Суббота. Что за придурки орут на улице в восемь утра? С минуту прислушиваюсь к звенящему сопрано соседки: она с балкона, на весь двор, объясняет своему мужу, какие банки нужно взять из гаража. Потом - потягиваюсь и открываю глаза. Июнь. Выходные. Птицы давно проснулись! Пора вставать. Лёнчик, почувствовав мое движение, не открывая глаз, нащупывает и ласково пожимает мою ладонь.
- Кофе, Маш?
- Спи пока! Рано еще! – тихо говорю я.
Ленчик – муж. У нас с ним сын-студент, печати в паспортах и общий семейный бюджет. Он любит меня – очень. А я его – больше жизни!
Выбираясь из постели, опираюсь на Пашкино плечо. Этот как отрубился вчера – так и дрыхнет. Наверно, за всю ночь с боку на бок не перевернулся. Конечно, после бутылки-то водки! Я вспоминаю вчерашний вечер и мрачнею. Вчера мы все втроем переругались. Из-за планов на выходные. Хотели ехать на Лёнькину дачу, на Истру. Баранину замариновали. Я купальники перемЕряла – в первый раз после зимы…. Оставалось только распланировать несколько коротких дел на утро. И – не сложилось…. Пашка был неправ. А неправым он быть не любит. Поэтому, как последний аргумент, он ушел, хлопнув дверью. Вернулся через полчаса с ополовиненной бутылкой водки, оприходовал ее почти до конца и завалился спать. Обалденный способ решения проблем!
Пашка – наш «третий». Хотя он вполне бывает «вторым» и даже – «первым», когда мы с Ленькой в четыре руки делаем ему массаж после какого-нибудь особенно утомительного рабочего дня. Пашка ушел к нам от жены. И когда-нибудь уйдет от нас. Может, даже к жене обратно и уйдет. Не зря же он ездит к ней на дни рождения, возит рассаду на дачу и дает деньги почти каждый месяц. Но будет это явно не сегодня, не завтра и даже, думаю, не через год. Ему хорошо с нами. А нам хорошо с ним. Аморально? На себя посмотрите. По мне так, многое, что люди делают с невинным выражением лица, на порядок хуже совместной мирной жизни любящих людей. Изменять тайком и врать в глаза друг другу. Ругаться из-за денег каждый вечер, криками и визгом оповещая об этом всех соседей. Обижать своих стареньких родителей. Бить ребенка. Мы, например, ни в чем таком не замечены. Хотя сегодня настроение все равно неважное….
Я делаю себе растворимый кофе и включаю комп. Но тут появляется Ленька:
- Опять сама себе кофе варила? Ну, что за онанизм?!
С чашки кофе в нашей жизни началось столько горячего секса, что «кофе в постель» у нас в доме – фетиш.
- Я не варила, это – растворимый.
- Тем более! – он забирает бокал из моих рук. - Иди, ложись, сейчас нормальный принесу.
Через пять минут он приходит с двумя чашечками душистого напитка:
- Доброе утро!
- Мррррым!... – мурлычу я в ответ.
Ленька настроен лирически. Подозреваю, что сегодняшний расклад его устраивает. Он хотел поехать играть в футбол, а если бы мы все же собрались на дачу, то это мужское удовольствие пришлось бы пропустить. Допив кофе, Ленька начинает отталкивать нашего «третьего» к стене:
- Двигайся, давай! Распластался! Алкоголик!
- Мммм?... – мычит Пашка.
- Выгоню сейчас на фиг!
От этих слов Пашка просыпается:
- А?
- Подвинься! – спокойно говорит муж.
Пашка садится на краю кровати. Смотрит на нас. Потом, видно, вспомнив вчерашний конфликт, хмурится и с видом оскорбленной невинности уходит в ванную.
- Маааашка! – ластится ко мне Леня. – Маааашенька!
Я закидываю руки за голову, давая возможность Ленькиной руке пробежаться по принадлежащим ему сокровищам. Через минуту его «исследований» мурашки начинают красться по моей коже за его пальцами.
- Лёнька… ласковый…
- Подвинься сам! – грубоватый Пашкин голос врывается в нашу идиллию.
Пашка ложится за спиной у мужа, ворочается, отвоевывая себе место. Я смотрю в Ленькино лицо: сначала его брови хмурятся, потом блаженно размякают, и напряженное выражение лица уступает улыбке. Пашкина рука, видимо, нашла свой сценарий. Ленька ласкает меня. А что происходит за его спиной - мне не видно. Но его глаза улыбаются мне лукаво. И я ехидно улыбаюсь им в ответ. Уловив движение Пашкиной руки по Ленькиному боку, вниз, к животу, я смыкаю веки. Не свечку же держать над ними?! Пусть у них будет свой «тайный сад», куда заказан доступ «посторонним». Ленькины ласки становятся настойчивее. Я медленно качаю бедрами, изо всех сил отдаляя момент, когда не смогу больше держаться и позову его к себе. Он не выдерживает первым, решительным движением раздвигает мои ноги и всем телом придавливает меня. А через несколько движений приподнимается на сильных руках, пропуская Пашкину трепетную ладонь к моей груди.
