Покивал, договорился. Ладно. Прихожу домой, звоню нашим. На всякий случай звоню, вдруг она под кем-то. Вдруг за ее спиной маячит мохнатая лапа постиндустриальной мафии. Тады все просто: перевожу стрелки на кого надо -- и бай-бай. Мы не советская армия, у нас дисциплина.
Незасвеченная она, -- отвечает вечером Паштет, -- вроде, никто такую не помнит. Давай я подойду, позыряю на нее.
– - Только тихонько, не вспугни, -- отвечаю.
Встречаюсь с малолеткой где условились. У меня глаза на лоб: не накрашена, шубой обмотана! Это среди лета. Но -- смотрится. Оригиналка.
Улыбочка, поцелуйчик, к театру в обнимочку. Грамотно держится. Стоим, о том-сем языки чешем. Малютка культурная, речь изысканная, базарит -- как читает, без матюков обходится и даже без многих нужных слов. Учить ее еще и учить.
Вначале отвязная пацанва под ноги лезла, я взопрел их отваживать: роль у меня деликатная, дипломатическая. Липнут эти гавроши к Дианке, а я вежливо и сухо прошу отвалить. Потому что девушка занята и все такое. Потом Паштет нарисовался, огоньку спросил. Цикунов-шустряков как ветром сдуло.
Следом настоящий клиент пошел: разборчивый, понимающий. Кивают, цену хотят… Пытка! У меня ж рефлекс на деньги.
Так и промыкались весь вечер. Никто ей не пришелся по душе. Мне уже на основную работу пора, -- объясняю ей, -- я ж без отпуска и выходных. Она кивает, улыбается и тихонько так шепчет:
– - Стой где стоишь, хороший мой, а дернешься -- придатки отобью.
Ага. Культурная, изысканная. Значок Интерпола под юбкой и пара ручных гранат в бюстгальтере. И секретные препараты внутривенно: лишние года с лица сбросить.
Чувствую -- влип. Не отпустит она, змея, пока своего любимого кролика не дождется и не заглотит. Ей забава -- мне убытки.
Тут все и разрешилось, наконец. Нашел король королеву. Королек шустрый оказался, устремленный: правил не знает, в обход рыцаря галопом к даме. Мне даже играть не пришлось, так разозлил он меня. Не люблю наглых. Но драка пшикнула и тут же закончилась: взглянул криво королек -- и отцепился, все ж таки я повыше его и поспортивнее.
Ля-ля, простите-извините, изливается субъект. А я тем временем Дианку в сторонку оттаскиваю. Согласно разработанному плану. Все, крючок в горле, наживка в брюхе, -- уходим, значит.
Он не стал увязываться. Спрятались мы в тенек за фонтаном, смотрим дальше. Спросить у нее что-нибудь -- язык не поворачивается. Ждем, молчим. И тут она выдает:
– - Ты не импотент?
– - Тебе-то что?
– - Почему ты не домогался меня?
Психотест, -- сообразил я. Еще один зацеп.
Вот прожженная девка! Нужно ухо востро.
– - Из уважения, -- отвечаю. -- Будь на твоем месте кто попроще и не такая красотка -- может, и домогался бы.
– - Ну и дурак же ты! -- сказала она. Презирающим тоном.
От прожженная! От же фитюлька розовощекая! Даже обидно стало: что ж мне, лезть на нее при людях, потенцией потрясая?
И ведь чуть было не полез – тут же, с места не сходя…
Гадюка!
До звона в ушах обидела меня она. Ну зацепила за живое! Профессионально уязвила. И полез бы, -- но тут клиент нарисовался, и я сразу вспомнил обстановку.
Котяра, держатель хазы
Дом у меня хороший. Первый этаж -- гостевой, второй -- деловой, третий -- жилой, и у каждого помещения свой цвет.
– - Распорядительницу не тревожь, -- говорю я Шамилю Обломову, самураю и мордовороту. Он понятливо щерится. На мою спутницу он не глядит.
– - Розовая свободна? -- Шамиль кивает. Зачем-то трогает приклад. Нужно запомнить этот жест. Нужно ощутить, что за ним. Жесты откровеннее слов. Защитить меня жаждет? Убить?
Поднимаемся. Заходим в розовую комнату. "Кабинет психологической разрядки" принимает нас с распростертыми объятиями. Я строг с ней. Она покорна. Мы знаем роли. Мы стоим друг друга.
Ты поил меня шампанским
Заграничным, кисло-сладким.
