1
В городе Москве, недалеко от улицы Воровского, сплошь заселенной посольствами, в переулке, напротив здания Верховного Суда Российской Федерации, в продолговатом деревянном кафе сидели двое.
Как и вся богема мира, писатели Москвы не прочь провести время в артистическом кружке. И у них, как правило, совершенно нет денег, и они, что называется, тянут время от салата до антрекота, и от антрекота до кофе.
И смешно смотреть, мой грустный читатель, как некая литературная дама, - поэтесса - если судить по ее шерстяному балахону необыкновенных размеров - , долго глядит в меню, обращаясь иногда к своей молодой пассии:
- Ирина, возьмем антрекот... И салат?..
И начинающая пассия, откинув длинными пальцами волосы, задумчиво изрекает:
- Конечно!
И большое, исключительное уважение к матроне не позволяет ей оплатить обед из собственного кармана, чтобы не поставить ее в неловкое положение хоть на минуту, чтобы не оскорбить зависимостью от себя.
И почтенная матрона, извлекая трояк из обшитого блестками кошелька, глядя на тонкое и одухотворенное лицо своей пассии, - тоньше камеи, - думает: " Или обезьяна тебя родила?"
И эти двое, судя по всему, не принадлежали к литературным генералам.
Заказав по меню обед в рубль двадцать восемь копеек, - что уже перехлестывало бюджет и было уже неким артистическим транжирством, - они долго раскладывали свои портфели и разворачивали портмоне.
- Знаете, Вероника, - говорил молодой человек в длинном белом свитере с отвислыми рукавами, - сегодня на нашей студии при Доме Культуры железнодорожников я не стал читать свою новую вещь. Не та сегодня была среда, не та была атмосфера.
Вероника Захаровна, облокотившись на край стола и закурив сигарету, медленно выпустила клуб дыма и спросила:
- Творческая?
- Творческая, творческая!
Надо сказать, что эти двое были такие писатели, которых и вовсе не видно. Молодой человек, Владик Бухнов, являлся членом художественной студии при Доме Культуры железнодорожников. Вероника Тушнова была писательницей детских рассказов и в первой литературной молодости даже выпустила книжку. Отсюда ясно, что литературным генералам до нее не было никакого дела и они ее не видели и не замечали даже в большой бинокль. Однако не нужно думать, что литературная жизнь происходит только в верхах искусства. Как и в театре, это только видимая часть айсберга.
И здесь, внизу, происходят течения, круговороты и драмы.
- Знаете, Вероника, - говорил Владик Бухнов, - литература, которая обещает много дать, но ничего не дает, это литература несуществующего дня.
- Да, да. Как вы правы.
- В самом деле, посмотрите: Вознесенский исписался, Рахматуров больше ничего не дает. Я читал его последнюю вещь в "Новом Мире". Ерунда! Чушь собачья!
Хоть литературные генералы и не интересовались Владиком Бухновым, но сам он сильно интересовался литературными генералами.
- Угадайте, Вероника, что мне больше всего всегда хотелось иметь? Какую вещь?.. Я всегда мечтал заиметь хорошую иностранную авторучку. Например фирмы "Паркер". Или французскую, немецкую, итальянскую, словом, западную, хорошей фирмы. Настоящее, высококачественное перо. В крайнем случае, мечтал, чтобы мне на день рождения кто-нибудь подарил китайскую авторучку. С золотым пером.
- Это такую, что по шесть рублей?
- Да, по шесть рублей. Но китайскую авторучку сейчас не достать.
- Да, не достать. Да ведь хорошая иностранная авторучка очень дорого стоит.
- Да, очень дорого стоит. Одной моей месячной заработной платой не отделаешься. И вот, - представьте! - в магазине " Журналист " появились итальянские авторучки с итальянским же пером, по девяносто рублей.
- С золотым пером?
- С позолоченным. Но они пишут не хуже чем настоящие золотые перья. Сама пластинка пера сделана из тонкой нержавеющей стали, на ней выгравирована красивая латинская надпись, а на конец самого пера напаяна маленькая капелька настоящего золота. Так что ручка пишет очень мягко и очень долговечна. Такую ручку нужно сначала осторожно расписать - на хорошей гладкой бумаге - примерно исписать две или три школьных тетрадки в линеечку, чтобы ручка привыкла к вашей руке, и тогда ручка пишет просто идеально! Хватаю свою премию и мчусь! Казалось бы, ручки дорогие, но можете себе представить: опоздал!
- Не купили?
- Напротив, купил.
- За девяносто?..
- За десятку!
- Как же так получилось?..
Владик откинулся в кресле.
