Нож с тихим шорохом скользил по точильному камню. Кром привычно водил рукой, вылаживал остроту, но мысли блуждали там, в зимнем лесу.
Должно, страх Ригеля был куда больше его собственного. Если уж родной отец чуть Лиса не прибил. Кром отвёл руку, разглядывая маслянисто поблёскивающее лезвие. И всё-таки он ему показался. Почему? И почему сам он, увидев мучения Ригеля, вскочил и чуть не кинулся к нему, чтобы поймать, обнять, утишить боль? Поразмыслив, Кром решил, что всякому лекарю непереносимо видеть страдания того, кого он однажды выходил. Да и бояться-то, если подумать, такого не след: сам же пользовал, хворь отгонял.
Нож вдруг вывернулся и чиркнул по большому пальцу. Кром лизнул солоноватый порез и вспомнил клыки Лиса, мало не поймавшие его руку, довольную ухмылку — напугал! Разум человечий, тело звериное. Чего только не бывает. Понятно, как он все ловушки обходил. Ещё и посмеивался, поди, про себя, курощуп рыжий. Да только от стрелы и трижды премудрому не дано уйти. Ладно, не след под вечер о худом думать. Ничего с ним в лесу не станется.
И всё же он невольно вслушивался в зимнюю глухую тишь, хотя и понимал, что ночью лисам самое раздолье и до утра Ригель, скорее всего, не явится. Закончив дела, Кром лёг на свою лавку, но сон шёл чуткий и увёртливый, словно танцующий лис. И когда заполночь скрипнула дверь, Кром сразу открыл глаза. Ригель бесшумно прошёл мимо него, обдав холодом, запахом леса и свежей крови. Кром приподнялся было, но тот махнул рукой — спи, и нырнул в прилуб. Там долго фыркал, плескался водой из приготовленного загодя ушата(2), потом немного пошуршал за пологом и затих. Тогда заснул и Кром.
* * *
Заяц был крупный, отменно жирный. Кром прикинул, как бы его половчее ободрать, взялся за нож, но сонный Ригель втёк в прилуб, оттеснил его от добытой тушки и сказал, что стряпать будет сам.
Ну, сам так сам. Кром пошёл раскидывать снег и провозился до полудня, пока Ригель не позвал обедать. В избе было натоплено, на столе поджидали два горшочка с замазанными тестом крышками.
— А это зачем? — удивился Кром.
— Увидишь.
Сняв плотно залепленную крышку, он понял, что Ригель знал, что делал. Из горшочка шёл густой пряный дух. Мясо истекало горячим соком и таяло во рту, вкус дичи мешался с ароматом лесных травок, которые Ригель уложил на дно горшков. Кром распознал только пёрышки дикого лука. Зато стало ясно, почему вся стена завешана пучками неизвестных трав. Он не удержался и спросил:
— Что ж ты до этого сам не стряпал?
— Да я только дичину и умею, — отмахнулся тот. — Вкусно?
Кром показал пустой горшок. Ригель довольно кивнул, посасывая косточку.
— Я двух нынче словил. Одного зарыл в снегу на опушке, надо забрать.
— Ну! Кто-нибудь спроворил(3) того зайца, не тебя же будут ждать.
— Я им спроворю! — усмехнулся Ригель и добавил серьёзно: — Лесные звери меня обходят. Кроме лис, разве. Но и те к моей добыче даже в голодный год не сунутся.
Вон как. Ни с людьми, ни со зверями, значит, не получается ужиться. А Ригель продолжил:
— Если подольше лисом походить, то тогда не чураются(4), принимают за своего. Но я так не делаю.
— Почему?
— Забыть можно.
— Что?
— Да всё, — Ригель задумчиво повертел в руках ложку. — Когда долго не перекидываешься, то чудится, что человечья жизнь приснилась. Или что не с тобой всё было. И уже не можешь вспомнить, кто такой Ригель и отчего это имя слышится. В лисьей-то голове умишко маленький. Человечий разум там не поместится.
— И сколько ты… не забывая?
— Я пытал(5), — кивнул Ригель. — Седьмицу можно бегать, а там уже голову туманит. — Он помолчал. — Ты когда меня принёс сюда, я чего молчал-то… Боялся, сразу не слажу с людской молвью. Ты меня, небось, придушил бы тогда? — Он шутливо пихнул Крома локтем.
— Захоти я — сразу бы придушил, — смеясь, ответил тот. — А сколько ты тогда пробыл лисом?
— Шестой день шёл.
— Вовремя мы успели.
— Да уж, — Ригель соскочил со стула. — Липовый цвет заварил, будешь?