Я купалась в колкой страсти,
Заедая шоколадкой.
Ты играл со мной сурово
И наказывал, смущаясь.
Для тебя все было ново,
А в моем дыханьи -- старость…
Она впервые в наших краях. И я, и тот очкастый хорь, что вел ее, -- мы бы заметили. Приезжая?
Откуда она взялась, Диана-девственница? Из пены фонтана вышла?
Спит девочка. Спит красотка моя. Таблетка в искристое вино. Здоровый детский сон. Здоровый сон после здорового секса.
Бокал шампанского, розовые щечки, розовая нагота, вопрошающий взгляд. Слегка возбуждена случившимся, слегка разочарована им.
Любой наставник искренне любит своих учениц. Эта -- далеко пойдет. Я встретил чуву дивную ужасной красоты, -- или как там у поэта? Вот бы его в клиенты!
Заманиха -- блеск! Грудки мраморные двумя башнями стоят, почти не дрожат, пуговками в небо смотрят. Точеная фигурка, никаких у нее проблем с фигурой, по молодости. Ножки немного пухлые… это даже занятно. А личико сделаем. Отрисуем ей личико.
Неизмятая фигурка, непорченое здоровье. Страсть нерастраченная. Не ценят они себя. Бесценные. Из свежей пены сотворенные. Не ценят, сучки прибабахнутые. Слова не сказала! Позвал -- пошла.
А могла бы слупить вдесятеро против обычного.
Я поощряю нетронутость. Я берегу незамаранность. Берегу для солидного, денежного, разборчивого просителя.
Впрочем, не жалуюсь. Не жадная, значит. Неизбалованная почему-то. Что ж, премию ей. Премию ей в зубы -- и вперед, за учебу. Сам учить стану. Секс веселый, секс нахальный… Вовремя повстречался ей Котяра, зверь ночной, вовремя вправил зигзаги. Ей не доведется преодолевать стыд: я помогу, я умею, я сделаю все красиво. Раскрыв рот, в дом войдет. Войдет она в мой дом не шлюшкой, а дамой. С детской надеждой на замужество, на личную жизнь. Стараться будет. Потом поймет.
Она, поверив, заскулила,
Она все это проверяла,
Она мечтать про мир любила,
Но выше клетки не летала.
О прутья билась безнадежно,
Уже не веря, повторяла:
Я упорхну, не так уж сложно,
Она из мягкого металла!
Но потом и другое она поймет: выгоду свою. Век ей меня благодарить!
Я дарую избранницам ласку, приют и доходное, нескучное занятие. Несите людям радость, а козлам – романтику. Внушайте козлам, что они львы!
Работа не для брезгливых, но получше иных. И диплома не требует. Индивидуальный подход: собеседование, конкурс, зачеты. Затем -- вдохновенный труд, творческий рост, поиск новых путей. Совершенству нет предела. Место престижное, кандидатур хватает. Кандидатуры осторожничают, кругами ходят, не смеют или цену набивают, -- зря. Я не спешу, куда спешить. Крутится волчок, трудится счетчик, растет вступительный взнос.
Далеко не каждая годится в примы, большинство отсевается в массовку. Но Диана не случайно попала в мои когти. Судьба свела. Шутя ликбез завершит и высшую школу отмахает.
И все-таки: какой волной прибило ее к нам?
Утро. В небе серебряный гул. Во мне серебряный сон. Во сне я вижу: мы нужны друг другу. Быть нам вместе для чего-то, о чем мне еще не сообщили.
Хорошо, что встретились, не разминулись. Скоро она свыкнется с мыслью, примирится с необходимостью. Все будет хорошо. Приучайся к роскоши, малыш!
Но я не хочу! -- говорит она, сообразив, наконец, к чему ее готовят. Я не этого хотела! -- ссора. -- Тогда уходи, -- говорю. -- Любовь должна быть свободной. -- Ты оскорбил меня! -- Тогда оставайся.
Она осталась. Она уже не уйдет. "Мы нужны друг другу" -- скотская какая-то фраза. Утренняя, блеклая. Произносится будничной скороговоркой. Нужен, нужна, нужны… нужники сплошные. Скотская фраза, не кошачья. По-кошачьи мы заговорим ночью.
Устрою я шоу тебе живьем
Загадочней, чем "Твин Пикс".
Я пересплю с твоим кобелем,
Потом мы станцуем твист.
Потом будет танго и снова твист,
Потом распахну окно
И брошусь, веселая, камнем вниз
На самое-самое дно.
