– Здравствуйте… мне знакомо ваше лицо… Вы стихи пишете?
Козлов неожиданно смешался:
– Пишу…
– Вот видите! А я – сотрудник газеты. Она не была большевицкой, но большевики сделали. Мне предложили остаться, я остался – ради пайка. Детей четверо…
У Евстафия вырвалось:
– Понимаю. – В голове у него сейчас царили его стихи и неизменно связанные с ними сомнения, страхи. Во взгляде появилась неопределённость. С дружелюбно-отсутствующим видом он сказал незнакомцу: – Но где вы могли меня видеть?.. Я из Бузулука.
Тот затоптался, в суетливой покорности сдёрнул с головы «блин».
– У меня тут никого, кроме вас… – Подстриженные под бобрик волосы сально блестели, губы длинного рта были плоскими и бескровными.
Иосиф просительно сказал ему:
– Наденьте вашу фуражку.
– Благодарю вас! Спасибо вам!.. – с горячими, с моляще-благоговейными нотками воскликнул мужчина, улыбчиво обращаясь к Двойрину: – Видите ли, на редакцию выдали кожу – я и польстился. А теперь в этом костюме меня примут за чекиста. Казаки и слушать не станут – изрубят. Помогите…
Козлов и его друзья в замешательстве переглядывались. Истогин высказал мысль:
– Отведём к полковнику.
Молодые люди, окружив незнакомца, вышли с ним, принявшим вид скромно-озабоченный, но независимый, из замызганного здания. Повстанцы глядели кто с любопытством, кто привычно-равнодушно на человека в одежде из дорогой кожи: какую-то важную птицу ведут в штаб.
На углу Козлов остановился, помявшись, взял Истогина за локоть:
– Полковник станет слушать? Прикажет его к другим пленным. А там конвой как увидит…
– А то не ясно, что так оно и будет! – усмехнулся Пузищев.
Иосифа пронизала жалость к человеку, который только что так благодарил их – за что? Его будут рубить шашками…
– Димитрий, вы такой добрый, сердечный, понимающий! Вы способны так преданно любить…
В красивом лице Истогина словно забрезжил огонёк. Потом глаза сощурились, и стали видны лишь смежившиеся тёмные ресницы.
Они стояли в двух шагах от арочного хода, что вёл в какой-то двор. Димитрий кивнул – спутники вошли за ним под арку. Он спрашивал мужчину: знаете этот двор? он проходной?
– Да-да…
– Идите!
Тот торопливо поклонился и побежал.
Это был председатель губернской ЧК Рывдин, расстрелявший к тому времени сотни людей. Убив бывшего председателя городской думы Барановского, Рывдин приказал вышвырнуть из квартиры без вещей вдову со слепым стариком-отцом и троих детей, младшему было пять лет.
9
По небу шли, не заслоняя солнца, высокие дымчатые, с краями цвета сливочной пенки облака. Голубой воздух дрожал от ликующего колокольного звона. Рождаясь вслед за ударом, плавно догоняли одна другую упругие трепещущие волны.
Победители с закопчёнными руками и лицами, обсыпанные пылью от разбитой пулями штукатурки, вал за валом втекали в юнкерское училище. В столовой, где сейчас поглощали бы пищу красные, белых ждал только что поспевший густой суп из картофеля, лапши и баранины. Пузищев, садясь за стол, в упоении смотрел на налитую до краёв дымящуюся миску:
– Вкусненько живут краснюки! Понагнали скота из станиц.
Разгорячённые, не утихшие ещё после боя молодые люди ретиво заработали ложками. Когда голодная охотка унялась и хлеб стали откусывать уже не столь поспешно, Истогин поразмыслил вслух: не понимает он станичников! мириться с тем, что тебя грабят, и бездумно ждать каких-то «улучшений жизни»?
Иосиф оторвался от еды:
– Мне нравится восточная пословица: «Кто не хочет держать чёрную рукоять меча, против того обратится его сверкающее остриё».
