Но один из поступков, который я совершил неделю назад, давал повод для оптимизма. Папа этого сделать не мог, а я совершил — дал взятку чиновнику. Не знаю, как это получилось! Телефон на общих основаниях нам полагался через полтора-два года. Так официально значилось в открытке. Открытка пришла в ответ на наше заявление с просьбой о телефоне. Живя в стране не первый год, мы все понимали, что верить этому условному сроку надо с большими поправками.
Я набрался смелости и позвонил Вадику. В моем представлении Вадик мог все. Выслушав мои жалобные сентенции, Вадик спросил:
— Ты сколько предлагал?
Я не понял:
— Что — сколько?
— Сколько денег ты предложил начальнику узла? — повторил Вадик. В его голосе я услышал нотки раздражения.
— Там есть расценки. Деньги принимают только перед установкой. А этого надо ждать полтора года…
— Пацан! — рассердился Вадик. — Иди к начальнику узла. В конверт положи пятьсот долларов. Через три дня у тебя будет телефон.
— Вадик, я не смогу добиться приема. Там запись на три месяца вперед.
— У тебя в голове мозги или сено? Скажи, что ты из редакции пришел. Пришел брать интервью. — Вадик бросил трубку.
Когда я вошел в кабинет начальника телефонного узла, у меня тряслись ноги.
— Из какой газеты вы, молодой человек? — спросил меня чиновник с заплывшим глазом. У меня выступил холодный пот, и я лишился дара речи. Собрав все силы, я протянул конверт и прошептал:
— Там все написано.
Чиновник взял конверт, заглянул туда краем глаза и тихо, как будто разговор шел о давно понятном деле, спросил:
— Адрес?
Через неделю у нас связь с внешним миром состоялась. Папа пожал мне руку и долго расспрашивал.
Историю посещения чиновника мне пришлось пересказывать раз десять. Теперь телефон в нашей квартире звонил беспрерывно.
Став акционерами и вкладчиками, мы приобрели массу новых знакомых. Причем вкладчики банка «Чара» предпочитали общаться с мамой. Акционеры «МММ» — со мной и с папой. Теперь нам незачем ездить в город (городом мы стали называть центр Москвы). Интересующие нас новости поступали по телефону. Звонков стало столько, что на ночь нам пришлось отключать телефон. Мама включала телефон в десять. Первый звонок предназначался ей. Пожилой дирижер Семен Исаакович Ризман желал маме доброго утра, затем справлялся о здоровье мамы и всех членов нашей семьи, потом, передав для нас приветы, Семен Исаакович докладывал маме, кто из известных артистов, художников и писателей пополнил ряды вкладчиков. Семен Исаакович носился с идеей организовать клуб вкладчиков. Если с каждого брать небольшую сумму на взнос, можно построить прекрасный дом с концертным залом и рестораном. Клуб тут же заменит Центральный дом работников искусств. Там давно ничего интересного не происходит. Семен Исаакович разочаровался в своей дирижерской профессии и с удовольствием возглавил бы клуб. Маму больше волновало состояние банка «Чара».
— Вера Николаевна! О чем вы говорите? Вчера в «Чару» сдал десять тысяч долларов скульптор Кикогосян! У него такие связи! Будьте уверены, такой человек зря не принесет свои деньги…
Мне звонили по очереди инженер Костя, осветитель из театра Моссовета Гриша и бездельник Сережа.
Инженер Костя пребывал в состоянии вечной паники:
— Женя! Конец! Срочно продавай все акции. Завтра «МММ» крышка. Сегодня на Варшавке столько милиции. Это неспроста!
Через полчаса Гриша сообщал, что «МММ» вложил деньги в автомобильные заводы.
— Акции взлетят в цене в ближайшие дни. Я выпросил у отца золотой портсигар. Сдал в скупку. Купил акции на все! Давай скорей! Ищи деньги!
Сережа звонил под вечер. Он торчал на Варшавке целыми днями и вечером делился впечатлениями:
— Сегодня из ворот фирмы выехало двадцать машин с акциями, с деньгами вернулось семнадцать.
Представляешь оборотик!
В то утро мама собиралась ехать в центр. Ее подруге Валентине Александровне Михайловской исполнялось пятьдесят пять лет. Певица Валентина Александровна к своему юбилею относилась очень серьезно.
