- Как здоровье императора?
- От имени государя позволю себе благодарить вас за участие. Последние дни принесли ему облегчение, - ответил Гонец.
Динноталюц, два месяца проведший в гостинице, где покой постояльцев охранялся значительно строже, чем требовала их личная безопасность, и в силу этого напрочь лишенный сведений о происходящем при Дворе, испугался нечаянной уместности своего вопроса, который был задан наугад и преследовал цель спровоцировать Главного Гонца на то, чтобы выдать местонахождение императора. Но коль скоро император болен (от чего, как не от болезни, принесли ему облегчение последние дни?), а узнать об этом законным путем посол, изолированный в гостинице, никак не мог, то теперь Главный Гонец, умнейший и проницательнейший человек, милостивые гиазиры! - непременно заподозрит Динноталюца в соглядатайстве, совершаемом при посредстве наемных лазутчиков. Далее, пытаясь понять, каким образом послу удавалось сноситься со своими осведомителями, Гонец, перебрав и отбросив как неосуществимые все доступные обычным людям способы, с неизбежностью механического расчета заключит, что Динноталюц прибегает к каким-то неведомым уловкам, тонкости которых надлежит у него выпытать, пусть даже и поправ тем самым незыблемые законы гостеприимства. В конце концов, первым закон (а правила поведения при Дворе есть даже нечто большее, чем закон) нарушил Динноталюц, а когда речь идет о государственных интересах, наивно уповать на снисходительность судей. С другой стороны, чистосердечное, в прямом смысле слова, признание вряд ли избавит посла от пыток, ведь признаваться ему, собственно говоря, не в чем, кроме как в том, что он стал жертвой досадной случайности. Но разве подобный результат удовлетворит тех, кто по роду службы прекрасно знает, что нити всех случайностей расходятся от веретена закономерности, приводимого во вращение злоумышляющей рукой? Динноталюц балансировал на грани отчаяния и при прочих равных условиях мог бы попытаться насильственным образом лишить себя жизни, но полная смена одежды, произведенная, по словам смотрителя гостиницы, "чтобы радовать глаз подданных государя", не позволяла послу воспользоваться ядом, предусмотрительно зашитым в ворот его камзола, или кинжалом, открыто носимым на поясе, или потайным отравленным стилетом, медные ножны которого всегда оставляли зеленоватые пятна на рубахе. Ни один из прочих вариантов (размозжить себе голову свинцовым футляром, броситься на алебарды гвардейцев, скатиться по лестнице в надежде свернуть себе шею) не казался Динноталюцу достаточно надежным, а опрометчивое покушение на самоубийство было бы и бессмысленно, и опасно: как действие, не достигшее цели, и как лишний источник подозрений для Главного Гонца. Вместе с тем, затянувшееся молчание грозило выдать испуг посла и он, изо всех сил стараясь не утратить присутствие духа, произнес безвредную, по его мнению, фразу:
- Мне и моим спутникам отрадно слышать, что император пребывает в добром здравии. - И, не желая возвращаться к формальной процедуре, однажды нарушенной и отныне допускающей в его глазах сколь угодно много нарушений, продолжил:
- Поэтому я надеюсь, что ему не составит труда ознакомиться с верительными грамотами, которые я хотел бы просить вас передать императору лично.
Прежде чем ответить, Главный Гонец наклонился к гонцу с пурпурными косицами и что-то прошептал ему на ухо. Тот молча направился к ступеням и, выйдя из поля зрения Динноталюца, вмиг перестал бы для него существовать, если бы не мягкое шуршание ковров, которое, затихая, слышалось за спиной, пока его не заглушил приятный голос Главного Гонца:
- Состояние государя улучшается, но едва ли его можно назвать хорошим. Повелев вчера вечером разрешить вам аудиенцию, он пребывал в приподнятом настроении, однако ночью его сильно лихорадило и сегодня утром... Впрочем, вам вряд ли следует знать об этом.
- Отчего же? Нам следует знать об этом, - посол умышленно передразнил Гонца,- как можно больше, хотя бы для того, чтобы определить, имеет ли смысл вскрывать футляр или нет.
