И она не без гордости осмотрела собственную кухню. Не супермодно и шикарно, но классически уютно и не бедно.
– Молодец! – похвалил Володин, глянув в ее сторону озорно и одобрительно. – А вообще что вы о них знаете?
– Ничего, – сникла тут же она. – Говорю же вам, ни с кем не знакома. Не вижусь, не общаюсь.
– А соседи по лестнице? – снова удивился Володин.
– Одни соседи постоянно в разъездах. Бывают крайне редко. Может, раз в полгода и являются. Вторых вообще не видела ни разу, – соврала она.
Соседи номер два, вернее, соседка подвергалась с ее стороны конкретному игнору только лишь за то, что однажды позволила себе повиснуть спьяну на Сашке. После этого Анна ее просто-напросто не замечала.
– И что, вы вообще этих верхних никогда не видели?
– Говорю же вам, нет. И понятого этого в трениках тоже не видела. И погибших. А он вон меня, оказывается, знает. Наблюдательный…
Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что же ее так покоробило в квартире убитых, когда она там находилась, но ничего, кроме шуршания фантиков в кармане спортивной куртки седого мужика, так и не вспомнилось.
– Что-то там было не то, – подвела она черту под мучительными размышлениями. – Что-то не вяжется.
– Господи, как бы вы мне помогли, если бы вспомнили.
Володин так разволновался, что вцепился в ее кулачки и нервно сжал, делая ей немного больно. Спохватился, когда она поморщилась. Отпрянул, извинился и тут же полез из-за стола, начав снова извиняться и прощаться.
– Засиделся я, в самом деле. Пойду я. А вы, Анна Ивановна, если что-то вспомните, позвоните мне.
И он, не особо церемонясь, взял с полки под зеркалом в прихожей ее мобильник, вбил туда свой номер и назвал себя Володиным.
– Позвоните? – спросил он еще раз, прежде чем дверь закрыть.
– Если что-то вспомню, непременно, – пообещала Аня, уверяя саму себя, что сумеет забыть о нем уже завтра к вечеру.
Но странно, стоило за ним закрыться двери, как она принялась думать о нем и только о нем. Начала с медленной, размеренной оценки его как мужчины.
Сочла, что лет ему под сорок, хотя из-за небритости и неухоженности он и выглядит старше. Потом решила, что он холост. Брюки не просто измялись, они и не гладились никогда. Как следует не гладились. Ботинки стоптанные, напрашивались на явную замену. Обратить внимание Володина именно на это было тоже некому, решила она. Куртка кожаная, хоть и дорогущей была, валялась, кажется, где придется. И голоден, чудовищно голоден. Жена уж наверняка бутербродов каких-нибудь ему бы наделала и дала с собой, и термос с кофе в машине валялся бы. Как у ее Сашки, когда он распространителем работал и ел и спал на ходу. Аня всегда заботилась о нем, всегда утром у двери вручала ему пакет с бутербродами, пирожками, котлетами, термосом с чем-то горячим. Потом Сашка вырос из своей должности, из ее пирожков, стал сначала начальником отдела, потом замом директора где-то. И ушел! И теперь тоже один, как и Володин. Но он как-то не так один. Сашка чрезвычайно опрятен и наряден. И за Игорьком следит пристально в этом. Но он один. Точно один! И Игорек неоднократно повторялся, что у папы до сих пор никого нет. И разведка в лице главного агента Ирки доносила – у Сашки ничего серьезного ни с кем. А поди же ты, какая разница между этими двумя мужиками.
– Все люди разные, милочка, – сонно заявила где-то через пару часов ей Ирка в телефонную трубку. – Не может быть одинаково опрятных Сашек и одинаково безалаберных Володиных.
– Да он не то чтобы безалаберный! – вступилась с жаром за Володина Анна и тут же получила порцию подозрительного любопытства в ответ.
– Он что, тебе понравился?! – ахнула подруга, забыв зевнуть в сто двадцать четвертый раз за последние десять минут. – Этот небритый, неумытый мент в грязных стоптанных башмаках тебе понравился???
– Ир, он не мог мне понравиться, во-первых. – Аня раздраженно поморщилась, уже пожалев, что рассказала Ирке все. – Во-вторых, почему это он неумытый?
– Если бы морду умывал, то и побриться бы не забыл. Он в зеркало-то, наверное, смотрится раз в месяц. – Подруга судорожно вздохнула и вдруг всхлипнула. – Надо же так пасть русскому дворянству, а! Стоило пижону за дверью раствориться, так ты всякую нечисть уже в дом тащишь.