Мама не хотела обидеть подругу и решила ехать. Мама гладила платье, когда позвонили в дверь. Я впустил в прихожую пожилого мужчину. Лицо его было мне знакомо. Пока я, неловко улыбаясь, пытался припомнить имя гостя, он сказал:
— Мне бы Веру Николаевну.
Я сообщил, что мама в неглиже. Тогда гость попросил позвать папу.
— Папа в торговом центре. Возможно, мне удастся вам помочь…
— Вы меня узнаете? Я Витек, водитель Вадика…
Я вспомнил. За прошедшее время перед нами прошло такое количество новых лиц, что моя рассеянность была объяснима.
— Я вас внимательно слушаю.
— Вадик велел передать, что банк «Чара» на грани банкротства.
— Откуда Вадику известно, что мы вложили деньги в «Чару»?
— Много ваших отнесли туда деньги. Вадик решил на всякий случай послать меня.
Я поблагодарил. Извинился, что не сообщил Вадику номер нашего телефона и, стараясь не терять самообладания, распрощался с гостем. Папа, как Назло, не возвращался. Говорить с мамой без папы я не хотел. Я пошел на кухню, вынул из буфета пачку сигарет и жадно затянулся. Мы договорились с папой натощак не курить. Сигарета вызвала легкое головокружение. Папа вошел на кухню я уже хотел отчитать меня, но, заметив мою бледность, спросил:
— Что случилось?
Пока я рассказывал, папа так и стоял с авоськой.
Из авоськи кроме свертков и хлеба торчали хвосты бананов. Все давно носили продукты в полиэтиленовых пакетах, но папа с авоськой не расставался. Меня злила старомодная привычка отца, и я не упускал случая поддеть его. Но сегодня было не до шуток. Лицо папы медленно начало покрываться розовыми пятнами.
— Мама знает?
— Нет, маме я не сказал. Она гладит свое платье к юбилею…
— И не говори.
— Что будем делать? — спросил я.
— Надо ехать, немедленно снимать деньги со счета! — ответил папа и стал машинально выкладывать продукты из авоськи.
— Лишимся процентов. По договору нам осталось пять дней. И не только процентов, из нас вычтут неустойку за нарушение срока договора, — ответил я.
— Немедленно едем в банк. На месте посмотрим, как поступить…
Папа аккуратно сложил авоську и положил в карман. Через пять минут, что-то соврав маме, мы вышли из дома.
В метро папа задумался:
— А что, если у Вадика ложные сведения? Непроверенные слухи?
— Зачем Вадику отвлекать от работы шофера?
Гнать его к нам в Тмутаракань? Нет, Вадик информацией владеет.
Но пала не сдавался.
— А что, если Вадик заинтересован в крушении банка? Слухи сами не рождаются. Слухи создают конкуренты…
— Папа, у нас нет оснований не доверять Вадику.
Давай будем объективны. Если он хотел нас надуть, для этого были прекрасные возможности… — ответил я, но уже менее убежденно. Я вспомнил, сколько раз и у меня шевелилось подозрение насчет намерений Вадика, но до сих пор они оказывались беспочвенными.
— Дай бы Бог, — неуверенно согласился папа.
— Почему мы всегда думаем о людях плохо, не имея для этого никаких оснований?..
Но шум в вагоне перекрыл мои слова. Папа не расслышал и продолжал свое:
— Вадик — человек не нашего круга, даже не москвич. По-русски правильно говорить не умеет. В лексиконе Вадика с трудом пятьдесят слов наберется.
— Прости папа, но ты несешь чепуху! Эти люди сейчас открывают новые фирмы, крутят деньги, создают рабочие места. Погляди на наших знакомых москвичей. Одна Людвига Густавовна вписалась в новую волну. А кто еще?! Наши интеллигенты или плачутся, или удирают!
Я кричал на ухо папе, он кричал мне. На Павелецкой в вагон вошел шестилетний цыганенок. На плечах мальчика сидела двухлетняя девочка. Цыганенок играл на маленькой гармошке.
В паузах мальчик сообщал, что они с сестрой два дня ничего не ели. В растопыренный целлофановый пакет пассажиры щедро накладывали купюры и растроганно переглядывались. Маленький дуэт имел успех. На следующей станции дети вышли, а в другую дверь вошла точно такая же пара. На монолог о двухдневном голодании вагон ответил громким смехом.