Вперед выступил Нолак:
- Я прошу вас, почтенный гиазир, простить дерзость моего спутника, возомнившего себя главой посольства, чему виной его врожденная душевная слабость и перенапряжение всех жизненных жил. Надеюсь, этот прискорбный инцидент не нанесет ущерба взаимоотношениям между нашими государствами.
"Мерзавец делает карьеру, - беззлобно подумал Динноталюц, - проще простого выставить меня помешавшимся дураком, а по возвращении в город хвалиться тем, как ловко удалось спасти положение, занять мой пост и, чего доброго, прикасаться к моей жене." Последнее обстоятельство подсказало послу аргумент, который он нашел достаточно убедительным и, не дожидаясь реакции Гонца на заявление Нолака, сказал:
- Вы послушайте только этого лживого человека, которому не терпится увидеть меня в темнице, а себя - на ложе рядом с моей законной супругой! Иначе зачем ему утверждать, что я в о з о м н и л себя главой посольства, в то время как я, Динноталюц Кафайралак, я в л я ю с ь главой посольства, ибо именно мне и никому другому вверен дипломатический футляр.
- Естественно вам, любезный Нолак, - поспешил возразить Нолак, - ведь такова традиционная обязанность всех секретарей в нашем ведомстве. И вы меня очень обяжете, если перестанете называть себя моим именем.
Динноталюцу стало не по себе: "А вдруг он говорит правду? Быть может,Ведомство, руководствуясь соображениями секретности, распределило роли так, что их видимые признаки расходятся со скрытым содержанием?" Вывод напрашивался сам собой: "Ну что же, тогда Нолака можно поздравить с потерей звания, чести, а если ему откажут в защите, то и жизни, ведь из-за его неосторожности Главному Гонцу стало известно фактическое положение вещей." Торжествуя, посол обратился к Нолаку на оринском:
- Вас слишком далеко завела погоня за прелестями моей жены, секретарь. Но я готов обещать вам всестороннюю поддержку в суде, если вы публично откажетесь от своих амбиций и признаете во мне главу посольства. В противном случае - и это вы должны понимать лучше меня - интересы города пострадают настолько серьезно, что для вас уже не найдется места в его благословенных стенах.
- Я не понимаю ваших иносказаний, Нолак. И, кроме того, разве вам не известно, что в присутствии третьего лица, - секретарь вежливо кивнул Гонцу, - не принято говорить на языке, ему недоступном?
В том, что Нолак проигнорировал выдвинутые условия, Динноталюц вначале усмотрел обычную заносчивость солдафона, которому былые успехи на военном поприще до того вскружили голову, что он, утратив способность к здравому размышлению, понимает дипломатическую игру как простую разновидность конного поединка, где для победы достаточно острого клинка, безоглядной храбрости и крепкого черепа. Однако посол, уверенный в прозорливости чиновников Ведомства, счел невероятным, чтобы они включили в состав такого важного посольства человека, имеющего столь узкие, закосневшие взгляды на происходящее. Резоннее было предположить, что маневры Нолака спланированы заранее и, сверх того, - посол обрадовался найденному решению - именно сейчас секретарь приступил к выполнению тайных предписаний Ведомства и именно сейчас происходит смена ролей: он, Динноталюц, становится секретарем, а Нолак - главой посольства.
"Но так ли это хорошо, как кажется? - усомнился Динноталюц. - Ведь в верительных грамотах четко написано, кем являюсь я, а кем - Нолак. Впрочем, если я назовусь Нолаком, тогда... тогда, конечно, план Ведомства будет выполнен."
Чтобы утвердиться в своих догадках, Динноталюц повторно обратился к секретарю:
- Я поступлю по-вашему, Нолак, или, если угодно, Динноталюц, но прежде прошу вас ответить мне на один важный вопрос: неужели ваш шаг, побудивший меня бесцеремонно вмешаться в разговор гонцов, тоже был рассчитан заранее?
- Какой шаг?
(Посол восхищенно отметил про себя, что в Ведомстве отменно подбирают притворщиков).
- Вы знаете, что я подразумеваю под этим: прикосновение.
- Послушайте, мне нет дела до тех призрачных картин, которые порождает ваше разыгравшееся воображение, но если вам угодно знать, почему я снял у вас с локтя серую ворсинку - извольте.
Нолак сделал интригующую паузу (у посла от волнения уродливо задергалось веко) и отчеканил:
- Потому что ее вид раздражал меня с самого начала восхождения на тронный ярус.
