В это время пришло известие, что проездом на Кавказ горяновское поселение питомцев посетит царь Александр Павлович с провожающей его в далекое странствие царицей. Все в Горянове взволновалось. Судили и рядили о том, зачем, делая крюк, Александр Павлович вздумал посетить Горяново. Ссоры между старожилами и питомцами прекратились. Старожилы, питомцы и товарищи их согласились в одном, что слухи о горьком горяновском житье дошли до столицы, и теперь «быку» не сдобровать… Может быть, были с чьей-нибудь стороны и доносы — среди новопоселенцев насчитывалось не мало хорошо грамотных людей.
В самый разгар приготовлении к встрече царя случилось событие, заслонившее на несколько дней и ожидаемый царский приезд. В Горяново жандармы доставили Лейлу. Ее привезли в колодке и прикованной к тележке цепью. Все поселение сбежалось к управлению смотреть на возвращенную беглянку. Лейла была в грязи от долгого пути, ее черные кудри, казалось, поседели, густо припудренные дорожной пылью. Грязное отрепье едва прикрывало грудь Лейлы! Глаза ее горели огнем мрачной ненависти к ее мучителям. Слезы унижения и стыда текли из ее глаз, мешаясь с грязью.
Видом Лейлы был смущен даже сам управитель. С Лейлы сняли колодку и цепи. Едва ее освободили, она кошкой кинулась к управителю. Тот в испуге убежал. Лейлу схватили за руки.
Она кричала:
— Скоро конец вашему злодейству!
Управитель велел позвать Ипата и приказал ему вести Лейлу в свой дом. Как раз в это время закладывали коляску, и Софья Алексеевна собиралась на прогулку. Она не захотела отпустить Ипата. Лейлу отвели в Ипатов дом и оставили там на попечении товарки. Тут силы покинули Лейлу; и она в слезах заснула, укрывшись в клеть от любопытных взоров и сочувственных причитаний и вздохов сбежавшихся хозяек — они роем гудели в Ипатовой избе и долго не расходились.
Генеральша вернулась с прогулки скорей обычного, разгневанная и в слезах. Она пожаловалась мужу на Ипата, что тот гнал лошадей зря и едва не опрокинул на косогоре коляску, смертельно напугав госпожу. Генерал впопыхах, не тем занятый, велел наказать Ипата и сослал его из кучерской.
— Ступай-ка, любезный, на конюшню, а засим к себе домой. Там тебя ждет желанная.
Конюхи перестарались — Ипата наказывали в первый раз за все время горяновской жизни. Ипата за то и не любили, что он до сей поры миновал общей порки. Он не мог итти после наказания. Его принесли домой на попоне. Малолетки бежали следом с криком:
— Барынина кучера поротого несут…
Но второй раз изба Ипата наполнилась любопытной толпой. Он лежал на скамье без сознания.
Староста выгнал хозяев и товарищей из избы Ипата: время не терпело, надо было закончить приготовления к приему царя. Привезли несколько возов больших березок, нарубленных в горяновских рощах. Березки втыкали в землю строго по прямой линии вдоль каждого порядка домов, так как по плану и отчетам значилось, что улица нового поселения обсажена деревьями. Накануне Хрущов велел в амбарах нескольких крайних домов забить досками закрома, оставив вместимости с вершок — получились неглубокие ящики; их засыпали казенным хлебом, собрав его под метлу в магазине, после чего закрома казались полными зерна. На своей кухне Хрущов вчера с вечера приказал зажарить двух гусей и две курицы и отдать их в два крайних дома, с той стороны, откуда ждали гостей. Еще испекли у генерала три хлеба из крупчатой муки для поднесения хлеба-соли, из управителева дома принесли и солоницу.
Задолго до вечернего часа, когда можно было ждать царский поезд, всех питомцев, товарищей, малолеток и старожилов с семьями выгнали за околицу навстречу царю. К Ипату и Лейле приставили сторожа, но и тот, видя, что Ипат недвижим, решил уйти. Сторож вошел в каморку к Лейле и сказал:
— Хозяйка, а ты не убегешь?
— Нет, — ответила Лейла.
