи мерещатся!
– Ну ты тоже хватил!
Я развернул аргументацию.
– Разве не Менгендорф надавил на фирму поставки? Разве не его рук дело, что мы лишились своих лучших заказчиков рекламы? И как знать, не его ли это происки, что с нами расторгают договор о найме помещения. Почему бы ему тогда не решиться на этот маневр с фрау Симон? Если мы клюнем на это, мы пропали!
– И осрамились! – со смехом подхватил Атце.
Зазвонил телефон. Лотар взял трубку. Сначала он слушал с интересом, потом радостно закивал головой и воскликнул:
– Ну молодчина! – И, весело засмеявшись, обратился к мам: – Наш адвокат, бомба! Поставка уступила. Это значит, что номер пойдет! С юридической точки зрения это вообще ни в какие ворота не лезет, что они там…
Взрыв всеобщего ликования потряс комнату. Все воспрянули духом. Я считал неуместным возобновлять разговор о фрау Симон, не хотелось портить им настроение, гасить их боевой запал. Я знаю, что это было глупо, но я не всегда поступаю логически – читатель, возможно, уже заметил. Я допечатал календарь мероприятий и отправился к Ренате.
В редакции в этот момент все работали с удвоенной энергией, и это был именно тот вид журналистики, который я полностью поддерживал, но каким-то образом Катя все прибрала к рукам. Всем заправляла она – мы были у нее в подручных, на Подхвате. Я решил обсудить этот вопрос с ней или еще лучше с другими.
Но сейчас нам надо было как-то выкарабкаться из нашей ситуации. Я выложил Ренате все, что у меня наболело. Она поддержала меня в том вопросе, который касался Кати. Но к корреспонденции о доме престарелых отнеслась недоверчиво.
– Ты таишься, как вор, в кустах во дворе и фотографируешь, я крадусь через черный ход и разыгрываю роль медсестры, в то время как Катя выступает под моим именем и разнюхивает… Нехорошо все.
Она была права, но как же иначе ты узнаёшь то, что тебе нужно. Может быть, это и было как раз то самое, что меня привлекало в журналистике – доля авантюрности, чего, пожалуй. Лишены другие профессии.
У Ренаты были зеленый перец, лук и свинина. Я охотно стряпал вместе с пей. Весь мир как будто сосредоточился в запахах и пряностях.
Я только сейчас вдруг заметил, что на Ренате был новый вельветовый костюм и новая блузка. Но она как будто и не думала на меня обижаться на то, что я никак не отреагировал на это.
Я резал наиострейшим ножом на кухонной доске лук.
Мне уже разъедало глаза.
Рената вымыла стручки перца и нацепила первые сочные кусочки мяса на деревянный прутик.
– Почему фрау Симон не заявит в прокуратуру? —
сказала она.
– Вот я и думаю, не финт ли это. А если нет, тогда, может быть, просто боится, и мало ли какие у нее еще могут быть соображения… Мы ей посоветовали поискать хорошего адвоката.
Я вычистил изнутри стручки перца и порезал их на равные части. Рената уложила в ряд прутики с мясом.
– Слушай, такая куча! Ты что – еще кого-нибудь
ждешь?
– Ах, такое со мной часто бывает, за несколько дней до гостей вдруг бросаюсь в панику – что если не хватит еды – и закупаю целый воз.
Она положила кусок жира на сковородку и подождала, пока он растопится.
– Может быть, Катю пригласим? – спросила она неуверенно, глянув на меня через плечо.
Я подумал и решил, что не надо.
– Нет, – замотал я головой. – Побудем лучше вдвоем. А мясо мы все равно сделаем.
Она улыбнулась облегченно.
– Я поставлю музыку. Как ты относишься к Шопену?
Я ничего не смыслю в классической музыке, и пианисты ассоциируются у меня с прокуренными барами. Но я не хотел выглядеть болваном и одобрительно кивнул.
Потом Рената долго объясняла мне, почему она проигрывает пластинки влажными. Мне казалось это смешным, но я не пытался возражать и охотно поддакивал.
Мы положили прутики с мясом в кипящий жир. Все журнальные проблемы отодвинулись на задний план.
28
На следующее утро мы приступили к окончательной редакции. Все прошли еще раз от начала до конца.
Сообщение о «седых пантерах». Графическое изображение разветвленной сети домов престарелых, обществ и фирм Менгендорфа. Портрет Хольгера Обермейера (Катина работа) под заголовком «Прежде убивали богатых теток». Лотар считал, что заголовок безвкусный. Но Катя настояла на нем. Интервью с «седыми пантерами». Описание побега. То и другое Катино. Мои фотографии ночных погрузок. Я предложил дать здесь побольше текста, но меня не поддержали. Очерк Лотара о немецком паритетном благотворительном обществе и выходе из него Менгендорфа. Свидетельства фрау Симон Катя сформулировала в форме вопросов: «Мы хотели бы звать: о местонахождении 300 закупленных кроватей; о деньгах, выделенных местным обществом на приобретение одежды для подопечных; о служебных поездках господина Менгендорфа…»
Мне казалось все это слишком банальным. Я считал, что нужно либо давать интервью с фрау Симон, либо вообще ничего не давать.
