Михаил Веллер
* * *
Учения с треском заваливались.
Начать с того, что полк подняли по тревоге неожиданно, причем в ночь с субботы на воскресенье. То есть все знали, что в дивизии ожидается проверка, новый командующий армией намерен провести полковые учения с боевыми стрельбами, но было достоверно известно, что поднимут соседний полк, всегда использующийся в подобных случаях: полностью укомплектованный, выдрессированный, отличный, – показной. Там отменили увольнения, кое-кому задержали отпуска; к отбою офицеры пришли в казармы с уложенными чемоданчиками, в артпарке сняли с консервации тягачи, танкисты прогрели моторы, проверили заправку баков, – все были в напряжении, наготове, ждали только звонка из штаба, чтоб, перекрывая отличные нормативы, вытянуться в район сосредоточения и приступить к выполнению задачи.
А здесь царило спокойствие: благодушно причастились к радостям субботнего дня, предвкушая, как новый командующий даст прикурить соседям. И в половине первого ночи грянул гром.
Время было расчетливо выбрано самое неудачное. Дежурный завершил обход караулов, стянул сапоги, накрылся старой шинелью и заснул, велев будить себя в шесть. Помощник, лейтенант-двухгодичник из младших научных сотрудников туманных наук, врубил в полгромкости транзистор, сел поустойчивей в креслице перед окошком и раскрыл роман. Дежурный по парку, немолодой прапорщик, сел за стол с приятелем, другим немолодым прапорщиком, они разложили закуску и налили по второй. Старослужащие же солдаты мелкими группами покинули расположение части – выражаясь разговорным языком, свалили в самоход: в пяти километрах, за озером, имелось село, а в селе том имелись девушки, с каковыми у них была налажена прочная солдатская дружба: иные, как водится, обещали жениться, а многим этого и не требовалось: теплый июль, крепкий самогон, практическое отсутствие конкурентов в селе и могучий нежный пыл двадцати лет делал их желанными гостями без всяких обещаний и планов на будущее: жизнь-то свое требует и берет.
Офицеры, как известно, тоже не монахи, и вдобавок среди них нашлись любители рыбной ловли. А если ночью вдруг плохо ловится рыба, то нигде не сказано, что ловля рыбы есть единственное и обязательное занятие на рыбалке.
Короче, приятно расслабились. Все настраивало личный состав полка на лад исключительно мирный и лирический: ласковая ночь, блеск звезд, томительный аромат травокоса, завтрашнее воскресенье, и усиливающее радость от всех этих благ сознание того, что соседям будет сейчас не до красот и удовольствий, вздрючат в хвост и в гриву, в мыло и пот.
В ноль часов двадцать девять минут командующий вылез из газика в полусотне метров от безмолвного КПП с прожектором над закрытыми воротами. Махнул короткой колонне гасить фары, кинул в зубы сигарету из серебряного портсигара, усмехнулся свите: «Ну, посмотрим без дураков, что тут у вас делается. Чего стоят эти разгильдяи». И с безжалостным любопытством прислушался к тишине за стандартным бетонным забором в резьбе ночных теней.
Огоньки сигарет приблизились к циферблатам: те, чья служба затрагивалась проверкой, мрачно представляли себе все возможные тягостные и даже позорные следствия, которые не замедлят проявиться, другие же, вне причастности и ответственности, втайне наслаждались отчасти комической стороной назревающих событий.
И в ноль тридцать сонный лейтенантик, не ожидая худого, снял телефонную трубку – и слух его разрубил загробный голос, устрашающе скомандовавший полку боевую тревогу.
Очки спрыгнули с лейтенантикова носа и хрустнули в помутившемся пространстве. На краткое время он очумел и впал в легкую панику. Психология военного такова, что в любой момент он может – приучен, привычен, – ожидать войны, и если тревога неожиданна, то внутри холодеет, мышцы напрягаются, доведенные до автоматизма команды выскакивают из перехваченного горла не в том порядке, – короче, застоявшийся от долгого покоя и рутины человек впадает в мандраж.
Мандраж, понятно, не лучшее состояние, в котором офицер может поднимать по тревоге полк. Кроме того, он имеет свойство передаваться окружающим.
Прежде всего лейтенант довольно сильно пихнул обеими руками храпящего дежурного и сорванно, заикаясь, проорал:
– Товарищ капитан!! Боевая тревога!!!
Сон слетел с капитана мигом и перепутался с явью. Суетясь руками, он натягивал сапоги, совал под погон портупею и орал в ответ:
– Спокойно! Чего орешь! Вызывай по списку, чего стал столбом!!