— Ну, коль так, посторожи хозяина, а я побегу. Лестно поглядеть, что будет, ведь, старожилы с товарищами хотят пасть перед царем на колени и просить, чтоб «быка» долой и дать народу хоть какую льготу…
— Ступай, — ответила Лейла.
Сторож убежал. Лейла вышла из клети и осмотрелась. В избе шумным роем бились по оконцам мухи. По полу и стенам бегали тараканы. На шестке возились мыши. По лавкам валялось грязное веретье и овчинные тулупы, с печки свисали вонючие онучи… Взгляд Лейлы остановился на Ипате, он все еще лежал ничком, прикрытый холщовым одеялом; сквозь холст выступала пятнами кровь, привлекая тучу мух. Ипат ничем не отозвался на шаги Лейлы. Около умывальника висело загаженное мухами зеркальце. Лейла взглянула в мутное стекло и улыбнулась своему неясному отражению. Тут же на полке около умывальника Лейла нашла совершенно новенький роговой гребешок. На крючке висело новое полотенце с ткаными узорчатыми концами.
В первые дни, когда новопоселенцы только что вошли в свои дома, товарка Ипата прибрала гребешок и полотенце, считая, что с нее спросится, когда хозяйка явится в свой дом. Нынче товарка достала и гребешок и полотенце не потому, что Лейла, наконец, явилась, а по приказу управления — к приезду царя хозяевам и хозяйкам приказали, чтобы в домах их было все чисто и порядочно, как в день их собственного прибытия. Увы! За короткий срок в новых домах и во дворах новопоселенцев скопилось грязи и сора больше, чем у старожилов. Два крайних дома нового поселения общими усилиями соседок привели в порядок: выскоблили полы и стены, вымыли окна, побелили печи, подмели дворы; туда выбрали восемь самых лучших лошадей, восемь самых лучших коров, двадцать овец и два барана, наловили по дворам двадцать лучших кур с петухами и поровну разместили во дворах обоих крайних домов.
Все, наконец, готово, к приему гостей. По дороге поставлены верховые с наказом скакать, сломя голову, лишь покажется пыль царского поезда. Сторожили и на колокольне. Все притихло и притаилось в ожидании.
Лейла побродила по запущенному двору, выглянула из ворот. Улица была пуста. Натыканные по нитке березки уже блекли. Поселение казалась вымершим. Сиротливая жуть охватила Лейлу — ей представилось вдруг, что все умерли и остались продолжать дело живых только она да Ипат. А вдруг и он умер? Лейла кинулась с улицы в избу. Ипат тяжело вздыхал. Лейла взяла с полки новый гребешок и, сев на лавку у Ипата в головах, начала ласково расчесывать его сбитые и слипшиеся от пота кудри.
— Второй раз из-за меня страдаешь, горемычный мой… Ох, на горе себе ты меня встретил! — тихо говорила Лейла.
Ипат застонал и с трудом перевернулся на лавке, чтобы взглянуть на Лейлу. Хоть Лейла и говорила ласковые слова, лицо ее оставалось каменным, и глаза светились недобрым огнем.
Она сильно переменилась с той поры, когда Ипат ее узнал в подмосковной воспитательного дома на смотринах тысячи женихов и невест… Ипат улыбнулся Лейле:
— Ну, здравствуй, царская дочь! — Что же не идешь встречать нашего батюшку?.. Сказала бы ему, сколь радостно нам тут живется…
— Погоди. — ответила Лейла, прислушиваясь.
С улицы послышался шум дальних голосов. Под окнами кто-то пробежал, топая, и закричал:
— Валяй «во-вся». Едет!
На колокольне нестройно и всполошенно ударили в колокола.
Карета царя въехала в околицу горяновского поселения. На лужайке в конце селения карета, а за нею и вся вереница экипажей остановилась. Старожилы и питомцы толпой стояли при дороге, встречая гостей хлебом-солью. Александр Павлович вышел из кареты со свитой в блестящих мундирах и приблизился к толпе поселян. В свите царя был и родственник Хрущова Саблин. Сам «бык» шел сзади Александра Павловича, перетянутый туго шарфом, с лицом то багровым, то бледным от натуги и волнения. При встрече генералом царского поезда на границе горяновского опекунства Александр Павлович выслушал рапорт Хрущова немилостиво и не подал ему руки, а Саблин улучил минутку, чтобы шепнуть своему деверю, что на него был донос…
Тараща бычьи глаза, генерал старался зачаровать и напугать из-за спины царя своих подопечных гневным взором. Питомцам было строго заказало не становиться перед царем на колени — им это не подобало, как «царским детям». Да и Александр Павлович в последнее время морщился недовольно, видя перед собою коленопреклоненных людей.