- Маааанечка! Маняяяша!
- Мммм, - стону я, закусив щеку изнутри.
- Машк, я был плохим? – шепчет Пашка. - Лёнчик на меня сердится? Он – простит? Как думаешь, а?
Мужик, прогибающийся под другого, - еще один мой фетиш. Мне крышу рвет от такой покорности. Хотя, в глобальном смысле эти Пашкины слова ничего не означают. Он их в нормальном состоянии ни за что не повторит. Это в постели у нас всегда «водяное перемирие». А, одевшись и выйдя из спальни, мы все еще, поди, переругаемся…
Но это будет после. Сейчас я поднимаюсь на лопатки и шепчу:
- Мальчишки, я – на небесах!
Нет, я шучу, конечно. Я же живой человек, а не героиня гетного фика. Я матерюсь во время оргазма. Но делаю это нежным голоском – во всяком случае, мне так кажется. И мои мужчины ни на миг не сомневаются, что мне сейчас – волшебно! Через пару секунд нирвана накрывает Леньку. Его тело содрогается и задает новый ритм движения. Девяносто три килограмма крови с молоком и накачанной мускулатуры рулят в нашей постели. Да, он большой и сильный, я - тащусь.
Выдохнув в последний раз, Ленька скатывается с меня. Мы поворачиваемся к Третьему. Но он сегодня явно – «не в кондиции». Да все по-честному: не надо было столько пить! Он встречает взгляды наших глаз и вяло огрызается:
- Отвалите от меня, я – сплю.
Я чмокаю его в плечо и встаю. За моей спиной происходит еще какое-то движение. Ленька целует его? Дает ему по уху? Может, по заднице? Никогда не узнаю.
Ленька уезжает на футбол. Я звоню родителям узнать, как отдыхается на каникулах нашему сынуле. Говорю по очереди с сыном, с мамой и с отцом. Ставлю размораживаться мясо для борща и ухожу снимать у-мылку. В прекрасный ясный летний день фланировать между плитой и компьютером – не самая завидная перспектива. Но куда деваться? «Если жизнь дала вам лимон, сделайте из него лимонад».
Пашка выходит на кухню, когда борщ уже кипит, свекла тушится, а я шинкую капусту, подпевая горланящему из приемника Трофиму. Паша морщится, убирает звук приемника и садится на барный стул в метре от меня. У Пашки есть три «основных состояния»: нирвана, нигилизм и самобичевание. Я украдкой кошусь на него, пытаясь понять, какой ветер сегодня гонит нашу шхуну?
- Ленька на футболе?
- Да. А что, он должен был сидеть и ждать, пока ты глаза продерешь?
- Ну, ехали бы в Истру вдвоем!
Пашка не хуже меня знает, что это было полностью исключено. Есть проблема, от которой я не открещусь ни за что на свете: Пашка с бутылки водки может «уйти в пике». Нормальный русский мужик с обычными русско-мужицкими проблемами и исконно-русской наследственностью, несмотря на три высших образования, буржуйские инженерные сертификаты, топ-менеджерство, новый джип и полшкафа дорогих костюмов, потеснивших мои шмотки. За четыре года, которые он живет у нас, он трижды уходил в запой. В последний раз выводили его через капельницы. Я уговаривала его закодироваться. Отказался, но поклялся, что больше - «ни-ни». Сегодня нам придется пройти через момент истины: «больше ни разу» или «всё, хана»? Пашка открывает дверцу холодильника. Недопитую бутылку Ленька, конечно, оттуда убрал.
- Я допил вчера?
- У тебя совесть есть?
- А что вы на меня вдвоем накинулись? – он даже не хмур, он - зол.
- Это мы виноваты, что твоя совесть свалила в ебеня?
Я ставлю перед ним бутылку айрана. Он брезгливо ее отодвигает.
- Ленька на тебя не сердится! – говорю примирительно.
- Пошел бы он….
Ёлки, кому-нибудь еще удивительно, что я «ушла в слэш»? Ромка с Андрюшкой такую романтику бы сейчас выдали! А эти….
Пашка сидит, трет лоб. Потом встает:
- Схожу в магазин. Купить чего-нибудь?
- Кудябликов* на ужин настреляй! – я с трудом сдерживаю ярость.
Он снова садится. Смотрит щенячьими глазами. Мне становится его жалко. Я выдерживаю минутную паузу перед тем, как начать его жалеть. И тут звонит телефон.
«Черт, как не вовремя!» - вздрагиваю я.
Пашка снимает трубку:
- Да, Лень. Нормально…. Пиццу? – он косится на сковородки и кастрюли на плите. – Да нет, она здесь кулинарит…. Да, вроде, не сердится, - потом меряет меня взглядом с головы до ног и отвечает игриво: - А знаешь, НЕ ДАЛА!
