— Что ты хочешь, красавица? — спросил угрюмый прислужник-раб.
— Брагода! — только и смогла ответить ранняя гостья.
* * *
— Что ты наделал?! Зачем нужно было убивать Рыжего? — Лицо девушки пылало, — Ну что ты молчишь?
Брагода не смотрел на нее. Глупое мальчишеское упрямство отторгало сейчас любую помощь и поддержку. Но более всего Брагода боялся раскрыть себе же самому очевидность своих чувств.
— Это мое дело. Кто тебя звал сюда?
Млава вздохнула. Ей-то было понятно, что стоит за этим пустым бахвальством.
— Завтра соберется родосток, и тебя никто не оправдает. По закону Рода тебе не поможет даже искупление в Храме. Но есть надежда! Закон говорит о том, что кровь сородича можно смыть годом служения Храму на чужой земле. Но Хольдар не был сородичем. И кроме того, ты не пролил его кровь. Слышишь, Брагода?
— Мне не нужна твоя помощь. Уходи!
Гордость заклокотала в груди девушки.
— А я-то думала, что ты уже мужчина! Нет, ты — мальчишка, волчонок, которому просто хочется кусаться.
Она проскользнула сквозь створы ворот, и дорога унесла легкий шаг молодой руянки.
* * *
— Теперь ты знаешь все, — сказал Овар.
Рут обернулся и еще раз посмотрел на жреца.
— С самого начала его появления это можно было понять.
— Оркс увел его из Храма, и я не сумел зажечь в мальчишке огонь Свяговита.
— О чем ты говоришь?! В нем всегда горел другой огонь.
Руту сейчас почему-то вспомнился тот давнишний бой в Коренице. Такая славная победа Оркса. И он, Рут, потерявшийся в беспощадной круговерти боя.
— Нет, Рут, нет! — предупреждая мысли нового руянского сотника, заговорил Овар.
— Ты не смеешь брать на себя право кого-либо карать во имя божественной воли. Даже я никогда не делал этого.
— Почему?
— Потому, что за преступления против Богов судят сами Боги точно так же, как Род судит за преступления против Рода. Иди, сейчас начнется родосток.
Рута проняла лихоманка. Его почти скрутила хворь, но он еще держался В меховом вороте накидки осела испарина.
* * *
Трижды грохотнуло вечевое било. Народ гудел. Наконец, кто-то вышел на круг и поднял жезл говорящего.
— Позор Арконе! В ней забыли, что такое Род. А чтить род — это значит признавать святость старших. Разве Брагода равен Хольдару?
«Равен, равен!» — пронеслось в толпе.
— Да, оба они воины. Но сколько раз Хольдар смотрел в лицо смерти и сколько Брагода?
— Хольдар чужак, — прокричал кто-то, и многие закивали.
— Вот в том-то и вся горечь, — не унимался говорящий — Позор Арконе. В ней забыли, что такое чтить Род, ведь род говорит, что гостеприимство свято. Убивший гостя — дважды убийца.
— Да-а, — в задумчивости качали головами старики.
Время шло и оно сгущало тучи над головой Брагоды. Наконец, посох поднял Рут. Этот посох сейчас напомнил ему кореницкое копье, вокруг которого звучала одна и та же бессловесная речь боя. Только каждый произносил ее по-своему. Всего на мгновение Рут закрыл глаза, вдруг ощутив, какую власть над ним уже имеет болезнь, и начал:
— Брагода — сын Арконы. Брагода — ваш сын. Разве плоть ни есть суть самого древа? — Он перевел дыхание. — А древо Арконы не побито гнилью! — закричал Рут, помогая словам руками. — Кто это сказал, что Брагода не чтит Род? Встретились два воина. Ни один из них не обнажил оружия. Они решали, кто из них сильней по праву кулака. Что ж в этом преступного? Разве Брагода пролил чью-то кровь? Нет! Голова Хольдара размякла от пьянства. Так давайте судить кулак Брагоды за то, что он оказался крепче кулака и головы противника.
Воцарилось молчание. Рут передал жезл старейшине и, сопровождаемый сотнями глаз, покинул круг.
* * *
Брагода уже все знал. Ему сообщили решение родового веча. До восхода солнца он мог оставаться в Арконе. А дальше… дальше каждому давалось право его убить. Храм не мог принять и укрыть Брагоду. Он стал изгоем.
Раб выводил коня. Соловый красавец стучал копытами по каменной вымостке двора. Брагода шагнул навстречу.
— Подбери подпруги, задрыга!
— Да скок дышать будет лучше.
— Подбери, тебе говорят, нечего болтать.
Раб со вздохом принялся вытягивать ремень. Соловый мотанул головой, дернулся.
— Стой-стой! — прислужник уцепил левой рукой наборную узду, навалился всем телом.
Брагода подумал о чем-то, повернулся к рабу.
— Иди сюда. Ты теперь свободен! — руки воина коснулись ошейника. Кованое железо легло в ладони. Брагода выдохнул, подобрался. Ярость берсерка хлынула в его руки. Ошейник разлетелся. — Ступай, куда хочешь.
— Я поеду с тобой.
— Нет.
— Тогда я останусь ждать тебя здесь.
Брагода посмотрел в выцветшие глаза раба. Хлопнул его по плечу, Вечерняя муть сползала с неба. Подстылый ветерок дразнил чуткие ноздри коня. Прямо на Брагоду выехал всадник,
— Дядя Рут!
— Неужели ты не заехал бы попрощаться, мальчик? — Рут с укоризной посмотрел на молодого воина.