Козлов кивнул:
– Сейчас бы им всем восстать, а поднялись какие-то сотни…
Говорили о казаках, и Иосиф вдруг порывисто ринулся в классику:
– Вспомните, пожалуйста, «Тараса Бульбу»…
Потолковали о воинственности запорожцев, прославленной в былинных тонах Гоголем. Иосиф затронул тему юдофобии.
– Что ещё о казаках… – сказал неуверенно, покраснел и сам осерчал на себя из-за этого: – Я знаю, многие из них – юдофобы. Я уже поймал не один злой, ненавидящий взгляд. Но какое мне дело до них! Я вношу мою лепту в то, чтобы зло не захватило Россию. Россия для меня – это шестая часть Земли, часть, за которую отвечаем мы – здесь живущие. Как можно отстраняться? Дядя рассказывал, как здесь, в Оренбурге, убивали архиерея. На него надели надутую автомобильную камеру, столкнули в прорубь. Он мучился много часов, пока умер…
Пузищев постарался придать голосу трагическое звучание:
– А пятьдесят монахов с игуменом расстреляли!
Когда он произносил конец фразы, лицо у него было по-детски испуганным.
Козлов добавил о двухстах заложниках. Он пояснил Иосифу: ревком арестовал бывших офицеров, судейских и земских служащих и потребовал, чтобы Дутов явился с повинной. Конечно, он не явился – и всех этих людей перебили.
– Всё-таки как верно, что я пошёл! – Иосиф на мгновение замолк, стараясь успокоиться. – Отец был против: пожалей мать! Мама переживала страшно: я – самый младший, у меня две сестры… Было больно за маму, мне и сейчас больно…
– Вы сказали, у вас какая-то идея… – напомнил Козлов, не переставая есть суп.
– Да! Но как было трудно до неё дойти! Гесиод учил: мысль рождается в свободе от дел и слов. А у нас вечно какие-то дела и море слов. Ваша мысль замечательна: размышлять в покое с трёх часов дня до отхода ко сну. Ничего прекраснее не могло бы быть! Чего мне стоило выкраивать хоть два часа в день. Кабинет не годился: там приготовляешь уроки, там не та атмосфера, вы понимаете… Прятался в беседке, на чердаке. Домашние замечали – переглядывались. И всё-таки удалось добиться, что идея возникла…
– Вас слушают, – нетерпеливо подтолкнул Евстафий.
– Я понял: литературные герои живут не только в книгах, не только в нашем сознании. У них есть свой реальный мир. Писателям дано проникать туда. Но они этого не понимают. Они думают, что сами создают своих героев. На самом деле это не создания, а лишь отражения! Если их очень-очень любить, очень в них верить, то в покое – абсолютном покое – можно сосредоточиться до такой степени… что в нашу действительность войдут сами герои…
Пузищев фыркнул, отвернувшись в сторону. Иосиф протянул к нему руки:
– Постарайтесь представить… Вы тихой ночью сосредоточились в глухом углу сада или на крыше… А в каком-то доме женщина рожает… В миг рождения в ребёнка входит ваш любимый герой. Начинает расти, крепнуть Дон Кихот или Тиль Уленшпигель, которые так нужны России…
– Хм! – Козлов заинтересован.
– А почему не мустангер Морис Джеральд? – отчего-то обиделся Пузищев.
– Пусть и Джеральд, – согласился Иосиф.
– Утопия! – обрезал Истогин: – Чтобы это не осталось утопией, нужно одно. В парламенте будущей России шестьдесят процентов мест должно быть у женщин, милых, обаятельных…
Пузищев вскочил:
– Пойду-ка я за добавкой!
Когда он возвратился с полным котелком, Истогин всё ещё, с неослабной настойчивостью, развивал женскую тему. Пузищев обменялся многозначительным взглядом с Козловым, глубоко, шумно вздохнул – сколько чувства было в его жалобном возгласе:
– Чего ещё не хватает – поджарки!
Иосиф поправил:
– По-моему,
10
Из-за прохваченного солнцем шафранового облака косо падали тончайшие и хрупкие апрельские лучи. Там и там на улицах, где наслоилось за зиму особенно много снега, он, убывая, сверкал расплавленным стеклом. Кое-где участки мостовой уже совсем обнажились, вовсю омываемые ручейками. Заборы палисадников размякли от сырости. С застрех по большей части бревенчатых, обшитых крашеным тёсом домов срывались кручёные струйки капели.