?Гонорар был мизерным. Я вспомнил о знаменитом изречении: «Трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс».
В подземном переходе монашки собирали на храм. Через пять метров играл скрипач. У его ног, раскрыв зев, лежал чемодан с несколькими купюрами. Молодой человек исполнял «Времена года» Вивальди. Я подумал, что, если мы разоримся, я так на хлеб зарабатывать не смогу — рояль в подземный ход не затащишь.
Еще не дойдя до здания банка, я понял, что Вадик Прислал своего шофера не зря. Толпы рвались к дверям. Люди толкались и кричали. Никто никого не слушал. В глазах людей читались ужас и смятение.
Протиснуться к парадному мы не смогли. Вокруг попадались знакомые лица. Писатели, артисты. Многие мелькали по телевизору. Слухи доносились самые разные. Говорили, что владельца «Чары» отравили.
Другие уверяли, что в него стреляли — банкир лежит в реанимации. Третьи доказывали, что верхушка банка сбежала с нашими деньгами в Америку. Одна старуха кричала, что тут евреи ели детей. Злодеев накрыли и идет следствие. Многие считали, что власть наехала на банк, испугавшись его могущества, не обошлось без КГБ.
Мы попытались протиснуться к дверям. Папе порвали рукав. Я потерял ботинок, а пока пытался его найти, меня чуть не задавили насмерть. Вернуться назад мы тоже не могли. Сзади наседали. Я потерял папу и уже не думал ни о чем, лишь бы выйти из толкучки живым. Понемногу меня охватывал животный ужас. Люди, толкавшие меня, на глазах теряли человеческий облик.
Сзади наседали новые вкладчики. Меня выпихнули к дверям и зажали. Мой нос уткнулся в объявление банка. Бумага висела так близко, что я с трудом прочел текст: «Выплата процентов и другие банковские операции прекращены на неделю». Меня так прижали к объявлению, что я видел мельчайшие подтеки типографской краски. Еще минута, и я потеряю сознание. Но тут омоновец из охраны, которого зажали справа от меня, выстрелил в воздух из автомата.
Народ отшатнулся, и я проскользнул на свободное пространство. Сзади послышался жуткий крик. Женщину с поломанными ребрами отнесли к скамейке.
Знакомый по фильмам артист пытался приладить оторванную брючину.
Прибывший отряд ОМОНа оцепил здание. Папа бегал между людьми и искал меня. Я кричал, но он не слышал. Наконец мы встретились. Наши потери после боя оказались невелики. Папа лишился рукава и трех пуговиц, а мне затоптали ботинок. Немного распухла кисть руки, которой я отталкивался от двери.
Ситуация вокруг с прибытием ОМОНа изменилась. Люди собирались кучками возле активистов.
Активисты говорили, а люди слушали. В одной из групп я заметил Валентину Александровну, к которой мама собиралась на юбилей. Я подумал, что мама не догадается позвонить подруге и поедет напрасно.
Михайловская смотрела на мир расширенными от ужаса глазами, ей сегодня не до юбилея. Свой подарок от «Чары» она уже получила. Зато мы поговорили с Семеном Исааковичем, дирижером, что звонил маме по утрам. Он нам сказал то, что мы давно сами знали: банк закрыт и неделю операций вести не будет.
— Хорошо, если неделю… Плохо, если навсегда, — философски заметил Семен Исаакович и добавил:
— Кто бы мог подумать. Сам Кикогосян неделю назад принес сюда десять тысяч долларов. Если бы вы знали, какие у него связи…
— Что мы будем делать? — спросил папа.
— А что мы можем сделать? — спросил я.
За женщиной с поломанными ребрами приехала «скорая помощь». Первую жертву финансового фронта увезли в Склифосовского.
Вечером мы сидели у телевизора и ждали сообщений. Мама, как я и предполагал, напрасно съездила к подруге. Юбилей не состоялся. Мама ругала нас за скрытность. Сообщений о банке «Чара» в этот вечер по телевизору не передали. Только на следующее утро в «Московских новостях» диктор коротко заметил:
«В связи с ревизией банк „Чара“ на неопределенное время прекращает операции с населением».
А вечером выступил сам директор банка. Он оказался живым, но выглядел бледным и утомленным.