Очень скучный день. Жить без тебя не могу.
Ну и что? Не можешь -- не живи. Никто не заставляет.
Очень бодрый вечер. Дым коромыслом. Тебя любят. Ты счастлива. Я рад.
У меня опасное настроение. Опасное предчувствие. Опасная штука -- пред-чувствие. Дымит и шкварчит невидимым фитилем.
Ночь. Луна. Погасли звезды.
Вместе так вместе. Будь что будет. Все будет хорошо. Все еще будет. Вырасту – космонавтом стану. Зачат хорошими людьми, рожден в хорошей стране, обучен всему хорошему. Вырасту большой, поцелую ракету, умчу на луну. Там спою свою песню. Там выращу сад. Из ребра создам женщину. Чтобы плоть от плоти.
– - Ты спишь?
Ты спишь! Правильно, переспали -- поспали. В роскошной розовой комнате с мраморными стенами, откуда просто так не выйдешь. Соприкасаясь… сросшись сновидениям.
…Тяжелый лиловый занавес, и ни вздоха, ни чиха в зале: безмолвие, пустые ряды кресел. Этот спектакль не нуждается в афишах, -- понимаю я, -- это закрытый спектакль. Долго не смолкает третий, последний звонок. Медленно движется занавес; взгляду открывается ночь. Звучит серебряный гонг. Зарница вспорола тьму. На поляне, на тропе столкнулись две тени. Пляшет охотник, нож в руке; дикая кошка-жизнь когтистым комом летит навстречу.
(Сон зацепил, вовлек, удавом влез в память, -- обнимает, стискивает, нашептывает. Что сидишь сиднем? присоединяйся! Давным-давно написана пьеса; имя драматурга утеряно; актеры… а кто они, актеры? чьи души примеряют?)
Горная тропа, рыжий рассвет под зеленым небом. Кровь на ступенях храма -- память о ночном происшествии. Рана под левой ключицей глубока и кровоточит, и еще не успела остыть моя сегодняшняя жертва: убитый в схватке зверь. Вверх, к алтарю!
Сияние встает над востоком. В блеске выныривающего солнца рождается видение: висячий сад, плывущий в лазури, там, где нет ничего, -- в вышине, над горой, в облаках. Я успеваю заметить, как пробует лапой небесную твердь дикая кошка, как, замерев, недоверчиво вслушивается она в шелест сада, а затем ослепительная колесница восхода разворачивается в мою сторону, мираж исчезает -- и только тогда я понимаю, что это не мираж.
(Сон, как и жизнь, -- забава богов. Я им не верю и не верю в них: какие боги в нынешнее время? -- Твоя правда! никакие! О времена, о боги! -- вздыхает драматург).
Галка-гадалка, проститутка
Вот я ей все это и рассказала. А то не надо было? Чтоб пацанку без ее ведома подстилкой сделали? Котяра -- он такой. Почешет -- забудет.
Она улыбаться перестала. Жаль, говорит, что у котов рога не растут.
Дошло до меня. Хохочу. На оленя он не похож, -- говорит Диана, -- но мы что-нибудь придумаем, правда?
Я падаю со смеху. Она вздыхает. Погадай мне на завтра, -- просит.
Я ладошку ее в руки взяла -- и смеяться сразу перестала.
А ей и горя мало. Шутит: я тыщу лет простояла бесчувственной, хочется хоть денек-другой пожить по-человечески. Пиши, говорит, телефон Артемчика. Через него на Котяру выйду, да и его самого заодно проверю: шевелится ли еще душа в теле.
Хотела ей крестик дать -- не взяла она крестик.
Артемчик, образованный человек
На следующее утро снова разбудил меня гад-телефон.
– - Вычислил! -- кричит в трубку Паштет. -- Знаешь, кто она?
– - Кто -- она?
– - Твоя вчерашняя?
– - А… нет, не знаю. И не интересуюсь. Бабки взял -- и все дела.
– - Ты телик смотришь?
– - Да ну его. И так дурак…
– - Не, да ты в натуре дурак. Как ты живешь? Откуда че знаешь? Там вчера тетку одну показывали… в музее историй…
– - Ну?
– - Понимаешь, она -- статуя…
Обкурился Пашка. Глюки лоб грызут. С ним бывает.
– - Ага, понимаю. Статуя она. Дальше.
– - Что -- дальше?
– - На хрена мне твоя статуя?
– - Так это ж она! Пропавшая!..