— Давай.
Кром всё улыбался. Очень непривычно было видеть его хлопочущим по хозяйству. Однако посуду Ригель доверил мыть ему, а сам сладко задремал на лавке. С сумерками поднялся, уже привычно прошлёпал голышом через всю избу в сени, и только его и видели. Пришёл на этот раз пораньше — Кром опять спал вполглаза и заметил.
* * *
Наутро, пока Ригель спал, Кром решил помыться. Ещё три дня назад он запарил золу в ведре, и как раз сегодня поспел щёлок(6). С утра выглянуло редкое в Сечень солнышко. Кром натопил пожарче, чтоб не разводить сырость, нагрел воды, поставил в прилубе большое корыто и принялся за мытьё.
Он как раз ополоснулся, когда из-за полога вышел Ригель. Вышел и встал как вкопанный. Кром, щурясь на солнце, намотал на кулак потемневшие от воды волосы (струйки побежали по руке) и пожелал доброго утра. Но Ригель не ответил. Он смерил его ошеломлённым взглядом, покраснел и вылетел вон из избы. Успел крикнуть:
— Тут, чтоб ты знал, баня есть!
— Ну прости, не… приметил, — грохот захлопнутой двери подсказал, что Ригель его не услышал. Кром выглянул из прилуба. И чего разошёлся? Дверь, вон, аж трясётся — так шарахнул. Потом вспомнил, как Ригель стеснялся своей наготы, как отворачивался, когда он перевязывал рану, и призадумался. Видать, и впрямь он в общей бане не был. То есть, был, но лет эдак семь назад. Хотя эти два дня пробегал перед ним нагишом, и ничего. Не поймёшь его. Кром вздохнул и взялся за стирку.
Он успел вымыть пол во всей избе, когда мрачный и озябший Ригель вернулся, неся подмышкой тушку зайца.
— Ты что, без шапки ходил?! — напустился на него Кром. Тот не ответил, прошёл к печи и загремел посудой.
— Смотри, в этот раз я тебя, бестолкового, лечить не буду.
Молчание.
— Хоть горячего попей!
Ригель согласно пробурчал что-то, и вскоре по избе поплыл запах распаренных малиновых листьев и мёда. И то хлеб, подумал Кром, расчёсывая костяным гребнем подсыхающие волосы. Связав их, как подобает, кожаным шнурком в хвост, он снова попытался заговорить с Ригелем, но тот, пошарив на печке, швырнул ему рубаху и вернулся к стряпне. Рубашка пришлась почти впору, лишь чуть жала в плечах. В ответ на благодарность Ригель опять буркнул что-то себе под нос. На Крома он не глядел. Ладно. Тот оделся и вышел.
За избой обнаружилась банька, почти по крышу занесённая снегом. Немудрено проглядеть. Кром взялся за лопату и прокопал к ней тропку. Он положил себе назавтра натопить баню. Может, хоть так Ригель уймётся.
Обедали молча. «И чего надулся как мышь на крупу?» — думал Кром. Хотел спросить, но нутром чуял, что Ригель вопросу не обрадуется. Поэтому просто поблагодарил за обед — очень вкусный, как и накануне, и получил в ответ всё то же невнятное бурчание.
Когда Кром закончил мыть посуду, Ригеля уже и след простыл. На этот раз он убежал в лес засветло.
(1)— здесь: беспокоился
(2)— небольшая кадка с ручками-ушами
(3)— здесь: стащил
(4)— избегать, сторониться
(5)— здесь: проверять, испытывать
(6) — раствор древесной золы в воде; природное моющее средство, наши предки использовали его для мытья и стирки
Глава 7
Река Нерядь нрав имела изменчивый, истинно женский. В иных местах, как в Полесье, разливалась широко и привольно, мягко катила свои воды, а зимой мирно спала под толстым льдом. Возле Кряжа русло сужалось, река глубела, била со дна омутов колючими студенцами(1) и трудно застывала даже в сильный мороз. Особенно неспокойной Нерядь бывала под крутым берегом, яром, на каком и стояла ригелева избушка.
