Куда там!
Им, как выяснилось, мирных болел окучивать дубьем и забрасывать свето-шумовыми гранатами даже интереснее.
По крайней мере, никто в обратку не идет.
Что, блин, может доставить этим пидарасам в погонах, постоянно орущим о шестьдесят восьмом годе и «русских оккупантах», большее удовольствие, чем бить по головам русских девочек и мальчиков резиновой палкой или тяжелым спецназовским кулаком в боевой перчатке со стальными вставками?!
Противостояли этому беспределу только наши польские братья, за что им низкий поклон.
Ще Польска не згинела!
Уважаю.
С ними стояли несколько наших парней, которые либо пренебрегли предупреждением, либо, тупо увлекшись пивом, смешанным со сливовицей, его просто не слышали.
Один даже «прорыв» на поляну исполнил.
С надписью на футболке: «Я русский».
Красавец.
Фотография «прорыва» потом все либеральные СМИ обошла – как доказательство «русского фашизма в фанатской среде».
Вот интересно: почему, скажем, купальник из звездно-полосатого пиндосского флага – это здоровый американский патриотизм и искренняя любовь к демократии, а невинная надпись «Я русский» на футболке – шовинизм и разжигание национальной розни?
Сколько ни расспрашивал потом своих самых либеральных сослуживцев – так никто и не ответил.
Фашизм – и все дела.
Ага.
Все-таки что-то тут не совсем чисто…
…Они стояли, не сопротивляясь.
Сцепившись локтями и тупо закрывая своими телами перепуганных до смерти обычных фанов, на которых перли местные спецназовцы.
Предварительно забросав гостевой сектор с женщинами и детьми гранатами, предназначенными для разгона особо агрессивных демонстраций – типа срывающих очередной саммит антиглобалистов, вооруженных арматурой и бутылками с «коктейлем Молотова».
А мне лично было не до сопротивления.
Я шнурки сдуру перевязать решил, и тут у меня под носом свето-шумовая граната рванула.
Ни хрена дальше не помню, только урывками.
Меня Жека сразу же с сектора уволок, мимо полицейских.
Те, что удивительно, пропустили.
Наверное, видок был соответствующий.
В башке туман, в ушах странно хлюпает.
Как потом выяснилось, кровь.
Я-то надеялся, что только из носа течет.
Ага, щаз.
Но пришел в себя достаточно быстро.
В сортире какого-то ресторанчика, куда меня Жендос умываться затащил.
Холодная вода и оттянула.
Да еще, видимо, опыт.
А так – был бы мозг, стопудово было бы сотрясение.
Умылся, доехали до гостиницы, переоделись – не только я в крови с ног до головы был, тащившему меня на себе Жендосу тоже досталось – и рванули к парням.
…Ни мразям в нашем клубе, писавшим это подметное письмо, ни мразям в чешской полицейской форме, применившим спецсредства против мирных людей, пришедших посмотреть футбол, ни от меня лично, ни от моих парней прощения не будет.
Ни-ког-да.
Мы к вам еще приедем, уроды, помните об этом.
Рано или поздно.
Вопрос времени.
…А парни так и просидели в теплом уютном баре, погрели задницы под пивко и чешскую печеную свининку.
И только потом, после игры, после нашего с Жекой приезда, почти всю ночь мотались по больницам и участкам, пытаясь хоть чем-то помочь попавшим в беду людям.
Получалось хреновастенько.
В полиции нас чуть было самих не арестовали, и, если б не ребята из российской консульской службы, могли случиться и более серьезные неприятности.
Жека лез буром, да и все остальные не отставали.
Особенно после того, как в первой же больничке увидели прожженную насквозь, до зубов, «случайно отлетевшим» осколком свето-шумовой гранаты щеку пятнадцатилетней русской девочки.
И мертвые, остановившиеся глаза впервые взявшего ее на стадион отца.
И Ваньку Комбата, лидера объединяющей мирных ультрас «Фратрии», плачущего от бессилия.
Злата работала переводчиком: размахивала перед лицами копов паспортом гражданки Чешской Республики и требовала прекратить издевательство.
Переводила она моих парней почти дословно.
Не сильно… гкхм… стесняясь в выражениях.
Слово «курва» слетало с ее уст так же изящно, как строки чешского поэта, которые она взахлеб читала мне днем, до игры, когда мы снова пошли гулять на Карлов Мост.
