Доктор бросился на помощ, подбежал к мокрому месту, оставшемуся от бедняги, в данном случае Мак-Дункелю, осмотрел его и вынужден был признать, что медицина в данном случае бессильна.
Все застыли на месте то неожиданности.
– Боже! – прошептала Леди Элизабет, – не зря он был так раздражителен в последнее время: бедный, бедный Мак-Дункел чуял свою погибель.
Виторган снял шапку и задвигал жевалками.
…
Негры со счастливыми лицами стучали в тамтам и непрерывно плясали.
Бандиты, выжидая, стояли за кучами скорлупы и семечек, громоздящимися вокруг убогой деревни.
Выждав, бандиты со зловещими криками бросились на веселящихся чернокожих. Те, охваченные ужасом, повалились наземь и уткнулись лицами в шкорлупу и кожуру.
В несколько минут операция по захвату негров была закончена. Их грубо поднимали с земли и по одному заталкивали в вагон для скота.
Только там несчастные чернокожие начинали понимать, что их настигла беда. Но, увы, было слишком поздно.
– В путь! – вскричал лысый Монтахью, – через неделю мы выйдем к устью реки!
Джон Глэбб, широко улыбаясь, щелкнул зажигалкой.
…
Негров грубо согнали к роднику, где им дали выпить по глотку отвратительной тухлой воды и съесть по пол-ложки отвратительного жмыхового суррогата.
В кустах защелкали выстрелы – это Джон Глэбб добивал злополучных чернокожих, искусанных тиграми и изнасилованных осьминогами семихуями.
Монтахью, морщась, разглядывал лица несчастных, оставшихся в живых, – в живых оставалось не более половины.
– Ладно, – сказал наконец Монтахью, постукивая себя стеком, – хватит и этих…
…
… наконец чистые простыни! Джакоб некоторое время лежал спокойно, но затем, плотски возлежав, чертыхаясь поднялся и наощупь разискал дверь в комнату Леди Элизабет.
Нащупав постель, он полез под одеяло и замер, отпрянув – простыня была совершенно мокра от слез!
Напрасно Леди Элизабет отговаривалась тем, что она, мол, только что высморкалась – Кулакин понял, что его влюбленная плакала.
– Что ты? – нетерпеливо спросил он.
Леди Элизабет обвила его шею руками, ее мокрое лицо уткнулось ему в плече.
– Отец… как он мог?
– Ну… ладно… потом… догоним… – торопливо сказал Джакоб, поглощенный более происходящим в нем спермогенезом, нежели несчастьем подруги.
За стеной, со стоном отхаркиваясь, надрывно закашлялся бедняга Питер Счахл.
– Эх, мне бы твои заботы! – Джакоб раздраженно отпрянул от липкого лица подруги.
– Джакоб! – послышался в темноте корридора встревоженный голос Виторгана и шум опрокидываемых стульев, – Джакоб, ты где? Иди сюда!
Что случилось? Кто так кашляет?
Кулакин, горько усмехнувшись, повел рукой по вздрагивающим плечам возлюбленной и, встав, со всего маху налетел на несгораемый шкаф.
– Черт! – вскричал он.
– Что случилось? – испуганно прошептала Леди Элизабет.
– Да ничего… Об шкаф треснулся…
…
… но более всего адская тропическая жара досаждала самому Лорду Хроню. Он сидел под деревом, совершенно опухший от пива и невразумительно лопотал.
Лысый Монтахью, подтянутый и невозмутимый, в ослепительно начищенных кожаных крагах, расхаживал по разработкам, постукивая себя стэком.
Негры ритмично поднимали вверх блестящие на солнце мотыги и с уханьем вонзали в землю.
Подойдя к раскидистой папайе у самой горы, Монтахью пристально вгляделся в синюю тень и визгливо крикнул:
– Нгава!
Потное, сонное лицо чернокожего высунулось на солнце.
– Нгава! Почему не работай, черная скотина?
