Ему всегда хотелось только одного – быть гангстером в стиле Капоне с вечной жаждой крови, насилия и безудержного обогащения. Его отец был бутлегером и умер от цирроза печени. Мать часто и неудачно вступала в новые браки. Лишенный нормальной семьи, Линк с двенадцати лет болтался на улице, где преуспел в мелком воровстве. В пятнадцать лет он уже сколотил собственную банду, которая промышляла продажей в школах марихуаны и порнографии. В шестнадцать лет его арестовали и сделали внушение, положившее начало продолжительному и весьма бурному роману с системой уголовного правосудия.
До двадцати лет он носил имя Джордж. Оно ему не подходило, и он перебрал несколько прозвищ, настоящих перлов вроде Лэш (или Кнут) и Босс. В конце концов он остановился на Линке[3], потому что само это слово отражало его, Джорджа Скэнлона, связь с преступным миром. Оно подходило ему как нельзя лучше, и он нанял адвоката, чтобы официально его зарегистрировать. Просто Линк Скэнлон, коротко и ясно. Новое имя дало ему новую личность. Он превратился в другого человека, которому было что доказывать. В своем стремлении стать самым крутым гангстером в Городе Линк ничем не брезговал и весьма преуспел на этом поприще. К тридцати годам он сумел подмять под себя проституцию и львиную долю оборота наркотиков в Городе, чему немало способствовали регулярные убийства конкурентов его головорезами.
Линк провел в камере смертников всего шесть лет, и исполнение смертного приговора было назначено сегодня на десять вечера. Шесть лет в камере смертников – небольшой срок. В среднем, во всяком случае, в нашем штате апелляции растягиваются на четырнадцать лет и казнят только потом. Даже двадцать лет совсем не редкость. Самый короткий период ожидания составлял два года, но осужденный сам просил казнить его поскорее. Справедливости ради скажу, что дело Линка рассматривалось в ускоренном режиме. Убийство судьи остальные судьи принимают близко к сердцу. Все апелляции были рассмотрены практически без задержек. Приговор был подтвержден и в первый, и во второй, и в третий раз. Причем решения принимались единогласно, не было ни одного сомневающегося ни на уровне штата, ни на федеральном. Верховный суд США вообще отказал в рассмотрении апелляции. Линк не на шутку разозлил тех, кто управляет системой, и сегодня система за все рассчитается сполна.
Линк убил судью Нейги. Конечно, на спусковой крючок нажимал не сам Линк – он просто дал команду, чтобы с Нейги разобрались раз и навсегда. Заказ поручили профессиональному киллеру по прозвищу Кулак, который исполнил все в лучшем виде. Судью Нейги с женой нашли дома в постели: оба были в пижамах, с пулевыми отверстиями в голове. Кулак тогда не смог удержать язык за зубами и проболтался, причем в месте, которое было у полицейских на прослушке. Он тоже получил смертный приговор, но провел в камере смертников всего два года: его обнаружили мертвым с залитой в горло щелочью для прочистки канализационных труб. Полицейские подозревали Линка, но тот клялся, что ничего не знает.
В чем же состояла вина судьи Нейги? Он был бескомпромиссным борцом с преступностью, ненавидевшим наркотики и дававшим торговцам ими максимальные сроки. Он собирался приговорить двух любимых подручных Линка, одним из которых был его двоюродный брат, к ста годам тюрьмы, и Линку это не понравилось. Город принадлежал ему, а не Нейги. Линку уже давно хотелось прикончить какого-нибудь судью, чтобы окончательно закрепить свой статус. Убить судью и уйти от ответственности, чтобы ни у кого не осталось сомнений: он действительно выше закона.
Когда я взял его дело после убийства первого адвоката, все подумали, что я сошел с ума. Еще один неприятный для Линка исход судебных слушаний, и мое тело могут найти на дне пруда. Но прошло шесть лет, и все эти годы у нас с Линком все было ровно. Он знает, что я пытался спасти ему жизнь. И мою он пожалеет. Что ему даст смерть последнего адвоката?
2
Мы с Напарником подъезжаем к главным воротам «Чертовой мельницы» – так называют тюрьму строгого режима, где штат держит приговоренных к смерти и приводит приговор в исполнение. Охранник встает на подножку фургона со стороны пассажира и спрашивает:
– Имя?