Кром вышел из баньки и с удовольствием вдохнул влажный воздух. День был сырой, почти тёплый. Хлопнула дверь избы. Ригель, не глядя в его сторону, соскользнул по снежному склону-языку к реке. Кром хотел его упредить, но промолчал. Не первый год тут живёт, должен понимать, что держаться надо ближе к берегу. Лучше лишний раз его не трогать, а то всё никак не отойдёт после неведомой, одному ему известной обиды. Кром проводил взглядом узкую спину и вернулся в баню. В предбаннике нашёл пару веников, дубовый и берёзовый. Связаны они были кое-как. Кром перетянул их покрепче, подрезал торчащие прутья и запарил веники в ушате с кипятком. Огляделся, довольный. Банька была маленькая — двоим еле развернуться, но с просторным полком. Скоро можно мыться. Он зачерпнул воды, чтобы поддать для пару, и вдруг… Словно ледяная игла кольнула в сердце. Кром вздрогнул, выронил ковш и выбежал наружу. Небо, снег, река. А Ригеля нет. И только темнеет полынья с неровными обломанными краями.
Кром скатился со склона, чудом не свернув себе шею. Сердце стучало в висках, тело рвалось вперёд, но он встал на берегу, понимая, что провалится ещё вернее, чем легконогий Ригель. В воде мелькнула рыжая макушка. Ригель изо всех сил пытался выкарабкаться, молча, отчаянно. Мокрая одежда тянула вниз, лёд хрупко крошился под скребущими руками. Что же делать?! Кром поймал взгляд Ригеля и уже не смог отвести глаз. Он ступил на лёд, прошёл немного, а потом скинул тулуп и лёг. Он полз, скользил, пластаясь ужом. Одна сажень, вторая. Ригель потянулся к нему, но вода не пускала. Кром придвинулся ближе и почуял, как трещит лёд. Стиснув зубы, он прополз ещё немного и выкинул развёрнутый тулуп. Тот пару пядей не достал полыньи и окровавленных пальцев Ригеля. По льду волоском побежала тонкая трещина.
— Тянись! — выкрикнул Кром. — Хватайся!
Тот вбросил тело на лёд, зашарил руками. Трещина стала шире. Ригеля тащило вниз. Кром видел его закушенные губы, побелевшие скулы, облепленные мокрыми волосами.
— Тянись, хватайся, — бессильно повторил он. — Тянись…
Ригель опять соскользнул в воду. Кром ругнулся и вытянулся так далеко, как мог.
— Ну! Давай!
Ригель вновь бросился на лёд. Разбитые пальцы стиснули рукав брошенного тулупа.
— Держишься?
Кивок.
Кром потянул его к себе. Лёд стонал, трещина расходилась. Вот Ригель лёг на край животом, вот закинул ногу. Кром отползал, отвоёвывая пядь за пядью. Каким-то звериным чутьём он угадал, когда достиг крепкого льда: упёрся, одним мощным усилием подтянул к себе Ригеля, взвалил на плечо и метнулся назад. Лёд всхлипнул и разверзся за ними длинной, до берега полыньёй.
Снег вырывался из-под рук рыхлым крошевом, резал взломанным настом. Кром карабкался по склону, таща на себе вялого тяжёлого Ригеля. Он оскальзывался, проваливался по пояс, а в голове стучало: «Увязнем… застынет… не вылечу…» Ригель вдруг скатился с его спины и пополз рядом, так же барахтаясь в снегу. Кром, ухватил его за пояс, подтолкнул вверх и прохрипел:
— Давай… в избу.
Однако Ригель, достигнув края, свесился и протянул ему руку.
— Дурень! — в сердцах рявкнул тот. — Бегом в тепло!
Но Ригель втащил его и лишь потом неверным шагом потрусил к избе. Кром, отплёвываясь от снега, поднялся и бросился следом. На крыльце он его настиг и успел подхватить на руки — обмякший Ригель чуть не сковырнулся в сугроб. Кром внёс его в избу, содрал мокрую одежду и уложил на кровать. Закутал в оба одеяла, сверху бросил свой тулуп и кинулся в прилуб. Девятисил, липовый цвет, горсть сушёной земляники. Он закутал отвар и вернулся к Ригелю. Того била крупная дрожь. Холод выходит почти сразу — значит, сердце не застыло. Хорошо. Кром отбросил одеяла и принялся растирать ему ноги. Под шершавыми ладонями восковая кожа покраснела, кровь быстрее побежала по жилам, разгоняя гибельный холод. Ригель открыл мутные глаза, что-то пробормотал, шевеля посинелыми губами. Кром отмахнулся: молчи уж. Он растёр ему руки, а потом завернул в одеяло и поволок в баню; там парил в два веника до изнеможения, до жара в костях, чтобы не привязался нутряной кашель. Ригель охал, жмурился от ядрёного пара, но вырваться не пытался.
Будет, решил наконец Кром. Рубаху он ему не взял, поэтому просто замотал в то же одеяло и потащил в избу. Устроив на кровати, подсунул под нос кружку с отваром.