Отряд белых строем следовал через город, чтобы занять позиции в районе под названием Аренда. Был в разгаре исторический для Оренбурга день 4 апреля 1918 года. Город взят белыми, когда вокруг него – советская власть, когда Центральная Россия, Сибирь, Туркестан – в руках большевиков. Ещё почти два месяца – до выступления чехословаков, ещё нет и помину об армиях Колчака.
Молодёжь, придерживая на плече ремни ружей, жизнерадостно печатает шаг – брякают патроны в подсумках, звякают манерки. На тротуарах толпятся жители.
– Освободители наши! Глядите – дети!..
Какая-то дама размахнулась и бросила букет искусственных цветов. По колонне порхнуло:
– Давайте «Шотландца»!
Безудержность сил и бешеной удали грянула с заражающей лихостью:
Шотландский парень Далгетти
Поехал в Эр-Рияд.
От спутников отстал в пути,
Пески кругом лежат.
Устал идти, устал идти!
Где взять глоток вина?
А ждёт тебя, мой Далгетти,
Султанова жена…
Звонко простучала, отдавшись многократным эхом, пулемётная очередь.
– Вон с того чердака-аа!..
Колонна стремглав рассыпалась, облавно охватывая трёхэтажный дом: распираемые жадной энергией – теснясь шинель к шинели – рванули по лестнице вверх. Красный, открыв люк чердака, стрелял вниз из нагана. Хоронясь за краем тёмного зева, он ранил нескольких, пока, прошитый пулей трёхлинейки, не грохнулся на лестничную площадку. Второго – ещё чуть-чуть, и ушёл бы! – сбили с крыши соседнего дома.
Иосиф, Козлов, Пузищев, закинув винтовки на плечо, выходили из подъезда. Вдруг враз встали:
– А где Истогин?
Он лежал ничком на мостовой. Судя по попаданию, должен бы опрокинуться навзничь. Может, кто-то уже перевернул его… Пулемётная пуля ударила в грудь и вышла из спины, разворотив позвоночник. Димитрий не дышал. Лужа крови ещё курилась.
11
В нежной сини неба пыхнуло желтоватое пламя – с далеко и ясно разнёсшимся, со своим округлым охом лопнула шрапнель. Интернациональный большевицкий полк, сплошь несгибаемо-серьёзные напористые мадьяры, стал покидывать снаряды в расположение белых. Одних лишь мадьяр не удалось бросить на лопатки. Они отошли, не теряя порядка, установили связь с частями красных в окрестностях города и теперь попёрли в драку.
Как раз в это время замитинговали две сотни казаков, что подошли из станицы Неженской. Их больно хлопнула нежданная весть: на станицу движется карательный отряд – надо мчаться спасать семьи. Лукин, со слезами, тщился задержать станичников. Они покинули город – в то время как отряд большевиков приближался не к Неженской. Он вливался в оренбургское предместье. Впереди тарахтел броневик, за ним, с ленцой двигая из стороны в сторону стволом пулемёта «гочкис», катил окрашенный в серое бронеавтомобиль.
Ещё одна большевицкая часть подтягивалась вдоль железной дороги к вокзалу. Этот полк выезжал гасить в населении недовольство поборами. Казаки станицы Сакмарской должны были не дать ему вернуться, раскидав рельсы. Однако путь оказался в целости – красные прикатили в эшелонах, сопровождаемые бронепоездом, почти к самому городу и быстро выгрузили артиллерию.
Над крышами домов, над площадью, над дворами чаще и чаще распускались пухлые бледные бутоны шрапнелей. В расположении белых там и сям вздыбились пожары. Иногда огонь выбрасывался ввысь витым столбом, от него отрывались жаркие хлопья и истомно потухали на излёте. Треск винтовок стоял такой, будто немыслимое скопище народа оголтело крушило сухой хворост.
