- Это я захватил, чтобы тебе веселее было. Врачи говорят, что домашняя обстановка помогает выздоравливать. - Николай подошел к тумбочке, и пока Тюрина сгружали на приготовленную больничную койку, открыл дверцу. - Здесь гостинцев немного: окорочок, балычок, коньячок. В общем все, что нужно. Надо будет порезать - вот кнопка. Работает.
Нажмешь - придет сестра. Я договорился. Ты, Макарыч, будешь здесьлежать как король. А если что посерьезнее, вот к нему обращайся. Николай хлопнул по плечу одного из санитаров. - Я его проинструктировал. Так что, давай, лежи спокойно.
Тюрин перевел мученический взгляд на санитара, и тот обещающе улыбнулся, а затем подтвердил:
- Все будет о'кей, батя.
Санитары исчезли так же быстро, как и появились, а Николай, уходя, обернулся в дверях и сказал:
- Да, тебе могут бабки понадобится. Мало ли на что. Всякое бывает. Он достал из карман пачку червонцев, шагнул к Тюрину, а тот из последних сил вдруг как-то по-кошачьи мяукнул и торопливо забормотал:
- Нет-нет-нет, Коля. Не надо! Не надо мне денег. Все есть. Ну зачем мне здесь деньги?
- Да ладно тебе, - сказал Николай. - Ты, главное, выздоравливай. - Он сунул пачку Тюрину под подушку, по-приятельски улыбнулся и начал прощаться. - Пока, Макарыч. Смотри, чтоб все нормально было. Обращайся к этим. За все заплачено. - Николай кивнул и наконец закрыл за собой дверь.
Оставшись один, Тюрин вконец расстроился. Он в который раз подумал о побеге, но вспомнил двух могучих санитаров и застонал. Стон получился слишком громким, и Тюрин испугался, что его услышат.
- Пропадите вы все пропадом! - прошептал он. После этого Тюрин отвернулся к стене, закрыл глаза и от пережитых волнений и усталости быстро уснул.
После посещения Николая и переезда в отдельную палату Тюрин вдруг сделался угрюмым и неразговорчивым. По ночам, во сне к нему попрежнему являлся владелец венского дворца, но теперь он выглядел каким-то бледным и чахлым, словно кажущаяся плотность канцлера целиком и полностью зависела от состояния Тюрина. Кауниц скромно садился на самый краешек кровати, тяжело вздыхал и с таинственным видом, голосом Николая шептал:
- Или он тебя, или ты его. Он - сильный, ты - хитрый. Напоишь его пьяным и на вдохе в рот ему водки. Пьяный не прокашляется.
В очередной раз услышав этот совет, Тюрин не испугался и не возмутился. Он даже пробормотал:
- Посмотрим. Посмотрим, - затем ногой спихнул вельможу с кровати, и тот, бледнея и теряя очертания, неслышно проследовал мимо Тюрина в свой двухмерный, идеально прописанный мир.
На третий день Николай снова навести Тюрина. Он пришел веселый, гладко выбритый, в безукоризненно белом щегольском халате. Халат так ладно сидел на Николае, будто он сшил его на заказ и только сегодня получил: новенький, накрахмаленный, с большими карманами для стетоскопов и прочих гуманных инструментов врачебной практики. Николай вошел, тихонько прикрыл за собой дверь и прямо с порога начал:
- Здорово, Макарыч. Ну ты даешь. Я думал, ты лежишь помираешь, а у тебя рожа, как у мясника. Молодец. Так и надо. - Николай подошел к кровати, протянул Тюрину руку, а когда тот собрался было пожать её, он разжал пальцы, и с ладони на грудь Тюрину прыгнула какая-то пакость. Сердце у больного как будто споткнулось и заныло, а Николай громко рассмеялся. - Это тебе, Макарыч, подарок. Чтоб не скучно было лежать. Игрушка что надо. У нас таких не делают. - Он взял маленькую пластмассовую лягушку и повертел её перед носом у Тюрина, а тот, оправившись от испуга, капризно сказал:
- У меня же сердце, Коля. Что же ты меня так пугаешь?
- Да, тебя испугаешь, - ответил Николай и подмигнул. - Это ты меня напугал, Макарыч. Это я должен валяться на твоем месте, процедуры принимать, а ты, вон бугай какой, лежишь, как в санатории, и в ус не дуешь. А я - крутись. Ну ничего, - мечтательно проговорил
Николай, - уволишься с работы, поедем с тобой на юг, отдохнем как люди. Море, телки, только успевай карман разевай. - Николай рассмеялся и с любовью посмотрел на Тюрина. - Ты как здесь, ничего, небалуешься? - спросил он.
