Учитель цинизма - Губайловский Владимир Алексеевич 3 стр.


Шура генерировал осмысленный бред – это было его нормальное состояние. Он, например, спрашивал: «А почему наше пространство трехмерно?» Ответа на этот вопрос, вообще говоря, нет. И трехмерно ли оно – тоже большой вопрос. Если брать только пространственные координаты, то вроде бы – да. А на самом деле? Как-то раз, зацепив ухом очередной Шурин высокоумный пассаж, Сереженька Шрейдер, погромыхивая старым, протертым до подкладки портфелем, в котором, судя по звуку, однозначно распознавалась пара бутылок водки, ответил просто: «Размерность нашего пространства либо e, либо ω», – и скрылся за поворотом коридора. Все были обескуражены простотой и мудростью гипотезы.

Шура катит очередную телегу из пространства идей, я с удовольствием курю нечеловечески крепкий кубинский «Лигерос», а Григорий – самый реалистичный из всех собравшихся, благородных, но крайне безденежных донов – размышляет на тему, где бы вкусно поесть. Плодотворная дебютная идея приходит в голову именно ему.

– А ведь послезавтра у Алеши Смирнова день рождения.

– Да, действительно, – несколько растерянно соглашается Шура, с трудом выбираясь из царства чистой мысли, – надо бы подарок купить. Так что же мы Алеше подарим? Может, пивную кружку?

– Ты, Шура, – человек высокого интеллекта, но мысль твоя движется по проторенным путям.

– Ну а что ты предлагаешь? – обижается Шура.

– Будем импровизировать, – решает брат Просидинг.

Начинается мозговой штурм. Как и всякий мозговой штурм, это водопад совершенной чепухи, из которой почему-то иногда вышелушиваются действительно свежие идеи.

Появляется утилитарное, но не лишенное некоторой изысканности предложение – подарить имениннику запас туалетной бумаги на семестр. Надо сказать, что туалетную бумагу купить было совсем непросто, а при удаче брали ее сразу целыми низками – идет по улице человек, а у него через плечо, как пулеметная лента у революционного матроса, висит веревка, на которой рулонов пятнадцать туалетной бумаги, и к нему каждый второй бросается с вопросом: «Где дают?» – а он гордо так отвечает: «Там уже кончилась».

Но все-таки и в этой идее нет истинного полета. И тогда Григорий Просидинг, как самый остроумный, говорит:

– Давайте подарим ему коромысло.

– Зачем ему коромысло? – начинает Шура, слегка обалдевший от прорыва Гришиной фантазии, но тут же умолкает.

Безумная идея обрастает плотью, материализуется прямо на глазах.

– Ну, сначала надо написать инструкцию, – это уже я подаю голос, – а то как он будет без инструкции с коромыслом обходиться, обязательно что-нибудь напутает.

– Действительно, – говорит Шура, – вдруг он решит использовать его в качестве аптечных весов, а у коромысла окажется слишком высокая погрешность. Решит, скажем, Алеша отмерить аспирин в порошке, чтобы при простуде принять необходимую дозу, и наверняка ошибется, выпьет не чайную ложку, а ведро. Это может привести к негативным последствиям. Давайте будем беречь Алешино здоровье.

– А инструкцию дадим Олёне – она у нас художник, пусть изобразит великое творение полууставом.

– Заметано. Пишем. Чувствительность коромысла составляет плюс-минус одно ведро. Идеально подходит для измерения объема.

– И переноски, – добавляю я.

– И переноски пива из «Тайваня».

Дело идет на лад.

– При ядерном взрыве коромысло следует оберегать от прямого светового излучения и взрывной волны. Иначе это может привести к полному испепелению и множественным переломам конструкции.

– Ты, конечно, видный ядерный физик, но вот только отчего у тебя голова набита одними старыми байками? Зачем учебник-то по гражданской обороне цитировать?

– Тогда правила хранения коромысла. Во избежание покореживания несущей конструкции коромысло следует хранить в подвешенном на гвоздь состоянии.

– Несущая конструкция – это баба, которая ведра несет, что-то не то получается.

– Да, не то.

– Пусть будет опорная конструкция. И про ведра. С особой аккуратностью следует выходить за пивом с пустыми ведрами. В этом случае необходимо пробираться к пивной задворками, дабы не встретить хорошего человека и не принести ему неудачу. Зато обратно следует возвращаться исключительно по улице Горького в час пик навстречу пассажиропотоку, чтобы осчастливить человечество.

– Может, про предельную нагрузку?

– Подвешивать на коромысле не более одного студента на один конец во избежание переламывания орудия труда и приведения его в состояние негодности.

– Мы не дали определения. Что такое коромысло? Без этого нельзя, как мы будем оперировать понятием, не определив его?

– Правильно. Коромысло есть специализированное устройство, позволяющее перераспределить тяжесть переносимых предметов. При использовании коромысла основная нагрузка ложится на плечи, а не на руки, что значительно упрощает жизнь «бабы». Другое устройство, предназначенное для переноски тяжестей, – голова, обычно используется в странах Азии и Африки. В Европе голову чаще применяют в других целях. «Баба» – несущая конструкция коромысла. Может применяться и в других сопутствующих целях.