– Радд. Себастиан Радд. Мы на встречу с Линком Скэнлоном.
– Само собой.
Охранника зовут Харви, и обычно мы с ним немного болтаем, но не сегодня. Сегодня «Чертова мельница» закрыта для посещений, в воздухе висит напряжение. День казни! Через дорогу напротив несколько протестующих поют гимн, держа свечи в руках, а другие, наоборот, поют в поддержку смертной казни. Одни сменяют других. Вдоль дороги выстроились фургоны с телевизионщиками.
Харви делает пометку в папке с зажимом и сообщает:
– Блок номер девять.
Мы уже собираемся отъезжать, когда он просовывает голову в окно и спрашивает:
– Есть шансы?
– Сомнительно, – отвечаю я, и мы трогаемся.
Мы едем за тюремным пикапом с вооруженными охранниками в кузове, еще один следует за нами. Пока мы медленно продвигаемся вперед, нас слепят мощные прожекторы, заливая ярким светом проплывающие мимо здания, где три тысячи запертых в камерах заключенных ждут смерти Линка, чтобы вернуться к привычной жизни. Никаких разумных причин объявлять в тюрьме аврал в день казни нет. Ужесточения режима безопасности вовсе не требуется. Никто и никогда не сбегал из камеры смертников. Осужденные живут в изоляции, и, соответственно, у них нет команды подельников, которая решила бы взять штурмом Бастилию и всех освободить. Но для тюремного персонала ритуалы имеют большое значение, и ничто им так не добавляет адреналина, как приведение приговора в исполнение. Жизнь тюремных служителей обычно скучна и однообразна, но, когда приходит время казнить убийцу, она наполняется красками. И для придания надвигающейся драме особого импульса в ход пускаются все средства.
Девятый блок находится далеко от других строений и защищен таким количеством колючей проволоки и прочих препятствий, что преодолеть их было бы не под силу всем союзным войскам, высадившимся в Нормандии при открытии второго фронта. Наконец мы добираемся до ворот, где целый взвод взвинченных охранников ретиво обыскивают нас с Напарником и проверяют наши портфели. Эти ребята как-то уж слишком близко к сердцу принимают вечернее торжество. В сопровождении эскорта меня доставляют в импровизированный кабинет, где начальник тюрьмы Макдафф нетерпеливо ждет, грызя ногти и явно нервничая. Едва мы остаемся одни в комнате без окон, он спрашивает:
– Вы уже в курсе?
– В курсе чего?
– Десять минут назад в здании Старого суда, в том самом зале, где Линку вынесли приговор, взорвалась бомба.
Я был в этом зале сотню раз, и, понятно, новость о взрыве меня шокирует. С другой стороны, меня ничуть не удивляет, что Линк Скэнлон, уходя, решил громко хлопнуть дверью.
– Есть пострадавшие? – спрашиваю я.
– Не думаю. Здание уже было закрыто.
– С ума сойти!
– Вот именно – с ума сойти! Радд, вам лучше с ним поговорить, и как можно быстрее.
Я пожимаю плечами и беспомощно смотрю на Макдаффа. Пытаться вразумить бандита вроде Линка Скэнлона – бесполезное занятие.
– Я лишь адвокат, – напоминаю я.
– А если из-за него пострадают люди…
– Послушайте, через несколько часов штат его казнит. Что еще он может сделать?
– Да знаю я, знаю. А где сейчас апелляции? – спрашивает он, с хрустом перекусывая передними зубами отгрызенный ноготь. Он здорово на взводе и не находит себе места.
– В Пятнадцатом судебном округе. Чистая формальность. На этом этапе по-другому и не бывает. А где Линк?
– В камере ожидания. Мне надо вернуться к себе в кабинет и поговорить с губернатором.
– Передавайте ему привет. И напомните, что он никак не отреагировал на мое последнее ходатайство об отсрочке казни.
– Сделаю, – обещает начальник тюрьмы уже в дверях.
– Спасибо.
Мало кому в нашем штате так нравятся казни, как нашему красавцу губернатору. Он обычно ждет до самой последней минуты, а потом появляется перед камерами с печальным видом и, положа руку на сердце, объявляет миру, что никак не может предоставить отсрочку. Со слезами на глазах он будет говорить о жертве и о том, что правосудие должно свершиться.