"Очевидно, Нолак боится, что Главный Гонец полностью понимает нашу беседу, - предположил Динноталюц, успокаиваясь.- Этим можно объяснить как его упорное нежелание переходить на оринский язык, так и очевидную ложь про ворсинку. Да, секретарь умен. Его не удалось обвести вокруг пальца даже Гонцу, изобразившему незнание нашей речи, когда я опрометчиво поинтересовался здоровьем императора. Не удивительно, что Ведомство доверило Нолаку задание такой сложности - в Городе вряд ли наберется еще десяток человек, способных столь умело дурачить императорских вельмож. Игру Нолака требуется поддержать, пока Главный Гонец не потерял остатки терпения".
- Кажется, у меня по причине долгого подъема временно помутился рассудок, гиазир Динноталюц, - сказал посол, в признание своего поражения переходя на тарский язык и следя при этом за верноподданическим смягчением твердых северных согласных, что придавало его речи причудливый акцент, свойственный жителям побережья, - но вашими стараниями мне стало много лучше и я вновь готов выполнять обязанности секретаря посольства, поскольку...
Пока Динноталюц рассыпался в любезностях перед новоявленным послом, из-за его спины появился обладатель пурпурных косиц, приблизился к Главному Гонцу, молча снял маску и швырнул ее на пол. Она осталась бы в полной сохранности, не последуй Гонец его примеру. Скорее случайно - слишком трудно добиться такой точности умышленно - его маска упала сверху и осколки стекла образовали на ковре подобие угловатого кургана.Динноталюц оборвал себя на полуслове и, не строя, вопреки обыкновению, никаких предположений по поводу странной выходки гонцов, с любопытством воззрился на их лица, в которых, впрочем, не нашел ничего примечательного. Послу доводилось когда-то слышать о том, что вельможи, носящие маски (а таких при Дворе было немало), скрывают под ними чудовищные рубцы, остающиеся после так называемых "пряток", которые отдаленно напоминают игры харренской знати и служат экзаменом для соискателей высших государственных должностей. Теперь Динноталюц был вынужден признать, что либо все слышанное им по данному поводу есть не более, чем красивая легенда, либо перед ним стоят счастливчики, которым повезло не только выжить, но и сохранить внешнее благообразие. Если бы он не уступил свои полномочия Нолаку, то обязательно попытался бы выведать что-нибудь, связанное с прятками. Динноталюц даже наметил последовательность ходов, которые могли бы привести к успеху:"Вы хорошо выглядите" - "Благодарю", "Надеюсь, другие гонцы тоже могут похвастаться завидной правильностью черт" - "Едва ли", "Но почему? Неужели при Дворе есть люди дурных кровей?" - "Нет, однако многим не повезло на испытаниях", " Как, пресловутые прятки не вымысел досужих рассказчиков?" и так далее. Но поскольку роль, добровольно принятая Динноталюцем, лишала его удовольствия говорить на отвлеченные темы, он решил хотя бы узнать причину, побудившую гонцов разбить маски (требования субординации ограничивали секретаря даже в этом, однако новый глава посольства безмолвствовал, что было весьма загадочно и, можно сказать, неприлично).
- Вряд ли я рискую ошибиться, если допущу, что произошло некое из ряда вон выходящее событие, почтенные гиазиры.
- Ты прав, южанин. - Гонец смотрел на Динноталюца с явной неприязнью. И, не сомневаюсь, известие о нем доставит тебе столь же много радости, сколь мне и моему народу - скорби.Государь скончался.
Потрясенный посол не спешил принести свои соболезнования, ожидая, что приличествующие случаю слова прозвучат из уст Нолака, но тот все молчал и первым тишину нарушил Главный Гонец:
- С самого начала меня насторожила твоя осведомленность в вопросах, связанных с самочувствием государя. Затем ты осмелился перечить главе посольства, чем выказал дурное воспитание, несвойственное давно состоящим на дипломатической службе. И, в довершение - твой ужасный выговор южанина, проявившийся вместе с возвращением здравого рассудка.Сказанного мною достаточно, чтобы настаивать на немедленном досмотре футляра. Думаю, это прольет свет на обстоятельства преждевременной кончины государя.