Тиф или ишиас - у нее все слис.
Стародевический психоз.
----------------
А есть другая - пухлая, сырая, бабушкина внучка, подружка моего белого негра, провинциалочка. Это совсем трогательная девочка. Только недавно приехала из Рыбинска. Дома остались бабушка и братец. Двойной и неистощимый кладезь блаженств.
- Наша бабушка такая: маленьких детей но выносит. Грудного нипочем на руки не возьмет: запах, говорит, от них и беспокойство. Ну, а подрастут ничего. Нарядит, научит. Меня с шестого года растила. "Кушать хочешь?" "Хочу" - "Ну, иди на кухню, смотри, как обед готовится". Так я с десяти лет уж решительно все умела (оживляясь): не только пироги там, котлеты, - и паштеты, и заливное, и торты... Так же и с шитьем: "Ты девочка, тебе женщиной быть, хозяйкой, детей-мужа обшивать". Я - бегать, она меня за ручку да на скамеечку: "платки подрубай", "полотенца меть", а война началась - на раненых. Сама кроила, сама шила. Потом папаша женился - сиротка я - братец народился, все приданое ему сама... Все пеленки с меточками, гладью - А одеяльце его, в чем гулять выносят, так все моим кружевом обшито, в четыре пальца, кремовое... (Блаженно) - Ведь бабушка меня и вязать и гладью... Пяльцы мне собственные заказала... Мы богато жили! А все сама! И бабушка сама, и я сама... Я не могу, чтобы руки зря лежали!
Смотрю на руки: ручки: золотые! Маленькие, пухлые: стройные востроватые пальчики. Крохотное колечко с бирюзинкой. Был жених, недавно расстрелян в Киеве.
- Мне его приятель писал, тоже студент-медик. Выходит мой Коля из дому, двух шагов не прошел - выстрелы. И прямо к его ногам человек падает. В крови. А Коля - врач, не может же он раненого оставить. Оглянулся: никого. Ну и взял, стащил к себе в дом, три дня выхаживал. - Офицер белый оказался. - А на четвертый пришли, забрали обоих, вместе и расстреляли...
Ходит в трауре. Лицо из черноты землисто-серое. Недоедание, недосыпание, одиночество. Тошная, непонятная, непривычная работа в Комиссариате. Призрак жениха. Беспризорность.
Бедная тургеневская мещаночка! Эпическая - сиротка русских сказок! Ни в ком, как в ней, я так не чувствую великого сиротства Москвы 1919 г. Даже в себе.
Недавно заходила ко мне, стояла над моими развороченными сундуками: студенческий мундир, офицерский френч, сапоги, галифе, - погоны, погоны, погоны... - Марина Ивановна, вы лучше закройте. Закройте и замок повесьте. Пыль набивается, летом моль съест... Может, еще вернется...
И, задумчиво разглаживая какой-то беспомощный рукав:
- Я бы так не могла. Совсем как человек живой... Я и сейчас плачу...
--------------------
Недавно были с ней в оперетке: она, "белый негр" и я (в первый раз в жизни). Напевы милые, стихи плохие. Сух и жесток русский язык в польских устах. Но... какая-то любовь, но... вне селедок и кошелок, но... свет, смех, жест!
Убожество? Но мне чем хуже - тем лучше. "Настоящее искусство" меня бы сейчас оскорбило. Все требования бы встали: "я не скот!"
А так - подделка за подделку: после фарса советского - полусветский фарс
-----------------
Два слова еще о моей "невесте". С глазами, заплаканными по жениху (чудесные, карие), часами и жалобно выматывает себе и окружающим душу: "Я так люблю все жирное и сладкое... Я раньше гораздо полнее была... Я без сливочного масла жить не могу... Мне мороженая картошка в рот не идет"...
-------------------
О ты, единственное блюдо
Коммунистической страны!
(Стих о вобле в меньшевицкой газете "Всегда вперед").
-------------------
Мой помощник.
Наш стол обогатился новым сотрудником (собездельником было бы точней). Богатырь, малиновый налив, волжанин. Вечно и зверски голоден. За обедом безнадежно просит надбавки: молча подставленная тарелка кротко и упорно вопиет. Ест все.
Собой красавец: восемнадцать лет, румянец такой, что жарко рядом сидеть: пещь! Безбород и безус. Робок. Боится двинуться - знает, что сокрушит. Боится кашлянуть - знает, что оглушит. Робоcть и кротость великана. У меня к нему нежность, как к огромному теленку: безнадежная, потому что дать - нечего.
Узрев его впервые у стола - уральского ведмедя над кружевом "Известий", мы с Ивановым одновременно усмехнулись. Что думал Иванов - не знаю, я же в ту секунду знала: "Завтра не приду, и послезавтра не приду, и после-послезавтра не приду. 5уду стирать и писать".