Я следую за двумя охранниками в полном военном обмундировании через лабиринт помещений и оказываюсь в Чистилище. Так называют средних размеров камеру, куда приговоренного к смерти доставляют ровно за триста минут до наступления его звездного часа. Там он ждет со своим адвокатом, духовным наставником и, возможно, некоторыми родственниками. Общаться можно без всяких ограничений, и когда приезжает мать, чтобы обнять сына в последний раз в жизни, у присутствующих нередко сжимается сердце. Ровно за два часа до казни приносят еду для последней в его жизни трапезы, и после этого с ним может находиться только адвокат.
В минувшие десятилетия в нашем штате осужденных на смерть расстреливали. Им надевали наручники, привязывали к стулу и накрывали голову черным колпаком, а к рубашке напротив сердца прилаживали ярко-красный крест. В пятидесяти футах за занавеской располагалась расстрельная команда из пяти добровольцев с мощными винтовками, из которых заряжены были только четыре. Идея заключается в том, что никто из этой пятерки никогда не будет знать наверняка, что именно его пуля лишила жизни человека, и делается это на случай, если вдруг его потом начнет мучить совесть за содеянное. Чушь несусветная! Желающих всадить человеку пулю прямо в сердце всегда хватало с избытком, и недостатка в добровольцах никогда не наблюдалось.
Как бы то ни было, тюремный жаргон известен своей точностью и образностью, и со временем за расстрельной комнатой закрепилось ее нынешнее прозвище. Рассказывают, что раньше вентиляционный клапан нарочно не закрывали, чтобы треск выстрелов разносился по тюрьме эхом. Когда из соображений гуманизма мы перешли на казнь с помощью смертельной инъекции, места для нее потребовалось меньше. Отсек с камерами смертников перестроили, и кое-где возвели новые стены. Говорят, теперь Чистилище занимает часть того самого помещения, где раньше осужденных на казнь усаживали на стул для расстрела.
Меня еще раз обыскивают и пропускают в камеру к Линку. Он один и сидит на складном стуле, придвинутом к стене из шлакобетона. Свет приглушен. Линк не сводит глаз с маленькой телевизионной панели на стене и, похоже, не замечает моего появления. Он смотрит свой любимый фильм «Крестный отец» с выключенным звуком. Он видел его тысячу раз и уже давно пытается во всем подражать персонажу Марлона Брандо. У него такой же скрипучий болезненный голос, что он объясняет курением. Стиснутые челюсти. Нарочито медленные движения. Отстраненность. Полное отсутствие эмоций.
Процедура казни в нашем штате предусматривает удивительное правило: смертник имеет право умереть в одежде по своему выбору. Это смехотворно, потому что после десяти, пятнадцати, а то и двадцати лет в тюрьме у заключенных, по сути, нет никакого гардероба. Всю их одежду составляют казенные комбинезоны, может, пара потертых брюк цвета хаки и футболка для встречи с посетителями, сандалии и теплые носки на зиму. У Линка, однако, есть деньги, и он хочет, чтобы его похоронили во всем черном. Он одет в черную льняную рубашку с длинными рукавами, манжеты причем застегнуты на пуговицы, еще на нем черные джинсы, черные носки и черные кроссовки. Это не так стильно, как ему кажется, но кому в такой момент дело до моды?
Наконец он произносит:
– Я рассчитывал, что ты меня вытащишь.
– Я никогда не обещал этого, Линк. Даже оформил это в письменном виде.
– Но я же столько заплатил тебе.
– Щедрый гонорар не гарантирует благоприятного исхода. Об этом тоже имеется письменное предупреждение.
– Адвокаты… – с презрением цедит он, и мне это не нравится.
Я ни на минуту не забывал об участи, постигшей моего предшественника. Линк медленно подается вперед и встает. Ему сейчас пятьдесят, и время, проведенное в камере смертников, практически не отразилось на его внешности. Но он быстро стареет, хотя я и сомневаюсь, что человека, знающего точную дату своей смерти, сильно волнует появление новых морщин и седых волос. Он делает несколько шагов и выключает телевизор.
