Мы, к счастью, спохватились вовремя. И даже ни одного дня не потеряли, потому что знали от Джэтты готовый рецепт лекарства: “Принимайте ледотаин”. Посмотрели в химический справочник, составили препарат, приготовили, очистили, отфильтровали, подсчитали дозу… и в путь! Стало быть, есть выгода и в неприятном положении догоняющего. Идущий впереди прокладывает дорогу, и преследователь всегда знает, что здесь можно пройти. Кроме того, заранее предупреждён, где нужно остеречься… если его предупреждает хорошенькая союзница, конечно.
Рэй в ту пору ходил именинником, принимал от нас благодарности и поздравления. Гэтта сказала:
— Ах, Рэй, как хорошо, что ни одна девушка не может устоять перед тобой!
Я даже приревновал немножко. А бедная Джэтта в это время уже поплатилась за сочувствие к нам. Только мы не знали ничего, радиограмма ещё не дошла, не преодолела дистанцию в световой месяц.
Но вот однажды радиозвезда начала мигать. Точки-тире и тире-точки складываются в буквы. И мы читаем:
“Эй, вы, жалкие космические улитки! Это я радирую, Джэй, самолично. Мне не нужны предатели на моем звездолёте, и я выбрасываю в космос бывшую дочь, подлую изменницу Джэтту. Можете подобрать её. Автомат ботика будет подавать сигналы SOS”.
Все-таки, при всей своей жестокости, он не убил дочь, дал ей шанс на спасение, отправил к нам в малой посадочной ракетке, снабжённой автоматической наводкой на цель и аварийной сигнализацией. Ничтожный, по правде сказать, шанс. Десятки световых суток было тогда между нами, это в сто раз больше, чем вся Солнечная система. Попробуйте найти ракету в сотне солнечных систем! Почти безнадёжно.
Мы все сгрудились у вычислительной машины. Пока она там считала, помаргивая лампочками, прикидывали в уме и на линейках. Но как мы ни прикидывали, выходило, что Джэтта проведёт в космосе месяца полтора, одна, без надежды на спасение. Бедняжка, хорошо ещё, если она с ума не сойдёт.
И ещё я подумал — наверное, только я подумал, расчётчик по профессии, логик по складу ума, — что Джэй отыграл у нас полтора месяца. Мы уже близки были к тому, чтобы перехватить первую производную, превзойти “Паломник” в скорости. Но теперь мы вынуждены заморозить темп. Если ботик был спущен, когда “Паломник” шёл со скоростью 0,53
— Перегрузка необходима, безусловно, — говорили наши девушки.
И говорили искренне, думали так же. Однако чувствовали иначе, примерно в таком духе: “Мы тоже молоды и миловидны, можем и должны нравиться. Но Джэтту молодой муж бережёт, пылинки сдувает, а наши мальчишки чёрствы, погрязли в бездушной математике, нас не жалеют совсем, замучили непосильной работой. Дайте нам передышку, мы будем выглядеть не хуже этой холёной красавицы. Ведь у нас заслуг больше, больше прав на уют и любовь”.
Повторяю: они не говорили, не думали, но чувствовали так. И однажды Гэтта пришла ко мне в аппаратную; здесь между приборов, рычагов и пультов, в атмосфере, насыщенной озоном и машинным маслом, состоялся у нас неожиданный разговор:
— Сэтта просила меня поговорить с тобой.
— Сэтта? У неё своего языка нет?
— Она смущается. Как-то неудобно объяснять, что хочется выйти замуж.
— Она собирается замуж. За кого?
— За Сэя Верхнего, конечно.
“Вот как, за Верхнего?” Я знал, что оба брата добиваются любви Сэтты, и был уверен, что она предпочитает Нижнего, Сэя Большого, настоящего мужчину, колосса с чугунной грудью и вздутыми бицепсами, силача, который шутя держал брата на вытянутых руках. Но вот поди ж ты, статуя понравилась ей больше пьедестала. Мы живём в век торжествующего ума. Сэй хитрый победил Сэя могучего, разговорчивый — делающего. А может быть, тут влечение противоположностей? Сэтта крупная, рыхловатая, малоподвижная, вот её и увлёк жилистый, вёрткий Сэй Верхний.
Но все эти рассуждения я оставил при себе. Вслух сказал:
— Ну пусть выходит. При чем тут я?
— Мы же все давали клятву не любить, пока не победит справедливость. Но до победы ещё так далеко! И время не сокращается, как полагается по теории относительности. Сэтта не может ждать… Но она боится, что ты будешь стыдить её.
— Нет, почему же? Я не буду стыдить, конечно. Нельзя заставить не любить. Сэтта давала слово и может взять слово назад. Это вопрос личной совести… твёрдости характера тоже.
— А ты, Гэй, не проявишь слабохарактерность?
Вот столько лет прошло, а сейчас помню взгляд Гэтты. Необыкновенные были у неё глаза, выразительности потрясающей. Целая речь в одном взоре. И никогда она не смотрела так на меня, ни раньше, ни после. Взгляд был тёплый, и влажный, и глубокий… зовущий… нет, задорный, дерзкий и ласковый. В нем вызов был: “А ну-ка покажи, чего ты стоишь, на что способен!”
Но зачем она произнесла это слово — “слабохарактерность”? Я клюнул на него, как голодный карась на червячка.
— Гэтта, ты в меня веришь? — сказал я напыщенно. — Слово Гэя стальное. (О, пустоголовый идиот этот Гэй!) Дай руку, товарищ, мы с тобой выполним клятву до конца.
И потом я ещё добрый час пыжился, вздыхал, набирал полную грудь масляных паров, все мечтал о тех временах, когда обет будет выполнен, придёт час для личных чувств. И ещё бил себя кулаком по голове, вслух кричал:
— Рано, рано размечтался, остолоп! Делом надо заниматься, делом! Гони любовь из головы. Других забот нет, что ли?
Забот было полно, в самом деле. Все складывалось сложно, гораздо сложнее, чем рисовалось на Йийит, до старта.
Я представляю себе, что изобретатель воздушного шара, простегивая полотнища своего корабля, воображал себе такую картину:
“Вот сошью я шар, надую газом, и поднимет он меня выше колоколен, выше холмов и самых высоких гор, все выше и выше, пока я не долечу до Луны, осмотрю её…” И не ведал, что его ожидает холод леденящих высот, разреженный воздух, горная болезнь, азот, закипающий в крови, потеря сознания, а в финале — безвоздушное пространство, где любой газ окажется тяжелее вытесненного им объёма. И шар перестанет подниматься, хорошо ещё, если не лопнет.
Мы пустились в путь, рисуя себе примерно такие же благополучные картины. Нас благословляла формула, где все получалось так гладко и славно: скорость будет расти, масса тоже, а время укоротится, пять световых лет превратятся в каких-нибудь полтора года. Глядь, перед нами пещера Фей, исполнение желаний, победоносное возвращение.
Возможно, так оно и получилось бы, будь мы не живыми йийитами, а какими-нибудь маятниками, лучше бы даже электрическими, а не механическими. Маятник стал бы массивнее, качался бы медлен-