Не приходила не три дня, а шесть. На седьмой являюсь. Стол чист - ни одной вырезки: как языком слизано. Иванова ни признака. Медведь, расставив локти, один царствует.
Я, обеспокоенно:
- А где Иванов? Где вырезки?
Медведь, сияя:
- Иванова я с тех пор в глаза не видал! Я здесь целую неделю один восседал.
Я, в ужасе:
- Но вырезки? Журнал вели? Он, блаженно: - Какое- журнал! Все в корзине! Попытался было - перо плохое, бумага праховая, пишу - сам не разбираю. И такой сон на меня напал... К весне, должно быть.
(Я, мысленно; "Врешь, медведь, к зиме"!)
Он, продолжая:
- Ну, думаю, была-не была! Сгреб это я их, простыни-то эти, и в корзину. Утром прихожу - пусто. Должно быть, уборщица сожгла. И каждый день так. Маленькие все целы, для вас берег.
Выдвинут ящик: сонм белых бабочек!
И я, обольщенная строчкой и уже оторвавшись: мысленно:
"Сонм белых бабочек! Раз, два... четыре...
( - нет! - )
Сонм белых девочек! раз, две, четыре...
Сонм белых девочек - да нет - в эфире
Сонм белых бабочек! Прелестный сонм
Великих маленьких княжон...
и, огрызаясь, к "сотруднику":
- Сейчас мы все это восстановим... (мысленно; кроме великих княжон!) разберите хронологически.
Он: - Как это?
Я:- По числам. Ну, 5"ое февраля. Римское II - это февраль, Вам ясно? 1 - январь, II - февраль...
Не дышит и не мигает.
-Тогда, постойте... Тогда просто пишите письмо домой. Берите перо и пишите: "Милая мама, мне здесь очень скучно и голодно"... в этом роде, или наоборот: "Мне здесь очень весело и сытно". Потому что, иначе она огорчится. А я сейчас буду восстанавливать статьи Стеклова и Керженцева.
Он, восхищенно: - Из головы?!
Я: - Не из сердца же!
И, махом: "В статье от 5-го февраля 1919 г. "Бслогвардейщина и белый слон"' товарищ Керженцев утверждает"...
-------------------
Перекочевываем на новое пепелище, - из дома Ростовых на Иерусалимское подворье. Целых десять дней перебираемся. Докрадываем остатки ростовско-соллогубовского добра. Я взяла себе на память тарелку с гербом. В кирпично-красном поле - ' Никогда не существовавшей' (примеч. М. Цветаевой), борзая. Лирическая кража, даже рыцарская: тарелка не глубокая и не мелкая, по нынешнему времени - явно для полужидкой воблы) а дома у меня на ней будет стоять чернильница.
Бедные соллогубовские эльзевиры! В раскрытых ящиках! Под дождем! Пергаментные переплеты, французские витиеватые литеры... Свозят возами. Библиотечной комиссией заведует Брюсов Везут: диваны, комоды, люстры. Рыцари мои остаются. Вписанные в стену портреты, кажется, тоже. На месте - дележ. Ревностный спор "столов".
- Это нашему заведующему! "
-Нет, нашему!
- У нас стол карельской березы, к нему и кресло.
- Вот именно потому, что у вас стол, у нас будет кресло!
- Но нельзя же разбивать гарнитур!
Я, сентенциозно:
- Можно разбивать только головы!
"Столы" бескорыстны, - мы все равно ничего не получим. Все в кабинеты заведующих, влетает мой белый негр:
- Товарищ Эфрон! Если бы вы знали, как у Ц-лсра хорошо! Секретер красного дерева, ковер, бронзовые 6ра! Точно в старое время! Хотите, посмотрим?
Бежим через этажи. Комнаты No Отдел такой-то... Кабинет заведующего. Входим, Негр торжествующе:
- Ну?
- Ему бы подушку под ноги и болонку...
- Будет с него и кота!
В глазах веселящийся бес.
- Товарищ Эфрон! Поймаем ему кота! Тут в 18-ой квартире есть. А? Я, лицемерно:
- Но он здесь все загадит.
- Вот этого-то я и хочу! Громилы проклятые!
Через три минуты кот выкраден и заперт. "Служба" кончена. Летим, родства не помня, со всех шести этажей.
- Товарищ Эфрон! Малиновая оттоманка-то, а?
- А графинины ковры-то, а? Вдогон диаболнческое мяуканье мстителя.
- ---------------
Три насущных М.
- Ну, как довезли картошку?
- Да ничего, муж встретил.
- Вы знаете, надо в муку прибавлять картошку: 2/3 картошки, 1/3 муки.
- Правда? Нужно будет сказать матери.
У меня: ни матери, ни мужа, ни муки.
---------------
Мороженая картошка.