— Да, если бы жив был твой отец, тебе не пришлось бы покидать родной дом.
— Я и так в нем засиделся.
Оба всадника повернули коней в одну сторону. Брагода вдруг вспомнил о Млаве и пожалел, что не разъехался с сотником.
Рут молчал, молчал и Брагода. В горнице было пусто, и даже мед хозяин разливал собственной рукой. После выпитого Руту стало еще скверней. Наконец он заговорил, ударив вдруг ладонью по столу:
— Ну что это за пойло!? Эх, какого меду наварила давеча Млава! Думаю, что и в небесном Вырии такого не чаяли.
Он встал и, пошатываясь, вышел в подклеть. Брагода разомлел. Он перехотел куда-либо ехать и тайно надеялся еще хоть раз увидеть Млаву. Но дух, Брагода-дух все решил для себя иначе. Пора. Пора подумать о возвращении.
Слишком тягостна земная жизнь, Слишком много здесь неуместного, несуразного, а демоны… где они? Покажите их! Соколенок стал на крыло. И Брагода теперь перехватил естество его судьбы. Кто знает, сумеет ли этот молодой воин умереть, если дух не займет свое место во времени и пространстве? Он вышел невесомо, как тень. Что если проникнуть в дымную избу и попробовать нагреть оболочку? Брагода скользнул в дверную щель. За порогом подклети стоял Рут с полной рандовой в руках. Тихо приоткрылись ворота, и во двор проникла Капличка.
— Ну, принесла зелье?
Капличка сбросила подол передника и протянула Руту маленький глиняный сосуд.
— Сон-трава. Он, голубчик, до утра и не пошевелится. Рут опрокинул содержимое в медовую выкипень,
Брагода метался по горнице, пытаясь вызвать у своего плотью отлитого двойника хотя бы чувство тревоги. Все было безуспешно. Дверь сотник отворил ногой.
— Вот попробуй. Это для тебя специально. Млава варила.
Брагода поднял голову.
— Дядя Руг, ты хорошо знал моего отца. А кто была моя мать? Рут помолчал. Вздохнул. Сел рядом с Брагодой.
— Не буду тебе врать, сынок. Оркс об этом никому ничего не говорил. За год до твоего рождения была у него наложница. Красивая женщина, знатного рода. Что потом с ней стало — не знаю. Говорили, будто Оркс поменял ее на венгерского жеребца. Брагода заглотил тягучий, чуть горьковатый бархат меда.
— Кто будет матерью твоего сына, ты узнаешь наверняка, — пошутил сотник и улыбнулся сквозь силу.
* * *
В теплой густоте неба прогорает вечер. От лесистых увалов на долину наползает тень. Тень — удивительная вещь. Когда вовсю сияет солнце, она следует за вами, робко повторяя каждый шаг. Но когда свет истины меркнет, тень просто стирает того, кто ее породил и оставил. Она растворяет его в себе, и теперь уже он становится тенью тени.
У входа в пещеру, куда вела сыпучая тропинка, останавливается инок. Суетливо осеняет себя крест-накрест перстами, и, сжимая плечи, входит внутрь.
— Владыка, святоликая канула! Ниша пуста.
Старец Иезгул, похожий на взъерошенную черную птицу, прерывает молитву. Кажется, ему перехватило горло. В маслянистых глазах прыгает желтый язык коптильника.
— Да знаешь ли ты цену сией иконы?
— Цена святого человецем не измерима!
— Как допустили вы..?!
— Брат Симеон видел знамение. Ангел явился во огненном сиянии и вознес нерукотворную. Старец поднимается с колен.
— Что ангелу за толк в том, коли нам отпущено во спасение? Лукавство сие знамение! Вот уж и праздник близится… Ей должно быть здесь!
Глаза старца выражали такую яростную твердость, что монах невольно попятился.
— Я буду усерден.
— Обрати свое усердие к нашему новому пристаннику.
— Нешто это он?
Иезгул раздраженно отворачивается, со вздохом кладет знамение, чуть не пронзая себя стиснутыми перстами.
— Он язычник. Зачем ему икона? С него спроси помощь.
— Недостойно брать помощь с нечестивого, ибо сказано через пророка…
— Нечестиво потворствовать Вельзевулу недосмотром и беспечностию! Он здесь, чтобы искупить грех свой. Так пусть искупит.
Монах с поклоном выходит наружу. Оставшись один, старец произносит вслух: «Вера людей разъединяет. Их единит грех. Он для всех один.»
Годы оставили на Брагоде свой след. Теперь Брагода смотрел на Брагоду и знал, что он смотрит сам на себя. Этот воин в изношенном дорожном нателье признавал только одну цену в жизни — цену действия. Все остальное не стоило для него и тертого динария. Дух прожил вторую свою жизнь в одном обличье. Только на этот раз он смог рассмотреть ее со стороны.
— Послушай, странник! Должен ли человек твоей веры вернуть себе то, что у него взято не по праву? — заговорил монах.
— Моей — да, а вашей — нет!
— Почему?
— Вы сами говорите о прощении долгов. Монах робко улыбнулся.
— Ты неправильно толкуешь писание.
Они неторопливо шли по тропинке, и Брагода весь проникся царствующим здесь покоем.
— Вот ты носишь на поясе меч. И он тебе нужен, я не спорю.
Монах соединил кончики длинных пальцев и задумчиво прикоснулся к ним губами. — А думал ли ты, что есть оружие и сильнее меча?