Тут я и понял, что пропадаю.
И кажется, блин, окончательно.
Глава 5
Вылетали мы из Праги только через день после матча, вечером. Но торчать в городе после вчерашних событий не хотелось.
Вот и решили куда-нибудь быстренько метнуться, проветриться.
Собрались было сгонять одним днем в Карловы Вары, но Златкина подружка, та самая барменша, с которой все и началось, посоветовала прокатиться на Кутну Гору, посмотреть знаменитую Костяницу, церковь, построенную из человеческих костей в память о жертвах средневековой чумы.
Типа, нельзя в Чехии побывать и это место не посетить.
Странно.
Я в Праге был далеко не впервые и про Костяницу мне слышать доводилось.
Но ни разу там не был.
Ну, и зажегся, естественно.
Парни тоже встрепенулись, – типа, ну, ни фига же себе.
Поехали…
…Мрачное зрелище, доложу я вам.
Особенно меня поразили подвески и светильники.
Из мелких и крупных человеческих костей.
Многие, похоже, из детских.
Бр-р.
Вышли мы оттуда потрясенные и подавленные.
В книжках про такое читать иногда даже прикольно.
Но когда видишь своими собственными глазами…
Не знаю.
Мировосприятие точно меняется.
Иногда – совершенно радикально.
Кто-то, наверное, после таких вещей начинает верить в Бога.
А кто-то – наоборот, перестает.
Когда мы зашли перекусить в первый попавшийся кабачок и случайно накрыли там пятерку бритишей из Лидса, пользоваться этой приятной в любое другое время неожиданностью никому не захотелось.
Да пошли они.
Пусть живут, суки.
До поры до времени.
Нас-то тут, с учетом пары-тройки приблудившихся поляков, десятка три.
Не считать же парней по головам.
И так все понятно.
Но поторопиться стоило.
Во избежание, так сказать.
Я остановил своих поднятой вверх рукой и, криво усмехаясь, подошел к заставленному пивом столику бритишей.
– Hi there, – кривлюсь немного насмешливо. – Did we meet before?
Достал сигарету и демонстративно медленно прикурил.
– We are in unequal position, – продолжаю, – so just pay what you have to and get out of here. Before we get angry.
Из всей пятерки дернулся только один.
Тот самый здоровенный лосяра, с которым мы уже дважды неудачно для его задницы пересекались.
Но его тут же схватил за руки приятель.
Остальные просто кивнули и подняли вверх пустые ладони, поддерживая наше миролюбивое начинание.
Потом что-то быстро подсчитали, бросили на стол кучку мятых купюр и гуськом потянулись к выходу.
Лосяра, правда, подзадержался.
– I remember you, – рычит, – russian asshole!
И ушел следом за остальными.
Я только плечами пожал.
Я тебя тоже люблю, думаю.
Мы с тобой обязательно встретимся, и не раз.
Подумаешь…
Зато настроение-то как сразу улучшилось!
Теперь можно и по пивку, безо всяких мыслей о средневековых ужасах…
Глава 6
…Ночью усталая Злата, прижавшись ко мне всем телом, вдруг предложила поехать пообедать к ее родителям.
Она после поступления в университет снимала небольшую квартирку неподалеку от Вышеграда, у них так принято.
А не рановато ли, думаю.
Но деваться некуда.
Соглашаюсь.
Ладно.
Не свататься же к ним еду.
Так, познакомиться с родителями своей новой девушки.
Нормальное явление.
Ни к чему не обязывающее…
…Вылетали мы с парнями, как я уже говорил, поздно вечером, «Аэрофлотом».
«Чешскими авиалиниями» можно и подешевле добраться – в одну-то сторону, но они летают в Москву по утрам, а какой идиот помчится в выходной день из стылой, но солнечной и прозрачной Праги в слякотную, плотно закрытую толстыми облаками и насквозь пропитанную лужковскими реагентами Москву?
Кроликов в других местах разводят.
На других фермах.
Несмотря на весь наш неподдельный патриотизм.
Чек-аут был в нашей гостинице, как и по всей Европе, – в двенадцать дня.
Поэтому с утра я покидал шмотки в сумку, расплатился за мини-бар кредиткой на ресепшен, закинул сумку в гостиничную камеру хранения, мы вызвали такси и – поехали.