– Ты не мели чепухи. – Аня вдруг как-то сразу успокоилась, расслышав в голосе подруги неподдельную плаксивую тревогу. – Я его не тащила никуда. Он просто говорил со мной о соседях…
– Кстати, о соседях! – подхватила тут же Ирка со зловещим клекотом. – Ты ведь живешь, как на острове, Нюрочка!!! Ты же никого в упор не видишь за извергами своими, за тетрадками, за заботой об Игорьке! Не видишь, не знаешь, не замечаешь!
– А оно мне надо? – И Аня нарочито громко зевнула, следуя примеру подруги. – Зачем, Ир?! Лишняя словесная обуза. Иду я себе и иду с работы, проскочила в квартиру – и замечательно. А это надо о чем-то говорить, раскланиваться, придумывать что-то. Не могу! Сил нет и желания!
– Ага… – Подруга вдруг надулась, когда она дулась, то сопела часто-часто и еще время от времени фыркала, как ежик. – По этой самой причине ты и меня избегать начала.
Не спросила, констатировала.
– Нет, Ир, с тобой сложнее. С тобой я бы просто расквасилась.
– А без меня?
– А без тебя заморозилась, – нехотя призналась Аня. – Как треска какая-то! Знаешь, что сегодня мне родной сын выдал?
– Что?
– Судиться собрались они с папой со мной.
– Как это?! – опешила Ирка, перестав сопеть и снова начав всхлипывать. – За имущество, что ли? Я тебе сразу сказала, отдай ты ему его дрова и…
– Да нет, милая, не за деревяшки. За Игоря.
– Что-о-о-о??? – Ирка тут же зашлась такой матерщиной, что у Ани ухо вспыхнуло. – Вот сволота, а!!! Мало того что сам ушел, так еще и пацана переманивает. Прикармливает, паскуда!!! Видела я их тут как-то днем в ресторане. Обедаем, говорит Шурик. С сыном решили вкусненького перекусить. А вкусненькое в этом кабаке твоей месячной зарплаты стоит. А пацану много ли надо?! Счет увидал, который папа оплатил, и слюни распустил тут же. Тебе-то экономить приходится, а там шикуют! Вот гад, а!
Аня вздохнула, посмотрела на портрет сына на длинной полке под серый мрамор. Обо всем этом она уже знала, Игорек потчевал ее подробностями, когда приходил домой от папы. О чем он умалчивал, о том она догадывалась.
– Но ему, Ань, все равно Игоря не отдадут.
– Почему?
– Потому что он постоянно в разъездах, так?
– Вроде…
О новой работе Сашки она мало что знала. Это раньше, когда он распространителем всего на свете работал, она знала все-все. Он взахлеб рассказывал ей всякие интересные истории, а она внимательно слушала. А потом, когда начал карабкаться вверх, красноречие поутратил. И довольствоваться ей приходилось лишь сведениями, получаемыми от сына или от Ирки.
– Вот! Как он сможет заниматься воспитанием сына, разъезжая-то так?!
– Не знаю.
Аня покосилась на три непроверенные тетради, ей все еще не хотелось лезть в них. Все еще не хотелось рыться в ошибках, не хотелось пытаться уловить смысл в том, в чем смысла не могло быть априори.
– А я знаю! Знаю! Нельзя доверить человеку ребенка, если у него нет времени на его воспитание и на то, чтобы присматривать за ним. Ты не дрейфь! Пусть только попробует в суд сунуться, мы ему такое устроим… Ты же не пьянь, не безработная какая-нибудь. Ты у нас уважаемый всем человек.
– Ага, особенно двоечниками. – Анна снова покосилась на тетрадки. – Ты у них мнения спроси, они тебе такого наговорят.
– Это не в счет, – опротестовала тут же ее теорию Ирка-адвокат. – Ладно, давай-ка прощаться, подруга. Дел еще по дому невпроворот. Завтра на работу. Тебе к первому уроку?
– Нет, ко второму.
– Везет, поспишь подольше. – Ирка вздохнула, зевнула, шепнула что-то и тут же простилась, повесив трубку, но перед этим успев пообещать, что забежит как-нибудь на неделе.