Потом протягивает мне телефон.
- Привет! – говорю Леньке в трубку.
- Ругаетесь?
- Нет.
- Воспитываешь?
- Немножко.
- Не кричи на него особо.
- Не буду. Только сковородкой дам по морде хорошенько….
- Ладно, я телефон отключу, пока играем. Миритесь там, давайте!
Я усмехаюсь. Пашка, наконец, открыл белую пластиковую бутылку и, закинув голову, жадно пьет диковинный кисломолочный напиток. Потом вытирает губы:
- Ну, что там?
- Велел мириться, - улыбаюсь я.
Он подтягивает меня к себе и обнимает за талию:
- Пойдем?...
«Пашка-Пашка, ты же ведь боишься, что - не получится? У тебя после пьянки не выходит, и ты без Леньки ко мне теперь два дня не сунешься!» Вслух, конечно, таких вещей не озвучивают. Я шлепаю по его шаловливым рукам и говорю:
- Обойдешься! Не заслужил!
Пашка тайком от самого себя облегченно вздыхает. Что бы ты без нас делал, Павел Алексеевич!?
Пашка на восемь лет старше меня и на три года – Леньки. Наша с ним история началась пять лет назад. Это был обычный адюльтер (да, я тоже – не святая). И мы не вышли бы из этого нехитрого сценария, если бы со мной не случилась беда. Меня доставили в Первую Градскую с диагнозом «прободение язвы желудка». И две недели справочная реанимации выдавала информацию испуганным родным: «Морозова Мария - состояние средней тяжести». Когда меня перевели в палату, ко мне начали пускать посетителей. Родители ездили по очереди, Ленька – каждый день. Пашка тоже почти ежедневно. На охране называл мою фамилию и представлялся: «муж». Охранники просекли, что у Морозовой из восьмой палаты – два посетителя-мужа, и как-то раз втроем приперлись к палате посмотреть на меня. Иссине-бледная, вымученная, пришпиленная к капельнице, я не произвела, видимо, на них никакого впечатления. Три парня с короткими стрижками и в одинаковых форменных куртках заглянули поочередно в дверь палаты и, как мне показалось, очень одинаково хмыкнули.
Выписывалась я хорошим июньским днем. Забирать меня Ленька приехал с Пашей. Неверной походкой я вышла в аккуратный больничный дворик, вдохнула запах клумб, посмотрела на клубочки тополиного пуха, согнанного ветром к моим ногам, и заплакала. Я ведь думала, что ничего этого в моей жизни никогда уже не будет. Пашка наклонился и поцеловал меня взасос.
- Эй, алё! Не понял! – возмутился Ленька.
- Не один ты рад! Теперь понял? – ответил Паша.
Волновать меня было нельзя. От нервного потрясения язва могла открыться заново. Я оперлась на две подставленных мне сильных руки, и мы медленно пошли по двору к машине. И когда я выдернула руку из согнутого Пашкиного локтя, чтобы вытереть бегущие по щекам слезы, Ленька притормозил и подождал, пока я снова обопрусь о руку второго мужчины. И только потом мы двинулись дальше.
Восстанавливалась я небыстро. Пашка приезжал к нам почти каждый день. Сидел около меня, гладя мою руку, пока Ленька отмерял мне лекарства. Или готовил мне пресные овощные пюре, пока гладил мою руку Ленька. Иногда Паша оставался ночевать на диване в гостиной. И когда муж рано утром уезжал на работу, давал мне нужные лекарства и сидел на краешке ванной, пока я умывалась, готовясь подхватить меня, если у меня закружится голова. Оставлять нас наедине Ленька не боялся, потому что никаким сексом мне заниматься очень долго было нельзя. Потом супружеский секс с Ленькой у нас возобновился. Но в радости выгонять человека, который был с нами в беде, у мужа не поднялась рука. И Пашка по-прежнему приезжал и оставался ночевать на диване.
«Первый раз» был у нас в мой день рождения. Видимо, это был мне подарок?! Мужики были «датые» и говорили друг другу, кивая на меня:
- Учти, она – трезвая. Она все запомнит. Как мы завтра будем ей в глаза смотреть?
Я им объясняла:
- Раз я – трезвая, то мне должно стыднее быть.
- От тебя дождешься! – ответил кто-то из них.
Да, в тот раз всё было «внове». Но потом – например, на высоком волжском мысу, под огромным светлым небом, или под бой Курантов в доме Пашкиных родителей, бывало ярче, романтичнее и острее!
Где-то через месяц после «первого раза» мы купили кровать шириной два-сорок. Пятнадцатилетний сын, который до того делал вид, что верит объяснению «Дядя Паша остался у нас, потому что поругался с женой», посмотрел, как сборщики смонтировали трехместный сексодром в нашей спальне, ухмыльнулся и протянул: «Поняяятно!» На этом обсуждение изменившейся семейной ситуации было закончено.