- Ну ты что, Коля, - морщась от сердечной боли, ответил Тюрин. - Здесь и поговорить-то не с кем. Лежу тихо, помираю. - Неожиданно Тюрин вспомнил о репродукции, кивнул на неё и попросил: - Забрал бы ты её. А то этот холст по ночам спать не дает, во сне приходит.
- Нормально, Макарыч, - ответил Николай, - тебе нужна домашняя обстановка. Пусть висит. Да и осталось-то всего один день. Завтра я заберу тебя. Будешь дома целыми днями телевизор смотреть, да в потолок поплевывать. Какие у тебя заботы? Даже завидно. Эх, хорошо, наверное, вот так прожить всю жизнь, как ты... - Николай посмотрел на Тюрина и вдруг расхохотался. - Да ведь со скуки можно подохнуть. А? И денег мало платят. Он протянул руку к стене, нажал на кнопку и спросил: - Сколько ты получаешь-то?
- Сто двадцать, - впервые застеснявшись своей зарплаты, проговорил Тюрин.
- Чистыми? - спросил Николай.
- Нет, чистыми сто два, Коля. Подоходный, бездетность, профсоюз...
- Грязными, значит, - Николай посмотрел на часы, в это время в дверь постучали и в палату вошла строгая дородная сестра. При виде Николая выражение лица у неё изменилось. Она вежливо, с кокетливой улыбкой поздоровалась, а затем спросила:
- Вам что-нибудь надо?
- Кофе, лапуль. Две чашечки кофе, - ответил Николай. - Ты как, Макарыч?
- У меня же сердце, Коля, - обиделся Тюрин.
- Тогда одну, - сказал Николай медсестре. - Покрепче и ложечку сахара. а ты, Макарыч, будешь что-нибудь? Что там у вас есть? - обратился он к медсестре.
- Кефир, - ответила та, но Тюрин быстро проговорил:
- Да не надо мне ничего. Мне лучше что-нибудь от сердца. Разболелось как...
Николай не дал ему договорить.
- Кофе и сердечное, - сказал он.
Едва за сестрой закрылась дверь, Николай открыл тумбочку, по-хозяйски порылся в ней и достал принесенный им же коньяк.
- Так ты его даже не раскупоривал? - удивился он. - Ты что, Макарыч, не пьешь совсем?
- Я же болею, Коля, - ответил Тюрин. - Да я и раньше никогда не увлекался. Не привык. Отец у меня сильно закладывал. Может, поэтому.
- Отец - это хорошо, - рассеянно сказал Николай. - Значит гены есть.
Что такое гены, знаешь небось?
- Знаю, - ответил Тюрин. Он хотел было объяснить, что гены здесь ни при чем, что не пил он потому, что не было у него такой потребности, но Николай не дал ему договорить. Он наклонился к Тюрину и, серьезно, глядя ему прямо в глаза, тихо спросил:
- А что ты тогда видел, Макарыч? В тот день, когда зашел ко мне за трешкой? - Этот страшный вопрос прозвучал настолько неожиданно и не к месту, что Тюрин конвульсивно глотнул воздуха, захлопнул рот и вытаращился на Николая так, словно тот приставил ему ко лбу ствол пистолета. - Говори, не бойся, - наблюдая за метаморфозами тюринского лица, сказал Николай.
- Я ничего не видел, - наконец выдавил из себя Тюрин. - Я денег спросить... до получки, а тут дверь открыта. - Тюрин замолчал, а Николай громко и каким-то противным начальственным тоном потребовал:
- Ну, давай, рожай. Дверь открыта... Дальше что?
- Ну что же ты, Коля, дверь не закрываешь? - умоляюще проговорил Тюрин. - Это хорошо, что я зашел, а если бы не я, если бы кто-нибудь другой?
Эта фраза необыкновенно понравилась Тюрину. Он вдруг снова ощутил себя "своим", совершенно "своим". Другом, родственником, соучастником, ангелом-хранителем Николая. Он почувствовал, что накрепко связан с этим дьявольским и могущественным человеком, и что связывающие их нити уже ничем не оборвать. Может быть, впервые в жизни Тюрина посетило творческое вдохновение, и он мысленно увиделсебя кроликом под брюхом у льва. Над ним жаркой бездонной дырой зияла пасть, способная проглотить его целиком. По обеим сторонам вверх уходили две колоссальные мускулистые лапы, каждая из которых играючи могла превратить его в лепешку. И хотя лев был ужасен и непостижим для Тюрина, это все же был "свой" лев.