А Ане все же пришлось проверять тетрадки. Она оттащила их в кухню, но прежде чем пробираться сквозь безграмотную ерунду, она сварила себе кофе, слепила тоненький бутербродик с листиком салата и ломтиком красной рыбки. На кофе с бутербродом у нее ушло минут десять. Потом полчаса на то, чтобы поставить три жирные двойки. Две за безграмотность и лень, третью за полное отсутствие и первого и второго.
Галкина Нина не стала утруждать себя написанием сочинения, она просто вложила в тетрадь записку с просьбой понять ее и простить, поскольку она так же, как и Петровский, переживает семейный кризис.
Слухи, стало быть, все же просочились. Проросли буйными ростками с пустыря, где ее подстерегал Петровский, забрались по ступенькам школы, вскарабкались выше на этажи, заползли из шумного школьного коридора в классную комнату и были взяты извергами на вооружение.
Аня не рассердилась, нет. Она расстроилась. Софья-математичка оказалась права – Петровскому веры нет. Почему права оказалась Софья, а не она? Почему Петровский солгал? Почему использовал ее? Такой гнусный по природе своей или учится приспосабливаться?
– Ох, дети, дети, – шепнула с горечью Анна, швырнула три последние тетрадки в общую стопку и пошла с ними в прихожую, чтобы убрать в сумку.
Почти тут же зазвонил домашний телефон.
– Алло? – сняла она трубку и почему-то, наивная, тут же подумала про Володина.
Это мог быть и Игорек, вдруг заскучавший по маме и измучившийся чувством вины, что обидел ее утром. Это мог быть Сашка с очередными отвратительными требованиями быть благоразумной. Она, по его мнению, не должна была драматизировать нелепейшую, на его взгляд, ситуацию. Какая разница, на чьей территории живет мальчик? Он же с родителем. А то, что Аня задыхается без сына в пустом доме, так это блажь. И то, что ей непременно нужно целовать сына в макушку перед сном, вообще ни в какие ворота не лезет. Он должен расти мужиком, сильным, непреклонным. И да, бессердечным, если того требуют обстоятельства. И весь ее лепет о том, что ей не нравится жестокость, зародившаяся не так давно во взгляде ее сына, пускай она перенесет на своих учеников. Им пригодится. Его сыну – нет!
– Алло? – повысила голос Анна, не услыхав ответа. – Кто это?!
Это не был Володин, не был Игорек, и Сашка тем более. Это был кто-то бестелесный, кто-то ужасный и злой. И он едва слышно, голосом, схожим с шелестом осенних листьев под ногами, прошептал ей на ухо:
– Сссу-у-ука-а-а, издохни-и-и…
Трубку бросили. А она стояла со своей телефонной трубкой еще какое-то время, не в силах сдвинуться с места.
Господи!!! Что это было только что?! Кто посмел?!
Память тут же послушно начала выдергивать эпизоды неприятных стычек с учениками. Все пролистав, Аня недоуменно подергала плечами. Не было ничего такого, хоть убей, не было. Она себя контролирует из последних сил, чтобы не поддаться провокации, чтобы не наорать, не ударить, без нужды не выгнать из класса или вызвать родителей. Она себя держит в руках! И даже эта противная Кольская ее несколько раз на педсоветах в пример ставила.
Было что-то такое неприятное, со слезами группы девочек, с ором их родителей в учительской, но уже давно. Еще в самом начале учебного года, когда девчонки удумали в школьном туалете курить и малышей гонять. А теперь весна! Уже май скоро! Не могли же они так долго вынашивать свой гнев. Не могли. Дети в их возрасте сколь эмоциональны, столь и забывчивы.
Кто тогда вдруг возжелал ее смерти?!
И вдруг накатило! Глаза сами собой поднялись к потолку, и он словно сделался стеклянным, воссоздав всю картину сегодняшней кровавой бойни. Вспомнилось все до мельчайшей детали. Окровавленный ковер, брызги крови на стенах, на мебели, остекленевшие мутные глаза девушки, спутавшиеся, взмокшие от крови темные волосы парня.
Вдруг… Вдруг это какой-то серийный убийца, надумавший уничтожать жителей их подъезда?! Вдруг он начал с них, а теперь доберется и до нее?!
Она летала по квартире как сумасшедшая. Проверила все замки на двери. Задвинула тяжелую щеколду, хоть за одно это спасибо бывшему – сделал, когда жил. Закрыла окно в кухне, остальные и не открывала. И плотно задвинула шторы, хотя на улице было еще светло. Пустила в ванну такую горячую воду, что рука еле терпела. Хотелось согреться, зажариться, ее трясло как в лихорадке. Насыпала горсти три морской соли, влезла в воду по самые уши и замерла.