- Знаете, Вероника, я всегда фанатически верил в свою удачу. Меня нигде не печатают, но я не унываю. Потому что я знаю: не в Союзе Писателей находится искусство, а за столом писателя. И всегда во мне есть такое шестое чувство, такая уверенность, что меня признают, и что впоследствии и неизбежно я дам такую вещь, такое произведение, перед которым побледнеют все наши ораторы. Да и кто может определить уровень писателя?.. Произведение нужно сначала опубликовать.
- Верно, верно.
- И вот сегодня на работе я сразу почувствовал такую сильную возбудимость чувств, что мне было трудно высидеть на месте. Конечно, я сбежал. У меня там на работе такая служба, что иногда можно уйти. Мне хотелось немедленно за печатную машинку, печатать. Но нужно было еще слетать в магазин, за ручкой. Когда я туда прибежал, ручки уже закончились. Я долго бегал вокруг магазина и все никак не мог успокоиться. Черт знает, что началось такое! Мозг горел, - вдохновение! - и сознание у меня было такое легкое, ясное, как никогда. Гениальные мысли в моей голове появлялись и проносились с такой же легкостью и скоростью как у вас обыкновенные. Как будто бы мне опять исполнилось пятнадцать лет и я влюбился в первый раз в жизни в красивую девочку. Вот такое у меня было вдохновленное состояние. Мартовский снег, синие мартовские тени на мостовых, аромат этого мокрого талого снега... Я не пишу стихов, вы знаете, и никогда не пытался их писать, но тут вдруг написал:
Страдал поэт,
погиб, невинный,
теперь портрет
висит старинный.
- Так и Рюмкин не писал.
- Где ему!.. И вот в этот момент, когда я так бегал по улице туда-сюда как дурак, подъезжает какая-то длинная синяя посольская машина и выходит из нее высокий араб в черном шикарном шевровом костюме. На меня от него так и пахнуло запахом то ли миндаля то ли лаванды то ли чуть-чуть подгорелого сладкого изюма. "Что, - говорит мне араб, - магазин уже закрылся?" " Да, - говорю, - закрылся. Я сам хотел купить ручку, да закончились." " О! - говорит араб, - Так и не купили?.." "Нет, - говорю, не купил." " А вы журналист? - спрашивает араб, - Писатель?". "Да, - говорю, - писатель, пишу." " О, - говорит араб, - Вашему горю не трудно помочь. Я вам могу подарить одну свою авторучку. Такие авторучки есть только у меня и у моего брата шейха Мусаила. У меня таких ручек много." Он открывает борт пиджака, а у него действительно таких ручек много: целых шесть штук! и все под номерами, я это сразу заметил. У него внутри по верхнему краю кармана пришита серебряная полоска и на ней золотые круглые номера. Внутренние карманы пиджаков, в отличие от наружных, обычно служат для более практичных целей чем пришивать красивые золотые номера и на каждый из них вешать авторучку. Тут араб отстегнул ручку под номером шесть и подал мне это перо.
Владик вынул из кармана длинную красную ручку и протянул ее Веронике.
- А на кого был похож этот араб?
- Он был похож на Отелло. Настоящий араб: черный, высокий, курчавый и с огненным взглядом.
- Какая странная ручка, - проговорила та, - Смотрите какая большая, длинная. Таких нигде и не делают.
- Индивидуальный заказ, наверное.
- Наверное. Смотрите, какая.
Писательница разглядывала перо, отставив его в сторону. Открытая перьевая пластинка светилась золотистым светом. Продолговатое вытянутое тело ручки сужалось к концу и здесь ее увенчивало миниатюрное изображение головы черта, искусно вырезанное из твердого дерева.
- Ух какая! - еще раз проговорила писательница. - И зажим золотой. Смотрите, тут и проба выбита. Смотрите, смотрите! И гравировка на пере есть. Смотрите какая красивая!
Действительно, вдоль пера, по его правой стороне, вдоль золотой каемочки была видна надпись ;;;;;; ;;;;. Тонкая и красивая.
- Ну, продолжайте, продолжайте. Вы же мне не дорассказали.
- Короче, говорю я этому иностранцу: "Я так просто не могу эту ручку взять, мы не нищие тут живем. Ну, если только за деньги." Вытащил десятку, отдал ему, он на меня так странно посмотрел, мы и расстались. Потом только я сообразил, что раз подарок, то денег предлагать нельзя.
- Конечно нельзя.
- Сообразил, а машина уже на бульвар заворачивает. Уехала!
Вероника разглядывала подарок.