Расчухай вот так, вдруг, спросонок, учебная это все-таки тревога, как обычно, или – на самом деле боевая, и тогда… Нехитрая дезинформация сработала, утечка сведений из штаба и военкомата капнула предусмотрено, – психологический расчет нового командующего был абсолютно точен: он получал товар лицом. Лицо было не ах.
– М-да; необстрелянный солдат – не солдат. И службу понял, а вот если что…
Капитан перехватил трубку и заполошным отрывистым голосом выкрикивал в нее, как под артобстрелом. Нервозность запульсировала по жилам полкового хозяйства: пошел блин комом. Вырубилось дежурное освещение. Под черным колпаком тьмы р-рухнуло с коек, зашевелилось, зашуршало, зашумело, зацокало подковками сапог, защелкало примыкаемыми магазинами, заматерилось, застучало, забегало, залязгало, загрохотало дверьми, завопило командами. Сложная и продуманная до деталей военная машина приводилась в действие. И в каждой детали что-то сбоило, что-то не стыковалось, неполадки цеплялись одна за другую, и вместо предполагаемого стройного движения через несколько минут прочно образовался невообразимый хаос. Кто-то наделся глазом на компенсат автомата впередиидущего, и его вели в санчасть, кто-то приложился головой о лестницу и по нему ссыпался торопливый взвод, кого-то не могли досчитаться, докричаться, найти; рысили посыльные лишь усугубляли напряженный разброд; погнали грузовик по излюбленным местам офицерской рыбалки. Лейтенанты криком слали сержантов собирать недостающих солдат за пределами части. Сержанты из стариков отругивались с достоинством, возражая, что ночью по кустам до света лазать придется, и перепоручали это молодым. Молодые выбегали за забор и топтались растерянно поблизости, отдыхая. Наличествующий личный состав топтался на плацу и бил злых лесных комаров, проклиная устроителя этой гадской затеи.
– Пирл-Харбор, – сказал командующий. – Как писал любимый мною в детстве Луи Буссенар, на войне много и часто ругаются.
На кухне гремело, в санчасти звенело, в складах НЗ скрипело и стукало, у реки свистело разбойничьим призывным высвистом… В парке рыдали в голос: один тягач разобран на профилактику, из второго слито все горючее, третий простоял на консервации от рождения, по принципу «не тронь – не сломается», и теперь не заводился никаким каком. Прапорщик успел выбросить пустую бутылку, но закуска красноречиво валялась под столом в развернувшемся газет дисбат и все смертные муки, одновременно прикидывая, во что обойдется мероприятие ему самому.
И среди всего этого бардака и безобразия ровно взрычали ГТСы противотанковой батареи. Приземистые гусеничные машины с приплюснутыми и разлапистыми длинноствольными пушками на прицепе подползли к повороту из аллеи и остановились: ворота уже закупорил застрявший танк, размявший о бетонный столб полевую кухню, разъяренный повар клялся сжечь соляркой поганую бандуру и вытравить мышьяком всю танковую роту, экипаж заводил буксир и отругивал и подавала советы.
Фигура, торчавшая в люке переднего тягача, сказала спокойно, негромко:
– Рахманов, давай вокруг второго ангара к курилке. – И, прижав к горлу ларингофоны: – Все за мной.
В противоположном конце парка его головной тягач выдавил пролет забора, и короткая колонна утянулась в темноту, не обратив на себя ничьего внимания.
Грузовики с резервистами заблудились на проселочных маршрутах, однако развертывание приемного пункта запоздало еще больше, задерганные вещснабженцы швыряли обмундирование тюками, отяжелевшие на гражданке люди напяливали кому что досталось, приобретая вопиюще нестроевой вид: куцее торчит, мешковатое висит, вкось давит и вкривь болтается: «Строиться!» – «Ладно, потом поменяемся…» Партизаны флегматично ждали команд и, следуя им, тыкались туда, где их вовсе не ждали, потому что посыльные перехватывались по дороге офицерами и усылались с другими распоряжениями. Поучительные воспоминания бывалых о давней службе бесили девятнадцатилетних сержантов: «Р-разговоры в строю!!»
С рассветом задождило, палатки шуршали и хлопали, хлюпало, булькало, народ промок, подустал, приуныл.
Утряслось все кое-как только к шести утра. Командир полка стал меньше ростом. Лейтенантов, принявших во взводы пополнение, трясло от изнеможения. Солдаты безнадежно мечтали поспать и с надеждой – пожрать. Командующий наблюдал происходящее со покойной брезгливостью дипломата, обнаружившего в тарелке мокрицу:
– Летчики говорят, что когда господь бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе. Мало они той земли видели!