Это шутка? Злой розыгрыш? Кому-то надо ее напугать? Или все же, все же отголоски дневного преступления?! Кто ответит, черт побери?!
Сколько ни крутилась в ванной, сколько ни намыливала себя, никого, кроме Володина, ни надумала. Ему надо звонить. Он что-то придумает, как-то да ответит.
Ответил! Да как!!!
Глава 3
В квартире было тихо и душно. Нина толкнула ногой дверь сразу, как вошла. Подождала, пока та щелкнет замком, запираясь, и громко позвала:
– Па! Па, ты дома?!
Отца дома не было, хотя его рабочий день должен был уже закончиться. Нина вздохнула. Что-то с предком в последние дни такое творилось, чему она вообще не могла дать объяснения. Он подолгу запирался у себя в комнате, почти не выходил на кухню, откуда раньше она его веником гнала, чтобы не мешал ей готовить своей болтовней про невероятные открытия и их с Нинусиком светлое будущее.
– Вот, дочуня, смогу защитить свой проект, тогда мы с тобой… – Отец мечтательно жмурился. – Куда хочешь слетаем!
– Куда, па? В Африку, что ли? – фыркала Нина в сторону отца недоверчиво.
– Может, и туда, – загадочно ворочал он бровями. – А что!
– Сиди уж, африканец! – смеялась она беззвучно.
Отца она считала большим талантливым ученым и вместе с тем рассеянным и не приспособленным к нынешней жизни дитятей. Там, где отец трудился, к нему было несколько иное отношение. Там его считали неудачником. Но наряду с этим пользовались его мозгами, как и кому хотелось. Нина злилась, пыталась учить его жизненной хитрости. Получалось плохо. Отец переучиваться не хотел. И все время мечтал. Мечтал сделаться богатым, осчастливить дочь, показать ей мир мечтал. Но при этом почти ничего для этого не делал, по-прежнему просиживая старые штаны в своей старой конторе, зачатой еще в социалистическом, удобном для многих мирке.
Где-то полгода назад он вдруг посерьезнел, начал приносить работу на дом. Подолгу просиживал у себя в комнате. Потом был период ликования, следом на отца накатила озабоченность, а совсем недавно ей почудился в его глазах страх. И как-то пару раз он вдруг приходил к школе ее встречать вечером после секции. Свою странность в поведении объяснить отказался. На неделю воцарился мир и понимание. Отец шутил, был в приподнятом настроении, но с телефоном по-прежнему запирался в своей комнате почти каждый вечер. И еще начал уходить куда-то. Без объяснений уходил, без объяснений возвращался. Каких-то незнакомых людей стал в дом приводить.
Вот и сейчас его нет. Нина это поняла по тапкам отца, сиротливо жавшимся к стенке прихожей. И даже в комнату не пошла. Зачем? Она переоделась, разложила учебники на столе, показав им длинный язык – учить страшно не хотелось, но надо было. Подружке обещала. Ее подвести она не могла. Подруга – это святое.
Потом приготовила поесть, села к столу, пододвинула к себе тетрадку и учебники и… тут же минуты через две начала болтать по телефону.
Ну не училось, ну! И неохота, и новостей и планов куча, которые надо обсудить, обтрещать с подругой. И душно ужас-то как! Окно, что ли, открыть? Так высоты она боится. Нина покосилась в сторону окна. А что, если открыть, и отойти от окна подальше, и учить уроки не за столом, что рядом с окошком, а на диване? Идет! Подумано – сделано. Она открыла окно, занавесила голый проем, плюхнулась с разбегу на диван и…
И тут же услыхала нечто, заставившее ее швырнуть учебник в сторону. Какое-то странное осторожное шарканье. Что за фигня?! Отец дома? А тапки?
– Па? – снова позвала она, и он снова не отозвался.
Нина встала, рванула на себя дверь комнаты и опешила.
Вдоль стены крался мужик! Он и шаркал, понятное дело! С чего отцу-то ее так ходить – вдоль стены бочком, на цыпочках.
Высокий симпатичный и будто даже знакомый какой-то. Она его точно видела, только где?! На артиста какого-то будто бы похож. Причесан хорошо, одет прилично.
Обо всем этом она успела подумать в первые три секунды, пока не накрыл тихий, свистящий холодом ужас.