– Ну вот, это уже кое-что. Дело исключительно за малым – где мы это коромысло возьмем?

– Экий ты, Шура, прагматичный, нет в тебе полета. Поэтому у тебя и с размерностью пространства все больно дробно выходит.

Не следовало мне это говорить, но поздно. Шура как-то вспыхнул и сник. Потом поднялся и пошел к дверям.

– Шура, не забудь, завтра с утра – в поход за коромыслом, – напутствовал товарища последовательный и целеустремленный брат Просидинг.

– Да, да, обязательно, – откликнулся Шура. Бедный, он, кажется, еще не верил, что написанием инструкции дело никак не ограничится, раз уж за дело взялись такие деятельные раздолбаи, как Гриша и я.

Шура ушел, понурившись, а мы с Григорием уселись попилять в диберц [1].

Аркадий декламировал: «Друзья, как мы живем! ведь наше бытие никчемно и подвержено страстям, и мы рабы страстей, то мы идем в пивную, то стремимся к обладанью прекрасным и нежнейшим существом, оно-то, впрочем, может, и не против, но мы, как благороднейшие доны, должны себя смирять и охранять покой и целомудренную юность. Вот, скажем, ты, Ильич, о чем мечтаешь сейчас? Я точно знаю – о котлете, но разве эта цель тебя достойна? Ведь ты же можешь возмечтать о большем, об осетрине фри с картошкой фря иль о бокале старого «Наири», вот истинная цель для джентльмена, высокая, как шпиль на универе. А ты стремишься…» Аркадий бы, наверное, продолжал и дальше, но в это нехорошее мгновенье Сергей Ильич повернулся к нему всем своим немалым телом и ласково заметил: «Или ты сейчас заткнешься, или я разобью твою истинно благородную морду о никелированный поручень». Вид у Ильича был такой, что Аркадий счел за лучшее умолкнуть. Григорий легонько оттер товарищей в разные стороны: «Аркадий, не обижайся, просто ты по своей дремучей темноте оскорбляешь изысканный слух Сергея Ильича. Ты не выдерживаешь цезуру на второй стопе, так что уж лучше помолчи. Во избежанье роковых последствий. Вот ведь привязалось, блин», – и покачал головой, разгоняя навязчивый морок.

К утру вирусное заболевание пятистопной просодией у Аркадия бесследно прошло. Вот что значит молодой и здоровый организм.

После МХАТа мы поехали на Таганку. Там нас встретили более радушно, но сразу огорошили: «Коромысло? Да было, конечно, только мы ведь их не храним, надо – делаем из папье-маше, потом ломаем». Коромысло из папье-маше и нам бы не подошло, инструкция была написана для другого изделия. Мы вышли из театра, остановились у служебного входа и закурили. То есть закурили мы с Гришей. Шура не был подвержен порокам и страстям, кроме, может быть, одной: Шура был влюблен в нашу одногруппницу – Машу Георгиевскую, за что Григорий и окрестил его георгиевским кавалером.

– Ну и что мы будем делать? – хмуро спросил я.

– Главное – бороться и искать, найти… – провозгласил Шура.

– Главное – отбиться, когда найдешь, – отмахнулся я.

– И все-таки.

Дело явно расклеивалось. Но Шурина светлая голова сегодня варила как надо.

– Помните, летом в стройотряде мы в совхозе «Московском» работали. Ведь там есть какие-то деревни. И это недалеко от города, и там живут люди и наверняка ходят за водой, а значит, у них может быть коромысло.

– Логика просто непреодолимая, – хмыкнул я. – Раз люди ходят за водой, значит, они подарят нам коромысло. Не кажется ли тебе, мудрый Шура, что в этом доказательстве что-то чересчур много непрописанных шагов? И как ты себе это представляешь? Мы будем ходить по домам и просить милостыню? Правда, довольно своеобычную: подайте трем придуркам коромысло. Да нас тут же сдадут или в милицию, или прямо в психушку.

– Так. – Григорий взял управление процессом в свои крепкие руки. – Едем в «Московский». Будем ходить по домам и спрашивать коромысло. В деревне народ добрее, сказывается благотворная близость природы.

– Вот так запросто стучаться в двери и коромысло просить?

– Именно так. Причем просить будешь ты – ты самый… – Гриша слегка замялся, – интеллигентный и нестрашный, а потом, только ты в очках.

– Ну да, – согласился я, – то есть из нас троих самый полный придурок. Спасибо за исчерпывающую характеристику.

– Напрасно ты обижаешься. Втроем мы вламываться не можем – и так-то боязно встретить этакую гоп-компанию в пустынном месте, а если она ввалится к тебе в дом и попросит продать коромысло? Ясно же, что про коромысло прямо тут же придумали для отмазки, а на самом деле что у них на уме? Если я пойду – такой мордоворот, – тоже как-то зябко хозяевам, а Шуре я не вполне доверяю – он что-нибудь спросит про «гладкие многообразия», и тогда нам уж точно психовозку вызовут. Остаешься ты – а мы тебя будем из-за забора страховать. Будут бить – кричи. Мы прикроем.

Мне оставалось только смириться. И мы отправились на «Юго-Западную».

Назад Дальше