— Пей.
Ригель проглотил пахучее питьё и откинулся на подушки. Кром закутал его и приказал:
— Спи и не высовывайся.
Ригель прошелестел что-то благодарное. Кром собрал его одежду, развесил у печки и тогда только пошёл в баню. Его самого донимала противная дрожь. Стоило вспомнить, как Ригель тонул, и в груди ледяной жижей разливалась тоска. А если б не вышел? Не увидел? Всыпать бы ему вожжами пониже спины, чтоб не совался, куда не надо. Все дети знают, что… Но Ригель-то ведь один тут жил, некому было учить его уму-разуму. И тонул молча, не привык звать на помощь. Кром усилием воли отбросил гневные мысли, но парился так, что чуть не содрал с себя кожу, — смывал усталость и запоздалый страх.
Ещё достало сил прибраться и поклониться баннику за добрый жар: Кром оставил ему чистой воды и распаренный веничек. В предбаннике обтёрся рубахой, которую ему пожаловал Ригель, натянул штаны и вышел. Мокрый воздух лизнул разгорячённую кожу. Приятно. На землю пали туманные сумерки, но хищно раззявленная пасть полыньи была хорошо видна. Кром отвернулся. Ругать матушку-Нерядь он не собирался, а вот водяного про себя помянул бранным словом — нечисть таких, как известно, боится.
В избе было темно и тихо. Он зажёг лучину и отдёрнул полог у кровати. Ригель, конечно, выпутался из одеял. Смуглая кожа блестела испариной, но грудь вздымалась мерно. Кром прислушался: дыхание чистое, без хрипа. Он опустил ладонь ему на лоб. Небольшой жар, это не беда. Отпоить травами можно. На Крома опять навалилась усталость. Он мимодумно огладил напоследок взмокшие тёмно-рыжие пряди и хотел подняться, но на запястье сомкнулись тонкие пальцы. Ригель смотрел на него и тянул к себе, словно хотел шепнуть что-то на ухо. Кром наклонился…
Мягкие губы накрыли его рот, прижавшись в жадном поцелуе. Кром распахнул глаза, ещё не осознавая до конца, что происходит. А Ригель извернулся и с неожиданной силой втянул его на постель; при этом он, не переставая, ласкал его губы своими, не выпускал, не позволял заговорить. Кром опомнился, замычал, попытался отстраниться, но Ригель прижал его, удерживая за плечи, сжимая коленями бёдра. Узкие ладони скользнули по распаренной коже, слепо зашарили по груди, задевая соски. У Крома перехватило дыхание. Ригель освободил его губы, скользнув ниже, но он не смог ничего произнести: от этих поглаживаний, от влажных поцелуев в шею тянуло под ложечкой, а внизу живота разливался неведомый жар, и хотелось закрыть глаза, поддаться. Он невольно выгнулся навстречу нежданным ласкам, а Ригель ловко распустил поясной шнурок и сдёрнул его штаны.
Первое прикосновение вышибло из лёгких воздух. Кром, замерев, смотрел, как пальцы Ригеля трогают светлые волоски в паху, как обхватывают налитую плоть, сжимают, нежно поглаживают. При этом бедром он чувствовал ответную горячую твёрдость. Он поднял глаза, хотел сказать что-нибудь и прекратить это безумное, стыдное, сладкое… Но Ригель, словно угадав, качнулся вперёд; губы Крома оказались запечатаны настойчивым поцелуем, а ладонь там, внизу, задвигалась быстро и плавно. Руки взлетели, чтобы упереться, оттолкнуть, и — упали. Волны тягучего жара заполнили тело и поглотили разум. Кром вцепился в простыню, вскинул бёдра, а Ригель тогда накрыл его собой и застонал в ухо. Этот звук струйкой жидкого пламени скатился по спине вниз, скрутился жгутом в пояснице, полыхнул мучительно ярко и вырвался из тела жемчужно-белыми каплями. В тот же миг острые зубы сомкнулись на мочке уха — Ригель задрожал, глухо ахнул, и Кром ощутил горячие брызги и судорогу, в которой тот забился, прижимаясь ещё плотнее.
Кром рухнул на подушку и закрыл глаза. Он слышал шумное дыхание Ригеля, когда тот, приподнявшись, скатился с него. Нужно было что-то сказать или сделать, но он продолжал лежать, зажмурившись. Осмыслить такое сразу было невозможно, и Кром позволил накатившей слабости перейти в милосердную дрёму. Уже на пороге сна пришло ощущение влажного прикосновения — то Ригель обтирал его смоченной тканью.