В камере размером пятнадцать на пятнадцать футов имеется небольшой письменный стол, три складных стула и простая армейская койка, если перед тем, как отправиться на вечный покой, осужденному захочется вздремнуть. Я был тут однажды три года назад, когда за полчаса до казни моего клиента случилось чудо, сотворенное Пятнадцатым судебным округом.
Линку рассчитывать на чудо не приходится. Он садится на край стола и смотрит на меня. Потом хмыкает и говорит:
– Я в тебя верил.
– И правильно делал, Линк. Я сражался за тебя как лев.
– Но с точки зрения закона я же сумасшедший, а ты в этом никого не убедил. Я просто псих ненормальный! Почему ты не заставил их в это поверить?
– Я пытался, и ты это знаешь, Линк. Но никто не слушал, потому что не хотел слушать. Ты убил судью, и на тебя ополчилась вся его братия.
– Я его не убивал.
– А присяжные решили, что убил. И это главное.
Мы уже говорили об этом тысячу раз, так почему не поговорить еще один? Когда до казни Линка осталось меньше пяти часов, я был готов разговаривать с ним на любую тему.
– Но я же ненормальный, Себастиан! У меня не все дома.
Часто говорят, что в камере смертников у людей едет крыша. Нахождение в изоляции двадцать три часа в сутки ломает человека умственно, физически и эмоционально. Однако Линк страдал не так, как остальные. Еще несколько лет назад я объяснил ему, что, согласно решению Верховного суда, человека нельзя казнить, если он или умственно отсталый, или стал умственно неполноценным. Вскоре Линк решил, что сойдет с ума, и принялся разыгрывать эту карту. Начальник тюрьмы согласился перевести его в блок, где содержались сумасшедшие, а условия были лучше обычных. Линк провел там три года, пока какой-то журналист не раскопал, что ближайшие родственники начальника тюрьмы вдруг значительно поправили свое материальное положение, причем не без помощи вполне определенного преступного синдиката. Начальник тут же подал в отставку и избежал судебного преследования. А Линка вернули на прежнее место, где он и находился примерно с месяц, пока его не перевели в блок, куда помещают временно задержанных подозреваемых. Камера там у него была больше, да и режим помягче. Охранники снабжали его всем, что он только пожелает, потому что оставшиеся на свободе подручные Линка щедро оплачивали их услуги деньгами и наркотой. Со временем Линку удалось вновь перебраться в блок для сумасшедших.
За шесть лет пребывания в «Чертовой мельнице» он провел с другими убийцами, приговоренными к смерти, не больше года.
– Начальник тюрьмы только что сообщил мне, что в здании суда после обеда прогремел взрыв. Причем в том же зале заседаний, где тебе вынесли обвинительный приговор. Удивительное совпадение, правда?
Он хмурится и безучастно пожимает плечами, совсем как Брандо в фильме.
– У меня сейчас есть еще где-то нерассмотренная апелляция? – спрашивает он.
– В Пятнадцатом судебном округе, но обольщаться не стоит.
– Ты хочешь сказать, что меня казнят, Себастиан?
– Я предупреждал тебя об этом еще на прошлой неделе, Линк. Круг замкнулся. Обжалования, поданные в последнюю минуту, бессмысленны. Мы оспорили все, что только можно. Выдвинули все мыслимые основания. Так что сейчас остается только ждать и надеяться на чудо.
– Мне следовало обратиться к этому адвокату-еврею из радикалов. Как его фамилия – Ловенстайн?
– Может быть, но ты не обратился. За последние четыре года казнили трех его клиентов.
Я знаком с Марком Ловенстайном, и он хороший адвокат. Львиная масса дел «неприкасаемых» в наших краях приходится на нас двоих. Мой мобильник подает сигнал о получении эсэмэски. Пятнадцатый судебный округ только что отказал.
– Плохие новости, Линк, – говорю я. – От Пятнадцатого тоже пришел отказ.
Он молча поворачивается к телевизору и включает его. Я щелкаю выключателем, чтобы в комнате стало светлее, и спрашиваю:
– Твой сын придет?
– Нет, – бурчит он.
У него единственный сын, который только что вышел из федеральной тюрьмы, где сидел за вымогательство. Он всегда участвовал в семейном бизнесе, любит своего отца, но его трудно винить за нежелание посетить тюрьму, даже если это просто визит.