- Товарищ Эфрон! Картошку привезли! Мороженая!
Узнаю, конечно, позже всех, но дурные вести - всегда слишком рано.
"Наши" уехали в экспедицию, сулили сахарные россыпи и жировые залежи, проездили два месяца и привезли... мороженую картошку! По три пуда на брата. Первая мысль: как довезти? вторая: как съесть? Три пуда гнили.
Картошка в подвале, в глубоком непроглядном склепе. Картошка сдохла, и ее похоронили, а мы, шакалы, разроем и будем есть. Говорят, привезли здоровую, но потом вдруг кто-то "запретил", а пока запрет сняли, картошка, сперва замерзнув, затем оттаяв, сгнила. На вокзале пролежала три недели.
Бегу домой за мешками и санками. Санки - Алины, детские, бубенцовые, с синими вожжами, - мой подарок ей из Владимирского Ростова. Просторное плетение корзиночкой, спинка обита кустарным ковром. Только двух собак запрячь - и айда! - в северное сияние...
Но собакой служила я, северное сияние же оставалось позади: ее глаза! Ей тогда было два года, она была царственна. ("Марина, подари мне Кремль!" пальцем указывая на башни.) Ах, Аля! Ах, санки по полуденным переулкам! Моя тигровая шуба (леопард? барс?), которую Мандельштам, влюбившись в Москву, упорно величал боярской. Барс! Бубенцы!
У подвала длинный черед. Обмороженные ступени лестницы, Холод в спине: как втащить? Свои руки, - в эти чудеса я верю, но три пуда вверх! По тридцати упирающимся и отбрасывающим ступеням! Кроме того, один полоз сломан. Кроме того, я не уверена в мешках. Кроме всего, я так веселюсь, что - умри! - не помогут.
Впускают партиями: по десяти человек. Все - парами, мужья прибежали со своих служб, матери приплелись. Оживленные переговоры, планы: тот обменяет, этот два пуда насушит, третий в мясорубку пропустит (это три пуда-то?!) есть собираюсь, очевидно, только я.
- Товарищ Эфрон, добавочные брать будете? На каждого члена семьи полпуда. У вас сеть удостоверение на детей?
Кто-то:
- Не советую! Там одна слизь осталась.
Кто-то еще:
- Загнать можно!
Продвигаемся. Охи, выдохи, временами - смех: в темноте чьи-то руки встретились: мужская и женская. (Мужская с мужской - не смешно.) Кстати, откуда это веселяшее действие Эроса на малых сих? Вызов? Самооборона? Скудость средств выявления? Робость под прикрытием легкости? Дети ведь, испугавшись, тоже часто смеются. "L'аmour n еst ni joyeux tendre".
А может быть- вернее всего - никакого аmоur, просто неожиданность: мужская с мужской - ругань- мужская с женской - смех. Неожиданность и безнаказанность.
Говорят о предстоящем суде над сотрудниками, представили огромные счета и на закупленное и на прожитое : какие-то постои, подводы, извозчики... Себе, конечно, нахватали всего.
- Вы заметили, как такой-то отъелся?
- А такой-то? Щеки лопаются!
Впустили. Навстречу ошалелая вереница санок. Полозья по ногам. Окрики. Тьма. Идем по лужам. Запах поистине тлетворный.
- Да посторонитесь же!!!
- Товарищ! Товарищ! Мешок лопнул!
Хлипь. Хлябь. Ноги уходят по щиколку. Кто-то, тормозя весь цуг, яростно разувается: валенки насквозь' Я давно уже не чувствую ног. -Да свет-то когда-нибудь - будет?!
- Товарищи! Удостоверение потеряла! Ради всего святого - спичку! Вспыхивает. Кто-то на коленях, в воде, беспомощно разгребает слизь
- А вы в карманах поищите! - Вы, может, дома забыли?Да разве тут найдешь?! - Продвигайтесь! Продвигайтесь! Товарищи, встречная партия! Поберегись!!!
И - прогал. Прогал и водопад. Квадратная дыра в потолке сквозь которую дождь и свет. Хлещет, как из дюжины труб. - Потонем! - Прыжки, скачки, кто-то мешок упустил, у кого-то в проходе санки завязли. - Господи!
------------
Картошка на полу: заняла три коридора. В конце более защищенном, менее гнилая. Но иного пути к ней, кроме как по ней же нет. И вот: ногами, сапогами. Как по медузьей горе какой-то. Брать нужно руками: три пуда. Но оттаявшая слиплась в чудовищные гроздья. Я без ножа. И вот, отчаявшись (рук не чувствую) - Любовь - не веселье и нежность (фр.), какую попало: раздавленную, мороженую, оттаявшую... Мешок уже не вмещает. Руки, окончательно окоченев, не завязывают. Пользуясь темнотой, начинаю плакать, причем тут же и кончаю.