Впервые в жизни Тюрин ощутил удовольствие от страха. Он щекотал его усохшее самолюбие, кружил голову, словно вино. Тюрин почувствовал себя шерстинкой, когтем, клыком исполинского животного. Ему вдруг захотелось, чтоб кто-нибудь узнал об этом, увидел, как он запросто разговаривает с кровожадным зверем, пусть и не гладит по гриве, а всего лишь украдкой трогает пальцем кончик его хвоста, по-свойски жмется к нему, слизывает кровавые брызги с его усов. Тюрину и впрямь захотелось сообщить Николаю что-нибудь эдакое, интимно-секретное, доказать свою бесконечную преданность и любовь, рассыпаться в благодарности за то, что он живой, а не лежит в ванне с перерезанным горлом, за то, что допущен к страшной тайне, за то, что Николай, этот невообразимый человек рискнул, дал подержать ему свою жизнь, пожонглировать ею в свое отсутствие. Это почти невыносимое по остроте чувство на какое-то время захлестнуло Тюрина, из глаз его потекли слезы и, едва справившись с собой, он торжественно выдохнул из себя:
- Коля, тебе нечего бояться! Я все видел, но тебе нечего бояться! - А дальше Тюрина понесло в философию. Объявив, что жизнь - штука сложная, он принялся оправдывать Николая в его же собственных глазах. Николай слушал рассеянно и недолго. Видимо, все, что ему хотелось узнать, он выяснил, и после того, как Тюрин назвал увиденное в квартире - трагической ошибкой, Николай резко оборвал его. Он вдруг засмеялся, хлопнул Тюрина по животу, да так сильно, что тот захлебнулся на полуслове.
- Ну ты даешь! Молодец! - с удовольствием похвалил он. - Тебе,
Макарыч, с трибуны надо выступать. Я люблю разговорчивых.
В это время с палату вошла медсестра с чашкой горячего кофе на общепитовском подносе. Довольная своей расторопностью, она понюхала воздух над чашкой, похвалила кофе и подошла к кровати. Но Николай быстро поднялся и начал прощаться.
- Спешу-спешу-спешу, - заторопился он. - Кофе вот Макарыч выпьет, с коньячком. А у меня дел полно.
- Ну-у, - огорчилась медсестра, - а я-то старалась.
- Это хорошо, что старалась, - похвалил Николай и посмотрел на Тюрина, а тот, дождавшись этого взгляда, расплылся в широкой улыбке, сцепил пальцы в замок и помахал двуручным кулаком над головой.
- Все будет нормально, Коля, - пообещал он.
- Смотри, не балуй, - шутливо погрозил пальцем Николай. - Завтра домой.
5
Когда Николай покинул палату, и у Тюрина выветрился из головы верноподданнический восторг, он вдруг ощутил стыд и бессильную ненависть к этому человеку. Подобное чувство Тюрин испытывал в своей жизни несколько раз, когда приходилось выбирать между позорной капитуляцией и побоями. Получалось, что Тюрин всегда выбирал унижения. В такие моменты фантазия его разыгрывалась до предела: в каждом пьяном, во всяком ханыге он видел своего палача. Тюрин очень живо мог представить, каким образом его убьет тот или иной субъект. И хотя подобные вещи с ним приключались нечасто, каждый случай он запоминал до мельчайших деталей. Вначале его терзал страх быть убитым или зверски избитым, затем наступало отрезвление, и в Тюрине просыпалась ненависть к обидчику, а уж потом, после спокойного анализа, наваливался мучительный стыд. Мысленно Тюрин разглядывал себя со стороны во время позорного инцидента, вспоминал все сказанное им, представлял выражение собственного лица, жесты, и после каждой такой экзекуции он подолгу испытывал к себе отвращение.
- Заберите это, - сказал Тюрин поскучневшей медсестре и кивнул начашку дымящегося кофе. - Я не буду.
- Дело ваше, - равнодушно ответила медсестра.