Негр встал, пряча масляные глаза и почесываясь. Монтахью, постукивая себя стэком, жестоко сказал:
– Твоя врет, черномазый, вас кормят отлично! Запомни, Нгава! Если негр работай много-много – хорошо, я вам давай сытая жратва. Если мало-мало – плохо. Убивай черномазая скотина винтовкой. Поняла меня?
– Да, масса Мандакуй.
…
… где Лорд Хронь? Где этот несчастный хрыч?
– Он под деревом сидит,
по-турецки говорит…
…
… однако бедняга не успел отдышаться, как снова забахали выстрелы.
Зажав платком простреленную грудь, Питер Счахл отчаянно кашляя быстро побежал в гору.
…
Дверь открылась и связанного Джакоба ввели в кубрик. Сидящий там человек поднял голову и долго вглядывался в Кулакина, злорадно ухмыляясь.
– Знаешь кто я? – наконец сказал он.
– Нет, не имею чести! – ответил пленник.
– Я окаянный Джильберт!
После многозначительной паузы окаянный Джильберт хлопнул кулаком по столу:
– Слыхал про окаянного Джильберта?!
Джакоб спокойно молчал.
– Смекнул с кем дело имеешь?!! С окаяннм Джильбертом!
Окаянный Джильберт видимо высоко ценил свое прозвище.
– Сэр окаянный Джильберт, не сочтите за труд выслушать.
– Стой, ты как меня назвал?!!
– Сэр, вы педставились мне, я и позволил себе…
– Стой, запомни: здесь говорю и спрашиваю я! Понял? Я…
– Окаянный Джильберт… – недовольно добавил несчастный пленник.
…
Андрей Миронов, в костюме католического священника, воздев очи долу, подпрыгивает и поёт:
Обрати внимание
На мои страдания!
Умерь мою страсть,
Окажи милость!
То-ло-ли-ло-ло!
То-ло-ли-ло-ло!
Это видно Валера включил не «Папуаса из Гондураса», а другой исторический телефильм – из пражской жизни.
…
… надо спасать беднягу, а то скальп снимут! – шепотом сказал Джакоб.
Виторган поднял голову и посмотрел на него.
– Ну, чего смотришь, встал и пошел!
– Убъют ведь…
– А что – лучше, если меня убъют? Или может Элизабет пойдет? Иди, я прикрою!
Виторган подвигал жевалками, плюнул, энергично встал и пошел. Дойдя до середины луга он остановился и как то жалобно, беспомощно оглянулся на Джакоба. В зту же секунду послышался тягучий звон. Увы, не ловко, в затмении умирает человек, пронзенный стрелой! Она попала в него сзади, завстренная, горральдически отделанная, и не убила насмерть, а непоправимо ранила.
Вся жизнь позади, человек ощущает себя лишним продолжением тягостного пения стрелы. Он, не смея даже упасть на колени, страшится дотронуться до красного клюва стрелы, слабыми руками расстегивает комзол.
Последним напряжением он удерживает равновесие, стоя посреди полного зелени луга.
Стрела указывает на его дрожащее тело и спереди и сзади.
Виторган упал навзничь и почувствовал стрелой строгое подталкивание земли, и уже чуть различимый красный клюв двинулся на небо…
Валере делается не по себе – как-то эта сцена выпадает из телефильма; или во время съемок по-настоящему ухлопали Виторгана.
…
– Кто это? – вскричала Леди Элизабет, на скаку хватая Джакоба за руку.
Джакоб вгляделся в пыль. Там, на обочине дороги неподвижно сидел человек, одетый во все белое.
– А! – сказал Джакоб, – знаю его. Бхалтда.
– Индеец, что-ли?
– Индиец.
– Откуда здесь индиец, здесь индейцы живут.
– А кто их разберет. Чучмеки тут живут…
Бхалтда, приветствуя путников, прижал руки к груди и встал, наклонив умотанную в белое тряпье голову.
– Бхалтда! – прокричал Джакоб, поравнявшись с индейцем, – видел Монтахью? Говори!
– Видел, сагиб. Езжай-ка другой дорогой – Монтахью подпилил сегодня мост через Большой Жаньон.