Александр Павлович принял хлеб соль, передал ее Саблину и повернулся, чтобы итти в церковь. Вдруг вся толпа упала на колени.
Питомки заголосили, питомцы и старожилы загалдели, малолетки подали свои звонкие голоса, поощряемые щипками матерей и хозяек.
— Почему они на коленях? Что им нужно, о чем они кричат? — спросил по-французски Александр Павлович своего адъютанта Саблина…
— Они выражают радость, что видят вас, государь, — ответил Саблин.
Александр Павлович, тутой на ухо, прислушался к гомону коленопреклоненной толпы, в их воплях можно было расслышать слова:
— Как мы живем! Что за жизнь наша…
— Они кричат о своей жизни, генерал! — снова обратился, чуть улыбаясь, Александр Павлович к Саблину…
— Да, государь, — они умоляют вас посмотреть, как они отлично здесь живут…
— Хорошо!
Генерал Хрущов с лицом, лаковым от пота, указал Александру Павловичу дорогу к первой избе. У широко распахнутых ворот царя встретили хозяин и хозяйка. Хозяин держал хлеб-соль, а хозяйка жареного гуся. Во дворе, собранные со всего села, блеяли от непривычного места и от тоски по лугам овцы, мычали, попав вместо пастбища в прелый хлев, коровы, бились и ржали, кусая один другого, запертые в деннике жеребцы. В избе было чисто, но закопченный потолок выдавал, что и выбеленная печь, и выскобленные полы, и чистая браная скатерть на столе в красном углу, и жареная курица на ней с крылышками, вывихнутыми за спину рукой опытного повара — все было обман.
Александр Павлович, присев на мгновение на лавку перед столом, вышел вон из избы. На крыльце он остановился, привлеченный странным зрелищем: в разных углах двора три пары петухов ожесточенно дрались, раздувая огненные перья…
Петухи были общипанные, старые, отчаянно злые.
— Зачем они держат так много петухов? — хмурясь, спросил Александр Павлович у генерала Хрущова…
— Для хозяйства, ваше величество — растерянно ответил на неожиданный вопрос генерал. — Один не успевает! Все это самоклёвы, ваше величество, только что вылупились! А с Успенья все в горшок! Молодые петушки всегда дерутся, ваше величество!
— Чем же они их кормят?
— Отборным зерном, ваше величество. От хлеба закрома ломятся, ваше величество. Не угодно ли вашему величеству взглянуть…
Открыли амбар. Закрома казались насыпанными хлебом с верхом.
Петухи были общипанные, старые, отчаянно злые.
Во втором дворе была такая же встреча с тою лишь подробностью, что генерал поторопился послать в соседний двор сотского, чтоб посмотреть, нет ли там лишних петухов и, если есть, то лишних изловить, оставив одного. Мужик оказался подслеповат, гоняясь за петухом, перебулгачил всех кур. Царь был встречен их отчаянным кудахтаньем, а сотский, не успев укрыться, застыл на месте с добычей под полою…
— Поди сюда, братец, — позвал его царь. Что это там у тебя под полою?
— Петух, ваше царское величество.
— Для чего же ты его ловил?..
— Покоя курам не дает, ваше царское величество… Уж очень матерый петух….
— Покажи-ж нам его…
— Извольте, ваше царское величество!..
Староста отдернул кафтан и, достав из-под полы, сам удивился:
— Эна, что вышло!
В руках у него была курица…
— По-моему, это курица, — уверенно сказал царь. — Неправда ли, генерал? — обратился он для окончательной верности к Хрущову…
Генерал, холодея от ужаса пролепетал:
— Никак нет, ваше величество: это петух! К каждой десятой курице в хозяйстве питомцев полагается по одному петуху…
— Но, ведь это же курица! Странно! — продолжал настаивать царь, рассматривая птицу и начиная сомневаться сам.