Факт, что банкир не удрал в Америку с нашими деньгами, немного успокаивал. Он старался казаться бодрым, сказал, что вкладчики могут спать спокойно.
Ревизия ничего незаконного в деятельности банка не найдет. Незаконной деятельности банк не вел. Через неделю или чуть больше начнется нормальная работа.
Через неделю банк «Чара» не открылся. Прошло две недели, потом три. Утром маме позвонил Семен Исаакович:
— Мне не хотелось вас огорчать. Вера Николаевна, но вы все равно узнаете. Директор банка вчера ночью скончался.
— Это значит, что мы наши деньги потеряли? — спросила мама.
— Боюсь, что так… — ответил Семен Исаакович и добавил:
— Хорошо, что я сам ничего не вложил.
Представляете, на старости лет потерять последние гроши.
— Вы не были вкладчиком?! — поразилась мама. — Тогда что же вы так активно во всем участвовали?
— Я же вам рассказывал. У меня была идея создать при «Чаре» клуб творческих работников. Поверьте, очень перспективная идея…
Мама бросила трубку. Больше о дирижере Семене Исааковиче Ризмане мы ничего не слышали. Наши деньги в «Чаре» пропали. Мы потеряли пятнадцать тысяч долларов, сумму, которую нам Вадик выплатил за квартиру. Положи мы вклад на неделю раньше, все могло быть по-другому. Страшно подумать, сколько мы могли бы купить на эти деньги. За три-четыре тысячи мы могли иметь новую хорошую машину. Еще за пару тысяч — теплый гараж. За семь-восемь тысяч могли жить в Крыму в своем доме. А на оставшиеся деньги заменить холодильник. Сделать первоклассный ремонт в квартире.
Вся надежда теперь на акции. Акции «МММ» продолжали бешено расти. Мы снова совещались до поздней ночи. Если сейчас акции продать, мы получим те пятнадцать тысяч, с которых все начиналось. А через месяц сумма процентов приблизится к той, что мы потеряли в «Чаре». Как поступить? Очень обидно столько времени считать и прикидывать, а в результате остаться при своих. Сколько радужных планов впустую. Плакал тогда наш загородный дом. Папа почти закончил его проект. Проект, утвержденный на семейном совете.
Мы в своих мечтах уже бродили по комнатам, грелись у камина, любовались цветочными клумбами… И все это возможно. Надо только на месяц набраться терпения.
— Кто за то, чтобы рискнуть? — спросил папа и поднял руку. Я задумался. Очень хотелось сказать «да», но вдруг «МММ» лопнет? Мы останемся ни с чем. Останемся в этой дыре без денег. Что тогда?
Папа видел, что мы с мамой сомневаемся.
— Давайте рассуждать трезво! — призывал папа. — Я сегодня за день насчитал пятьдесят рекламных вставок. Зачем фирме тратить столько денег на рекламу, если она того и гляди лопнет?! Посмотрите, телевизионная реклама компании превратилась в многосерийные сюжеты. Герои роликов, счастливые акционеры, на глазах у миллионов зрителей богатеют, устраивают свою личную жизнь, путешествуют по всему свету, покупают дома в Европе и Америке! В голове не укладывается, что вся эта многослойная фабрика общественной обработки служит кучке жуликов. Разве вы не видите за этим руку государства?!
Аргументы папы казались разумными. Первой сломалась мама:
— Хорошо. Я согласна. Но у меня к вам одно условие.
Мы с папой затихли. Мама впервые после краха «Чары» улыбнулась:
— Давайте, мужики, на этот месяц уедем отдыхать. Не хочу каждый день трепать нервы, ловить разные слухи. Посмотрите, какое лето проходит, а мы тут в пылище сидим. Для чего тогда деньги, если от них одни неприятности?
— Согласен! — сказал папа и глаза у него загорелись, как у ребенка.
Мы ударили по рукам. Мама расцеловала нас с папой и впервые за много дней уселась за рояль. Я смотрел на маму, она играла «Арабески» Шумана, улыбалась и молодела на глазах. Морщинки разгладились, на щеках появился румянец. Под озорную, игривую музыку я вспомнил маму моего детства. Маму, довольную прошедшим концертом, окруженную цветами и поклонниками. Я впервые подумал о родителях с позиции взрослого человека. Мы поменялись местами.