Квартира Златкиных предков располагалась в симпатичном особнячке на одной из тихих улочек Нового Места. Большая, гулкая, чуть пыльноватая, она свидетельствовала о благополучии владельцев.
Предки моей новой девушки явно не бедствовали.
Как они, интересно, отнесутся к знакомству дочери с околофутбольным отморозком, да еще русским в придачу?
Русских ведь такие чехи не просто «не любить» должны.
А тихо ненавидеть.
Посмотрим, посмотрим.
Хотя и плевать, в принципе.
К счастью, у меня не было времени разглядывать обстановку и размышлять над проблемами чешско-российских отношений: тут же появилась уютная пухлая тетка с характерными повадками восточноевропейской прислуги и пригласила нас в гостиную, где уже был накрыт стол.
Стол был, кстати, ничего себе.
Скорее не чешский, а английский.
Или – старосоветский, судя по фильмам об отечественной номенклатурной элите.
Родители моей девушки даже на первый взгляд казались куда более интересными.
Отец – высокий, худой, сутуловатый, сильный мужик хорошо за пятьдесят в строгом дорогом костюме.
И худенькая изящная мама в длинной светлой юбке и темной блузке, с копной длинных пепельных волос – приблизительно того же возраста.
Я бы не возражал, чтобы Злата в возрасте «за пятьдесят» выглядела так же.
Порода, блин.
Хорошо, я догадался чистый серый свитер надеть от «Барберри» и относительно свежие голубые джинсы с белыми кроссовками.
Хотя на фоне этой породистой чопорности видок у меня был все равно, как бы это помягче сказать, – не соответствующий.
Ну, да ладно.
Английский у меня приличный, тут я не подкачаю.
Пусть гадают, откуда мой неистребимый славянский акцент.
…Златка разрушила всю строгость атмосферы, радостно кинувшись маме на шею, а ее отец крепко пожал мне руку и обратился на языке родных до самых печенок осин.
С едва уловимым акцентом.
– Присаживайтесь, молодой человек, где вам удобнее. Или, может, аперитив?
Ага, думаю.
Так вы, господа, похоже, из «бывших».
Понятно тогда, откуда в вашем доме эта знакомая номенклатурная стилистика.
Мне стало легче.
Но от аперитива отказываться не стал.
А то в горле пересохло, пока наблюдал, как Злата с мамой о чем-то по-чешски щебечут, не обращая на нас, мужиков, внимания.
– Не откажусь, – говорю, – только, если можно, – что-нибудь национальное. Недолюбливаю все стандартизированное, в том числе еду и напитки.
Гляжу, папаша смотрит на меня еще более заинтересованно.
Хмыкает, лезет в старинный, темного дерева буфет, достает оттуда пыльную, зеленого стекла бутылку без этикетки и две пузатых хрустальных рюмки.
– Это сливовица, – поясняет, разливая по рюмкам прозрачную коричневатую жидкость, – но не простая. Мой отец такую делал, на хуторе. Его убили в шестьдесят восьмом. Не ваши, свои. За то, что был коммунистом и любил Советы. А мне, студенту, было тогда девятнадцать, и я участвовал в беспорядках с другой стороны, поэтому потом пришлось бежать в Германию. Там я… м-м-м… скажем так, разбогател, женился на Анеле, Златиной маме, и в девяносто втором вернулся сюда, в Прагу. Купил бывшую квартиру родителей, и теперь мы в ней живем. А сливовицу эту покупаю у соседей моего отца, там же, неподалеку от его хутора.
И – смотрит на меня внимательно.
Ждет, как я отреагирую.
Я только плечами пожал.
– Ничего, – говорю, поднимая пузатую рюмку, – особенного. У меня дед по маме почти двадцать лет провел в сталинских лагерях. Профессор, лингвист. Кому он там понадобился – черт его знает. А другой, по отцу, всю жизнь служил в КГБ, хотя особо и не выслужился. Он вполне мог быть среди тех, кто посадил маминого отца. Они всегда обсуждали это, когда садились выпивать вместе. Я тогда маленький был, но хорошо помню их беседы.
Он кивает, тоже поднимает рюмку и улыбается:
– Меня зовут Мартин, – говорит. – У нас не принято звать по отчеству.
– Данила, – отвечаю, – можно Дан или Дэн. Отчеств и я не люблю. Но у нас принято чокаться.