– Ты сам это видел? – спросила Леди Элизабет, порывисто дыша.
– Да, мэм – сагиб.
– И что… здорово подпилил? – озадаченно осведомился Джакоб.
– Пеший воин не проложит по этому мосту тропу.
Джакоб удрученно взглянул в сторону удаляющейся кареты, нахмурившись стегнул скакуна и помчался сквозь пыль. Леди Элизабет, строя индейцу глазки, помчалась за Джакобом.
– Ну, если соврал!… – скрипя зубами прокричал ей Кулакин, – шкуру спущу с индийца пархатого.
– Но как же мы поедем, Джакоб?
Джакоб Кулакин хмуро молчал, напряженно вглядываясь в даль. Там уже разворачивалась грандиозная панорама Большого Каньона.
Питер Счахл высунулся из окна кареты и, кашляя, восторженно указал всадникам на отвесные рыжие скалы, мерцающие в дымном мареве. Показался мост.
– Но, милый, пора сворачивать!
– Не так страшен черт, как его малюют, – процедил Джакобб. —
Джакобб! – Ну, что? Что «Джакоб»? Я уже тридцать лет Джакобб! Молчи Лизабетта.
Ветер свистел в ушах. Леди Элизабет, крича, тщилась нагнать Джакоба Кулакина, тщательно пришпоривая скакуна.
Джакоб поднял коня на дыбы перед раскрывшейся бездной. Кони, пятясь, смотрели красными, косыми глазами на медленное падение обломков моста и кареты вниз, к переливающейся на солнце нитке Колорадо.
Там и сям на поверхности реки показались сверкающие розочки всплесков.
Только когда грохот затих, совершенно белая от ужаса Леди Элизабет прошептала:
– Боже… Бедный Питер…
– Черт подери! – вскричал красный, как пион Джакоб, – индус оказался прав! Так я и думал!
– Боже… Джакоб, но почему ты решился ехать по этому мосту?
– Черт подери! Каррамба! Все как-то думал обойдется…
– О, как ты непредусмотрителен!
– Молчи, Лизабета! Не трави душу!
Путники спешили. Скакуны принялись щипать чаппарель, Леди Элизабет стала собирать цветы и грибы. Джакоб сел на пень и наморщил лоб.
– И так, – сказал он, подумав, – мы остались без кареты, без бедняги Питера, что ещё хуже… впрочем, на всех карет не напасешся, а бедняга бы все равно долго не протянул. Одна ты у меня осталась, Лизабета… и черт меня подери если я знаю что теперь делать! – и он в ярости вскочил.
– Лизабета!
Леди Элизабет грустно посмотрела на Джакоба Кулакина.
– Лизабета, вперед!
…
Мрамалад остановился как вкопаный: ноги на ширине плеч, чуть согнуты, руки – будто держат перед грудью стекло.
Громаджная толпа индейцев гикая, свистя и улюлюкая опрометью бежала на него со всех сторон.
Мрамалад встречал их короткими ударами по морде. Индейцы валились с ног и начинали ползать в траве, как младенцы.
Для Мрамалада особенно удобны были набегающие на него сзади, этих он не оглядываясь хватал и перебрасывал через себя вперед, сшибая заодно троих-четверых, набегающих спереди. Таким образом без особого напряжения Мрамалад действует минут десять, никого, однако не зашибая насмерть.
Наконец очередь доходит до самого главного индейца, такого же сильного и товажного, как Мрамалад. Индеец Мрамаладу стукнул в морду, Мрамалад стукнул индейца в морду. Индеец Мрамалада три раза стукнул в морду, Мрамалад три раза индейца.
Через десять минут вконец замордованный главный индеец предлагает мир.
Мрамалад, видя, что нейтрализовал дурное влияние лысого Монтахью, братается с главным индейцем; но тут один самый подлый индеец со зверской мордой поднимается из травы и метко бросает в Мрамалада нож.