– - Слушай, я еще спал, а тут ты с музеями. Не шурши, дело говори.
– - Один в один она! -- кричит. -- Морда, фигура… Понимаешь, она ожила! Там охранник торчал, сейчас он в дурке сидит, говорит -- сам видел, как эта Артамонша с места тронулась, с пьедестала слезла -- и пошла, пошла…
– - Все, Паштет, больше ни слова! Чаша моя преполнилась. Щас сам тронусь и с пьедестала слезу. Ты о чем, вообще, говоришь? Ты хоть понимаешь, что несешь? Охранник в дурке, Артамонша пошла… У тебя все?
– - Не, -- вспоминает он, -- ее по-другому звали. По-гречески как-то. Артаманда… Артаминда…
– - Артемида? -- догадываюсь. Паштет в восхищении:
– - Вот ты пенек! Всегда все знаешь!
– - Богов надо знать в лицо, -- ухмыляюсь я в трубку. И замолкаю вдруг. Он еще что-то говорит. Я не слушаю. Не до него.
Книга у меня была -- толстая, с иллюстрациями…
Котяра, ночной зверь
– - Ты не спишь? Не спишь… Ты опять? Опять! Ладно, все, убедила. Распишемся мы, конечно, распишемся, где ты только набралась таких слов? Если пожелаешь, вступим в законный брак, да хоть прямо сейчас, он же ничего во мне не изменит, да и в тебе тоже. Кстати, пора тебе узнать: у меня есть жена, ты ее сегодня сто раз видела, так что это будет не завтра и не сразу, это -- возня, хлопоты, скучно, -- я умолкаю, глядя на околдованный луной мир.
…и получаю на голову поток отборнейшего словесного дерьма. Ну же скромница, омут взбаламученный, -- ждал ли я такого? значит, пора и тебе узнать -- оплеуха! еще! рывком за обе ноги, мордой в подушки! -- пора тебе понять аз и буки -- ах ты сука когтистая! руки! больно, говоришь? поделом! волосы пучком в кулак… -- пора умнеть, гордячка! -- притиснуть ее, чтоб не пискнула… впечататься… погоди, щас ты узнаешь!
…пора тебе, Госпожа моя, узнать: я, твой ничтожный раб, и в рабстве своем -- хозяин твой; только я твой владыка; я поставлен над телом твоим и душой, я буду топтать поля твои, Госпожа, пить воды; забыв о себе, искать твой луч, тоскующий храм, серебряный вскрик. Я вхожу в кружева, в огонь, познаю тебя. Не убегай, не бросай, я часть твоя, видишь?
Ты глупая, вздорная. Ты неисправима. Ты не помнишь себя. Ты же богиня!
Ты -- богиня, я -- в тебе. Твои сады. Там, где все однажды и навек. Где небо неделимо. Мы войдем, нагие; выпрямится трава, собьет след. Нас не найдут…
Вот и взглянула ты на меня. И хорошо. Где зверь? Нет зверя. Показалось нам.
Тебя сквозь слезы плохо видно. Тебя зовут фонтаном слез?
Смотрим с отвращением? Отворачиваемся? Все еще пытаемся плакать?
Плачь, королева падших. Смелее, ну! Еще, еще безнадежнее!
Любовь -- что это? это значит -- пересилить отвращение. Любовь -- это когда и отвращение в сладость.
На белой горе, в облаках, в чистоте жила Хозяйка зверей и трав. Была она сильной, справедливой и беспощадной. Следила за порядком в царстве своем и, не задумываясь, карала провинившихся.
Воительница, дарующая и отнимающая жизнь, -- так думали о ней люди. Боялись ее гнева, приносили ей в жертву собственных детей. И принимала она жертвы, поскольку Олимп дал ей право распоряжаться жизнью смертных, вкушающих с ее стола.
Никто не смел даже взглядом посягнуть на богиню. Горы и леса были подвластны ей. Стрелы Охотницы разили как копье самого Громовержца. Ее волшебный Лук был всегда при ней, на виду. Как часть тела. Как сердце, в котором маялась и билась, взлетая и падая, плененная Птица.
Любовь и справедливость? Любовь и беспристрастность? Любовь и беспощадность? Нет, не вяжется одно с другим! -- решили когда-то боги. Едва оперившейся Птице подрезали крылья. Девочка-богиня носила ее, не ощущая неудобств. Пусть себе трепыхается. Жить и без нее интересно, особенно если ты -- богиня.