– Мы же не пряник здесь выпекаем, – проворчал я. – А иллюстрированный журнал делаем!
– А это и не пряник. Да! – огрызнулась Катя.
Я откинулся на спинку стула. Мне не хотелось ссориться с ней, но она изменяла своей добросовестности журналиста.
– Катя, таких серьезных обвинений надо вдвойне остерегаться. Их нельзя так просто предъявлять.
– Трус!
– Трусость здесь ни при чем. Ты хочешь разделаться с Менгендорфом. Ты возненавидела его с первого взгляда. С той самой конференции, когда ему вручали орден. И уже тогда задумала его извести!
– Задумала! – крикнула Катя, едва не срываясь с голоса. Она вскочила с места.
Лотар сидел помалкивая в стороне, словно бы ему до спора и дела не было. Он всегда пасовал перед Катей.
– Разве ты не хотел этого? Что же ты теперь – испугался? Или тебя купили?
Катя всегда спорила с запалом, властно и резко, но тут она явно переборщила. Даже Атце вздрогнул, когда она выкрикнула это «купили».
Я поднялся со стула и как можно спокойно сказал:
– Это не основание для спора. Я ухожу.
Катя порывисто дышала. Я надел пиджак, сунул в карман свой блокнот. Она чиркнула спичкой и пустила в воздух струю дыма своей черной сигареты.
– Ладно, не валяй дурака, – сказала она, протягивая мне пачку сигарет. – Закури и успокойся.
Сигарету я не взял, но сел. Она подошла, встала передо мной.
– Ну, извини. Знаю, что тебя не купили. У меня просто нервы сдали. Я все-таки всю ночь просидела за работой, в то время как ты миловался с Ренатой.
– Ревность взыграла?
– Брось, не будь ребенком.
– Ну что, продолжим? Хотя нам тут, собственно, уже и делать нечего.
Атце и Ули почти закончили макет.
– Не заводись, – прошипел Ули.
Атце взглянул на часы и сказал невозмутимым тоном;
– У вас есть для прений еще 24 минуты. Потом я повезу это все в типографию. Я пока что всегда был пунктуален.
29
Журнал вышел. Такой, каким его задумывала и хотела видеть Катя. Поставка работала как положено. Уже на следующее утро в 11.30 стало известно, что тираж почти весь разошелся. Мы напечатали дополнительный тираж – сперва в 10 тысяч, а на следующий день еще в 12 тысяч экземпляров.
Телефон в редакции не умолкал ни на минуту. Катя была в своей стихии. Звонили в основном ей. Репортеры с радио, хотевшие знать подробности дела. Возмущенные старики. Оскорбленные депутаты городского совета. Какой-то негодующий субъект, выкрикнувший в трубку: «Вы, проклятые коммунисты!» Адвокат Менгендорфа, грозивший нам страшными последствиями. Сотрудники разных газет. Председатель фракции одной партии; он сообщал, что хочет поднять вопрос в муниципалитете, что у него уже давно вызывают подозрение все эти частные дома престарелых; попутно он осведомился, правда ли то, что ни один из его членов партии не замешан в эту историю. Наконец, прокурор. Он интересовался, начали ли уже официальное расследование и почему прокуратура до сих пор ничего не знала об этом деле. Катя перечислила, сколько раз «седые пантеры» обращались в прокуратуру.
– Но этого, как видите, оказалось недостаточно. Понадобилось, чтобы вмешался журнал.
– Лично ко мне претензий на этот счет быть не может. Я здесь всего три месяца. А теперь я незамедлительно начинаю расследование. Пока ничего не могу вам сказать, ждите официального заявления прокуратуры, но если вас интересует, то могу вам сообщить, что я, например, лично знаком с тем судьей, которого вы в вашей статье именуете просто Густавом. С того времени, когда я работал референтом в суде. И очень обязан этому человеку. Я уже говорил с ним. На мой взгляд, он совершенно в здравом уме. Одних его показаний уже достаточно, чтобы привлечь господина фон Менгендорфа к суду.
По лицу Кати я видел, что она испытывает полное удовольствие. Мне тоже было приятно слышать, что Менгендорф попался наконец.
Она положила трубку и посмотрела на меня.
– Все еще дуешься?
Я замотал головой, хотя на самом деле обида у меня еще не совсем прошла.
– Заносит меня иногда, Николя! Но зато мы всадили этой свинье. Ты, может, передохнешь несколько денечков, а? Вид у тебя уж больно измученный.