…
Часто останавливаясь от рыданий, Джакоб большими красными буквами написал на перекладине креста:Леди Элизабет Джамбаттиста Хронь. Спи спокойно, дорогая подруга. Клянусь тебе…» – но больше на перекладине не было места. Некоторое время Кулакин стоял молча, утирая слезы и ежась от ледяного ветра, дующего с Атлантики.
Неожиданно за его спиной послышался надрывный кашель. В страшном ужасе Джакоб оглянулся и онемел: действительно перед ним стоял бедняга Питер Счахл, живой и невредимый.
Джакоб протянул руку и потрогал беднягу.
Тот разразился приступом жесточайшего кашля.
– А… разве ты… не упал тогда с каретой?
– Упал… – еле смог сказать Питер сквозь приступ жесточайшего кашля.
– Так, понятно, ну, и?
– И ничего. Отлежался…
…
Княгиня некоторое время ходила взад-вперед, искоса поглядывая на него.
Свет свечей колыхался от сквозняка и окрашивал в желтый свет белые, сплош покрытые инеем окна.
– Вы не похожи на русского, – задумчиво сказала княгиня.
– Вы правы, княгиня. Я папуас.
Глава вторая. Глава ужасов о том, как масоны чуть не убили кочегара
«Чудеса в наше время встречаются только поганые»
А. и Б.Стругацкие
Трудно, конечно, смотреть телевизор такими неравноценными кусочками, но вообще все понятно. Тем более, что когда Валера приезжал на работу, он расспрашивал о содержании пропущенных кусков телефильма у своего приятеля Ивана, кочегара.
Иван, парень грамотный, и как многие кочегары – начитанный, но тоже не дослужился до пятого разряда, потому что он такой раздраженный на судьбу, что его все, где могут, затирают и втаптывают в говнище.
Иван глубоко презирал телефильм, но из злости смотрел, ничего не пропуская. Телефильм создан, как он с невыразимой ненавистью говорит, по мотивам «Наследника из Калькутты». Книга написана тяжелым, липким языком, повествует о неприкращающейся погоне героев времени героического капитализма друг за друга – по Европе, по Азии, Африке, Америке, по разным океанам и т. д. Особенный шик заключается в том, что одно из немногих мест, где герои не появляются – это Калькутта. Цель этой нудной погони очень невнятна, не понятно и то, почему героев мотает то на один, то на другой конец земного шара. Описание погони прерывается не относящимися к сюжету экскурсиями в далекое прошлое.
Лейтмотивом книги является описание какого-то необитаемого острова, на который все персонажи регулярно наведываются по необъяснимой причине и околачиваются там, пока не наступит время пускаться в погоню. Насколько я понимаю, к концу книги все герои, даже разных национальностей оказываются друг другу кузенами, братьями и детьми и вчистую истребляются друг другом, пограничниками, пиратами, алькальдами, таможенниками, работорговцами, неграми, индейцами, обитателями необитаемых островов и регулярными войсками.
Книга приятно оформлена, оценивается на рынке в 60-70 руб. и предназначена, видимо, для слабоумных. Почитатели книги говорят, что она учит мужеству и находчивости, а один книжный маклак заявил мне, что она «учит его любить жизнь!». Словом, книга является одной из лучших в этом роде, но слабо напоминает четко мотивизированного и пронизанного причинно-следственными связями «Папуаса из Гондураса».
Но Иван, интеллигент, пишет авангардные стихи и потому люто ненавидит и валит в одну кучу и «Наследника из Калькутты» и «Папуаса из Гондураса», которые, по его определению, являются «масонскими штучками». К масонству Иван особенно нетерпим и считает это страшное гипотетическое явление источником всех общественных и своих личных невзгод.
Валеру Маруса он в целом не считал и потому был к нему снисходителен, разрешал целыми днями греться у себя в котельной.
Я почему про этого Ивана так подробно говорю: дело в том, что Валера рассказал ему нехитрый рецепт изготовления браги из томатной пасты и в воскресенье, когда мороз как раз ослаб, Иван заехал к Валере пробовать, что за брага получается.