– А вы колючий человек, Дан, – улыбается. – Я и сам такой. А чокаться я умею, потому что работаю с русскими.
– Ну, тогда прозит! – улыбаюсь в ответ, и мы чокаемся.
Сливовица оказывается обжигающе крепкой, градусов под пятьдесят, но удивительно мягкой и вкусной.
Просто отличные ощущения.
Серьезный напиток.
Где-то пониже горла вспухает и начинает медленно скатываться вниз по пищеводу густой, мохнатый, теплый комок, и рука непроизвольно тянется за сигаретами.
Мартин усмехается.
– А вот курить, Дан, у нас можно только в специальной комнате. Пойдемте, я вас провожу.
И говорит что-то по-чешски, обращаясь к Злате и ее маме.
Потом подхватывает одной рукой бутылку со сливовицей, а другой, продолжая улыбаться, указывает мне путь.
– Прошу!
…«Специальная комната» оказалась просторным кабинетом, в котором крепкий мужской запах трубочного и сигарного табака намертво въелся в стены.
Два темно-коричневых кожаных кресла, такого же цвета диван со скомканным клетчатым шотландским пледом, журнальный столик с парой массивных пепельниц и большим сигарным ящиком, небольшой шкафчик, уставленный разнокалиберными бутылками и стаканами.
Несколько черно-белых рисунков в тонких металлических рамках на крашенных светло-кремовой краской стенах.
Ваза с букетом каких-то засушенных полевых цветов.
Всё.
Мне тут понравилось.
Мартин подошел к столику, широким жестом открыл ящик – мол, угощайся.
– Я курю только сигары. Поэтому процесс будет небыстрым. Присоединяйтесь, Дан.
Я заглянул в ящик.
Мама дорогая!
Чего там только нет!
От банальных «Кохиб» с «Давидофф» до каких-то экзотических «Churchill» и «Macanudo Homemade».
Я таких и не видал.
Хотя, честно говоря, не знаток.
Я вздохнул, представил себе, как буду выглядеть с сигарой в зубах в своем свитере, джинсах и белых тапках, – и вежливо отказался.
Хотя хотелось подымить.
Покрасоваться.
Но…
– Спасибо, – говорю, – Мартин. Но, мне кажется, сигара требует определенного состояния души. А я сейчас не готов. Может быть, как-нибудь в следующий раз.
Он кивает, смотрит на меня с неподдельным интересом.
Как будто исследует.
Ну-ну, дядя.
Относиться ко мне свысока я еще никому не позволял, даже Мажору.
– Вы странный русский, Дан, – усмехается. – Обычно ваши соплеменники стремятся произвести впечатление. Задумчиво закатывают глаза, даже если им приносят откровенный уксус вместо вина – была бы этикетка. Это выглядит довольно забавно. А вы явно курили сигары, я догадался по глазам.
Ну, курил.
Не могу сказать, что часто.
Не мой стиль, это раз.
И не мой уровень, если честно.
Вот разбогатею, брюхом обзаведусь, костюмом от «Бриони»…
Тогда да.
А пока я и галстуки не очень-то уважаю.
Какие уж тут сигары.
– Вам, Мартин, видимо, просто не везло с русскими партнерами. Ведь процент невоспитанных нуворишей среди русских и чехов примерно одинаков.
Он хмыкает, отрицательно качает головой.
Морщится.
Ага.
– Не нужно льстить ни себе, ни своему народу. У нас, чехов, к примеру, значительно меньше интеллектуалов да и просто глубоких людей. Мы слишком поверхностно относимся к жизни. У нас не так много талантов, потому что мы маленькая нация. Но и богатых хамов у нас все-таки меньше, чем у вас, Дан. Мы куда больше Европа, чем вы, только не обижайтесь.
Опять жму плечами и наконец-то прикуриваю.
– Насчет хамов соглашусь, – выпускаю струйку легкого сигаретного дыма. – Хотя специально этим вопросом не интересовался. А вот насчет Европы – готов поспорить. Хотя бы потому, что не слишком хорошо понимаю, что она такое есть, Европа. Между немцем и итальянцем различий никак не меньше, чем между русским и чехом. А все, что эту вашу «единую Европу» объединяет, – это англосаксонский миф о либеральной демократии. Впрочем, ваше дело, во что верить.