Козлов, Иосиф и Пузищев крепенько засели в обезлюдевшем доме на углу Николаевской и Кладбищенской улиц. Аккуратно целясь, они выщипали рядок побежавших было в атаку красных – остаток отпрянул.
Евстафий и Иосиф, присев у окна нижнего этажа, наполняли обоймы патронами. Пузищев у соседнего окна продолжал стрелять, целя куда-то вверх.
– В кого ты? – спросил Козлов.
– У меня, х-хе, поединок! Вон – угнездился… – показал на верхний этаж дома, что стоял слева, по другую сторону.
Пуля звучно стукнула в толстый подоконник перед Пузищевым – он отшатнулся, жмурясь.
– У-у, пылища! Ничего. Всё-таки я тебя сниму… – тряхнув головой, стал тщательно прицеливаться.
В этот миг вблизи жигануло воздух просторной слепящей росшивью – разорвался снаряд красных. «Та-та-та-а…» – заработал ручной пулемёт белых. Козлов и Иосиф выстрелили по красногвардейцам, что мелькнули в конце улицы. Потом Евстафий повернул голову:
– Миша!
Пузищев лежал под окном на боку, спиной к товарищам. Лопатки двинулись под шинелью, точно меж ними чесалось. Козлов тронул – и, отвернувшись, закрыл руками лицо.
– Что-о? – вырвалось у Иосифа.
– Пуля – в глаз…
12
Прибыл полк красных из Соль-Илецка. Крупный отряд сосредоточился на окраине, именуемой Нахаловкой, и напал оттуда. Противник брал числом, напирал всё упорнее. Белые партизаны, огрызаясь частым огнём навскидку, отошли на квартал. Группа молодёжи приостановилась в узком дворе, стеснённом высоким длинным домом и каменным сараем. Из смежного двора передали приказ Корчакова:
– Приготовьсь к контратаке!
Козлов увидел под навесом сарая воз с дровами. – Пойдём под его прикрытием… – Впятером выкатили воз за ворота. Мостовая в сторону противника забирала в гору: там ладно и густо стегали хлопки – вдоль улицы брызгало певучими снопами пуль. И, однако, горстка белых неотступно надвигалась на противника, налегая на тяжелогружёную телегу. От этого противостояния воздух на сжимающемся пространстве между ними и красными стал каким-то проваренным и тугим. Пули сочно, хрустко впивались в поленья на возу, и те иной раз стреляли щепкой, будто колкой искрой; поддетые чурки слетали наземь.
Красные пристрелялись и хлобыстнули залпом понизу – двое партизан подсеклись на перебитых ногах, третий, падая в сторону от воза, получил ещё одну пулю в шею навылет.
Козлов и Иосиф ослеплённо пытались катить телегу вдвоём. Евстафий поскользнулся, упал – рука хряснулась об острый обод колеса. Оно с коварной осторожностью подалось назад… секунда – и мягко пересечёт спину солдатика.
Иосиф руками, головой упёрся в задок телеги: от натужного напряжения голову разрывал внутренний неумолчно-стенящий крик. В истошном вопле усилия мозжили ноги: они видны красным от колен до подошв, красные целятся… Легчайшие сухие, металлически-секущие взвизги – на долю мига пули соприкасаются с булыжниками мостовой. Душу корёжит неотвратимая ясность: вот, вот жгуче, дробяще клюнет в голень!
Чир-р-рк, чи-и-р-р-рк, чи-и-ирр-р-рк!..
Евстафий вскочил, они с Иосифом бросились в зияющий справа подъезд. Красные показались на улице в рост, сделали перебежку, наступая…
Козлов отстегнул от пояса гранату, вставив в отверстие запальную трубку, он боком скакнул из подъезда на панель и размахнулся – граната выпала из его руки под ноги.
«Не-е-ет!!!»
Инстинкт толкал Иосифа вглубь подъезда, но он почему-то нырком скользнул к гранате, хватанув, метнул в красных и дёрнул Козлова за ногу. Оба приникли к панели. Грохот вбил вату в ушные раковины. Скользящим ударом прибила тяжко фыркнувшая волна, мимолётно скрипнули в дюйме от виска осколки.