Оставшись один, Тюрин перевернулся на бок, накрыл голову подушкой и жалобно застонал. Он бормотал проклятья в адрес Николая и даже немножко всплакнул. В такие минуты, когда Тюрин особенно остро ощущал собственную ничтожность, на какое-то время он вдруг становился храбрым до безрассудства. Сколько раз в мечтах Тюрин расправлялся с самыми отпетыми головорезами: бил их ногами, разрезал ножом, сдавал в милицию, но с Николаем он ничего не мог сделать даже в этих бредовых фантазиях. Его мучитель был непобедим. Николая не брали воображаемые пули, воображаемые ножи ломались об него, как спички, воображаемая дубина отскакивала от головы Николая, и даже милиция, как воображаемая, так и реальная, ничем не могла помочь Тюрину. Оставшиеся сутки Тюрин проспал. Изредка он просыпался, вспоминал о своем позоре и снова засыпал. А когда Николай снова появился в палате, он облегченно вздохнул и даже обрадовался его приходу. Думать о справедливом возмездии рядом с этим чудовищем было невозможно, и не имело смысла. Тюрин вновь почувствовал себя щепкой посреди широкой реки и с облегчением отдался этому чувству. Совесть больше не мучила его в этот день. Тюрину было не до нее. Наоборот, ему нравился тот переполох, который поднялся из-за его отъезда. Тюрину и раньше приходилось выписываться из больниц, но тогда все выглядело очень буднично. Зато сейчас две молоденькие практикантки, щебеча, помогли ему одеться. Старшая сестра каждую минуту забегала в палату и справлялась, как идут дела. Затем Тюрина уложили на носилки, и важный доктор минут десять консультировал его, как надлежит питаться и какой соблюдать режим.
До машины Тюрина несли все те же здоровые санитары. В это время две медсестры поправляли на нем отутюженный пиджак, а гуляющие больные смотрели ему след, и Тюрин прочитал на их лицах уважительный вопрос: "Что это за птица? Не иначе как номенклатурный работник районного масштаба, а то и областного".
"Скорая" действительно оказалась скорой. До дома доехали почти мгновенно, с эффектным завыванием сирены. И когда Тюрина внесли в его квартиру, он уже не удивился тому, что комната была прибрана, постель разобрана, а на неведомо откуда появившемся журнальном столике стояла большая ваза с фруктами и несколько пузырьков с лекарствами.
Помогая себя раздевать, Тюрин думал о том, как все-таки приятно побыть иногда всеми уважаемым человеком, или хозяином, или... Дальше Тюрин не пошел, не желая портить себе настроение.
Его аккуратно положили на диван, накрыли одеялом и пожелали спокойного выздоровления. А когда Николай наконец проводил санитаров, и они остались вдвоем, Тюрин растроганно сказал:
- Спасибо, Коля. Честное слово, спасибо. Я, знаешь ли, человек маленький. Мне всякое внимание приятно. А откуда у нас внимание к таким как я? Нас много. Всех разве уважишь. А ты вот уважил. Спасибо тебе. Последние слова Тюрин произнес с дрожью в голосе, а Николай, довольный произведенным эффектом, стоял посреди комнаты и цокал языком.
- Что же ты, Макарыч, опять сопли распустил? Какой-то ты не мужик, ей-богу. Чуть что - раскисаешь. Уважать себя надо. Силу воли тренировать. От силы, Макарыч, кайф сильнее, чем от водки.
Водка - ерунда. Сильный человек пьет для радости, слабый - от страха.
Я, Макарыч, раньше тоже боялся: отца, учителей, начальство, а потом понял, что бояться надо только одного: что кто-то окажется сильнее тебя. Ну, а как доперло до меня, так все и пошло, как надо. - Поучая
Тюрина, Николай подошел к репродукции, которая каким-то образом уже оказалась на прежнем месте, потрогал пальцем старое темное дерево, затем вернулся к дивану и присел на краешек. - Силу, Макарыч, и показывать не надо, её и так видно. А на людях храбрятся только слабаки, сявки. Я вот позавчера в гостях был. Так там один фраер полез на меня, рубаху до пупа разодрал. Это на людях-то. Я ему на ухо: пойдем, мол, здесь-то неудобно. В подъезде хоть портки себераздирай. Что ты здесь-то ерепенишься? Испугался. Думал глоткой меня взять. - Слушая Николая, Тюрин краем глаза заметил на белом пододеяльнике какое-то движение. Он повернул голову и увидел небольшую змейку с желтыми пятнышками на шее. Сердце у Тюрина пару раз выстрелило, он сипло хрюкнул горлом и потерял сознание.
Очнулся Тюрин от пощечин и резкого запаха спиртного. Едва к нему вернулось сознание, как он услышал голос Николая:
- Макарыч, Макарыч, ну слава Богу, жив. Что же ты так испугался? Это ж я тебе ужа принес, чтоб не скучал. Домашнее животное. Вместо собаки, Макарыч.