— Ваше величество, — пробормотал генерал, — если угодно вашему величеству, это курица, но она числится петухом.
Свита царя столпилась вокруг, и все оторопело смотрели на птицу.
Все чувствовали, что неудержимо глупеют.
Сотский крепко держал курицу перед Александром Павловичем, протянув руки вперед, как бы ожидая, что царь примет ее в свои руки.
Курица топорщилась, квохтала, рвалась из крепких рук мужика и вдруг пропела петухом.
Александр Павлович затуманился и молвил:
— Говорят, что это дурная примета, если курица запоет петухом…
Никто не осмелился возразить. Все стоят молча. Сотский, видя, что все опечалены, осмелел и утешил царя:
— Так-то, если курица, ваше царское величество, а генерал говорит — это
Дурная примета, если курица запоет петухом.
Александр Павлович нахмурился и пошел со двора к своей карете.
III. О генеральше, жестоко напуганной мужиками и спасшейся от них в гардеробе, и о царском форейторе, которого забодал генерал
Лейла услыхала сквозь неистовый колокольный звон церковное пение. Дом Ипата стоял близ церкви.
Оставив Ипата одного, Лейла выбежала, движимая любопытством, на улицу. На паперти духовенство с иконами пело царю встречный стих. Карета ехала по улице к церкви шагом. За нею поодаль оберегаясь от пыли, шла свита, а с нею поникший генерал Хрущов. Лейла подбежала к самой карете и заглянула в лицо Александру Павловичу. Взоры их встретились.
Время, прожитое Лейлой среди цыган, прошло для нее не напрасно. Она переняла у московских цыганок искусство гадать и колдовать и их нехитрые, но действительные приемы, посредством которых они влияют на суеверных людей.
Встретив взгляд Александра Павловича, Лейла дико расхохоталась и, обогнув карету, провела позади ее босой ногою борозду через всю дорогу в глубокой пыли. Александр Павлович велел кучеру остановиться. Лейла со смехом убежала в дом Ипата. Александр Павлович вышел из кареты и смотрел издали на проведенную Лейлой черту. Свита дошла до черты и остановилась в глупой растерянности, не смея переступить борозду, проведенную Лейлой.
— Приведите сюда эту цыганку! — приказал царь, — скажите, чтобы не боялась, ей ничего не будет.
Свитские кинулись в Ипатов дом и привели Лейлу к тому месту, где она провела черту.
— Как тебя зовут? — спросил Александр Павлович.
— Лейлой…
— Не бойся меня, Лейла, и скажи мне правду..
— Я тебя не боюсь…
— А ты знаешь, кто я?
— Да, знаю. — Лейла опять захохотала: — Я и сама ведь «царская дочь».
— Скажи, зачем ты провела эту черту?
— Затем, что неправдой весь свет пройдешь, а назад не вернешься.
— Поясни свои слова, Лейла.
— Тебе назад нет дороги!.. Больше тебе этой дорогой не ездить!
— Так ли это? Правда-ль?
— Если хочешь знать правду, взойди в этот дом…
Лейла указала рукою на дом Ипата.
Александр Павлович последовал за Лейлой по ее указанию. Двор Ипата был загажен и запущен больше, чем все дворы, — негде было ступить ногой. Не слышалось ни мычанья, ни ржанья, ни кудахтанья и блеянья, ни петушиного пенья. Александр Павлович решительно шагнул в распахнутую Лейлой дверь. Из сеней веяло затхлым смрадом. Внутри избы Александр Павлович остановился уничтоженный: отовсюду смотрели грязь, неряшество и нищета. По запачканной сальной столешнице бегали черные тараканы и рыжие прусаки, привлеченные невероятным ароматом жареной курицы, поставленной на стол чьею-то услужливой рукой, пока Лейла выбегала. Было заранее приказано Хрущовым, на тот случай если бы Александр Павлович вздумал зайти еще в чей двор, кроме крайних изб, — немедленно нести туда задами жареную курицу и во-время поставить ее на стол. Мухи облепили курицу сплошной чернотою.