- Теперь этой ручкой "Апофеоз" писать буду. Давно задумал. Сначала я хотел написать эту тему в прозе, но теперь решил написать широкое историческое полотно в стихах.
Владик подпер правой рукой подбородок и задумчиво посмотрел в дощатый угол давно не ремонтировавшегося кафе.
Конечно, если бы он, Владик, был бы назначен директором этого торгово-столового заведения, этого кафе, он бы такого разгильдяйства, как здесь, не допустил: где и когда это видано чтобы в центре Москвы все стены кафе были засижены и загажены мухами? Это стыд и позор на всю Москву. Это Москва! Вот если бы Владика назначили заведующим этого кафе, тогда было бы совсем другое дело.
Владик приехал в Москву из города Козельска и квартиры и постоянного надежного места работы в Москве у него все еще не было. О такой хорошей должности в Москве, как директор этого кафе, с которой Владик мог бы справиться, Владику можно было только мечтать. Вот он и мечтал, часто, всегда, постоянно - по ночам, - или гуляя один по московским улицам, о таких хороших вещах он мечтал, которые могли бы случиться в его жизни: что он уже, к примеру, или директор кафе или столовой в Москве, или, скажем, рубщик мяса на Даниловском рынке. Но как устроиться на такие должности и как найти таких знакомых чтобы помогли в этом деле, Владик не знал. Если бы Владик мог хорошо и на постоянно устроиться в Москве, это была бы тогда совсем другая жизнь и у него нашлось бы время и возможность войти в московские редакции, в издательства, в журналы.
Конечно, самым простым и надежным делом было бы жениться в Москве на Москвичке. Да беда в том что у Владика уже была жена в городе Козельске. Поэтому о таких вещах и можно было только мечтать.
Вдруг в кафе началось какое-то движение.
Две деревенские бабы, сидевшие со своими сумками за столами, присели на корточки и спрятались за столешницами.
Глядя на них три московские девочки-школьницы из третьего класса, сидевшие с мороженным, так же нагнулись и спрятались.
Лицо Владика набычилось и покраснело. Он раздвинул руки и начал шевелить раздвинутыми пальцами как бы ловя внизу под собой под стулом в невидимой и мутной воде раков. Его голова мелко вздрагивала.
Вдруг он сильным движением откинулся на спинку стула, раскинул в обе стороны руки и стал говорить:
- Мы в космос запустим ракету:
дерзанья поэтов растут,
и атомной станции светом
огни коммунизма зажгут!
Нам дышится вольно, свободно,
и шири полей не обьять.
Мы мир отстоим всенародно!
Войне никогда не бывать!
Деревенские бабы послушали его, успокоились и снова уселись на свои стулья. Маленькие школьницы тоже вылезли из-под стола. Одна из них, хихикая, сказала:
- Ой, как я испугалась!
Махая руками как двумя оглоблями, Владик продолжал читать свою пока еще не записанную и нигде не опубликованную поэму:
- А после по улице Школьной
пойду я, усталый, домой,
и ветер с тоской беспокойной
летит над моей головой.
Вероника Захаровна откинулась в кресле и выпустила тонкий и длинный клубок дыма.
- Вот вы, Владик, мне много рассказали о своих замыслах, планах, задумках. И я тоже теперь хочу вам рассказать про себя. Мне, честно говоря, и поговорить не с кем. У меня есть муж Саша, но он от литературы так далек!.. Никому мы с вами, Владик, не нужны, и если, скажем, однажды умрем, никто этого даже и не заметит.
- Да! Да! Но нужно писать, работать!
- Вот вы, Владик, задумали творческую работу. Творческую! Полны замыслов, сомнений. Может быть, вы и ошибаетесь, но вы правы. Хоть что-то да и случилось у вас сегодня в жизни, хоть что-то да и произошло. Что-то необычное, новое. А у меня ничего никогда не бывает, ничего никогда не случается, ничего не изменяется, ничего не происходит! Никогда!
Владик состроил задумчивую гримасу и вдруг, вскочив, протянул авторучку Тушновой:
- Вероника Захаровна, возьмите! От души!..
- Ну если от души...
Писательница упрятала перо в портфель и встала. Они ушли, прижавшись друг к другу.
В переулке Бухнов вдруг вспомнил, что не успел записать пришедшее ему в голову стихотворение, и встал. Он долго и сосредоточенно рассматривал закраины крыш, пока какой-то шофер не закричал ему:
- Хватит ворон ловить, олух!
2
И опять редакторы не принимали ее рассказов, хотя она уже давно перешла на новые темы. И теперь вместо редакторов Веронике стали отвечать литературные консультанты, так как она перестала кивать своим профессионализмом.