Свита с высоты своего безопасного положения осуждающе покачала головами.
Хмарь слизнуло с прозрачно-лимонного неба, солнце брызнуло сквозь мокрый лес на заляпанную технику, нечетко-ровный строй касок, лаковые козырьки начальства: подразделения получили задачи.
На выбитой разъезженной трассе БМП, взревывая и дымя, наматывая на колеса тонкий слой грязи и взметая из-под нее пылевую завесу, покачиваясь и кренясь на виражах – одна за другой не укладывались в норматив.
– Почему мало тренируются?
– Согласно учебного расписания… все часы…
– Знаю твои часы. В год раз сдадут норматив – на одной машине – а остальные в парке в смазке стоят. Так?
– Никак нет.
– Раз не умеют – значит, мало ездят. Мало! Почему?
– Лимиты горючего, товарищ генерал-лейтенант…
– Вот на войне и объяснишь про лимиты. Изыскать! С отличного полка за мелкие нарушения не взыщу. Какой год служишь?
– Двадцать четвертый.
– Так что, мне тебя службе учить? Не можешь полком командовать?
– Могу, товарищ генерал-лейтенант.
– Н-не вижу! Чему ты своих водителей учишь?
– Всему, что положено, товарищ генерал-лейтенант.
– А им ведь, по сути, одно положено: техникой владеть. Боевой специальностью. Может не уметь строевой, не знать всякой словесной премудрости – плевать! но чтоб был водитель! Вези на стрельбище – посмотрю твою пехоту.
Стрельбище ничем не улучшило настроения командующего. Офицеры нервирующе выкрикивали команды, стрелки поочередно бежали к огневому рубежу, падали, передергивали затворы – и в основном мазали. Мухлевать было невозможно – наблюдать в траншею к мишеням командующий отрядил своего адъютанта.
– А что они у тебя орут на солдат? – неприязненно спросил он, шагая к линии огня. – Стрельба требует спокойствия. И вообще – что за манера дергать людей? Взял у очередного неудачливого снайпера автомат:
– Сколько служишь, гвардеец?
– Год и восемь месяцев, товарищ генерал-лейтенант.
– А сколько раз стрелял?
– Три.
– Вот так вот… Мрачно – командиру:
– Это – стрелок? Чем он врага поразит – знанием устава и надраенной бляхой? Патроны изыскать!! Стрельбе учить! В прицеливании тренироваться ежедневно!
– Есть!
– Если стрелок не умеет стрелять, все остальное ничего не стоит. Ты его гоняешь, муштруешь, мучишь, а потом он промажет – и вся судьба. Ходячая мишень, пушечное мясо, пешка! Моду завели: кое-как умеет стрелять один человек на отделение, так его титулуют аж снайпером!
Солдат тянулся, опустив глаза в неловкости, что присутствует при разносе своему начальству.
– Смотри сюда. – Командующий отпустил на полную длину ремень автомата, захлестнул его под рожок и накинул на левое плечо, упершись левой ладонью сбоку в накладку. – Видишь? Стоит мертво, как в станке. – Протянул руку назад, не глядя: – Дай-ка десяток патрончиков. – Лег, скомандовал: – Позвони там пулемет поставить.
Вдали встали три низких зеленых щита, сливаясь с травой. Треснули слитно три короткие очереди – силуэты исчезли.
– Вот так, – в один прием. Ничего трудного, только целься. – Протянул автомат владельцу и тяжелым ровным шагом пошел обратно.
– Время обедать, товарищ генерал-лейтенант, – деловито-несмело доложил командир полка, надеясь, что хороший обед, как водится, смягчит настроение человека.
– Хорошее дело, – отозвался командующий и направился к своему газику. – Вези на танкодром, там и пообедаем. Полковник изменился в лице.
С обедом на танкодроме случилась заминка – пищу еще не подвезли. Полковник отдал тихий приказ незаметному капитану.
– Если узнаю, что обед забрали у других – накажу, – ровно и доброжелательно бросил командующий. Полковник насильственно улыбнулся, как веселой шутке. Командующий демонстративно сдвинул обшлаг над часами.
Когда из «хозяйки» (ГАЗ-66) сняли термоса и контейнер с мисками, он взял миску, перевернул на траву и ухватил пятерней за бока. Сжал, приподнял, – жирноватая на ощупь миска выскользнула из пальцев.
– Перемыть, да некогда, – прокомментировал он. – Дежурному по кухне передайте пять нарядов от меня лично. Завстоловой – трое суток гауптвахты. Мыть с горчицей! – или ее вам тоже не хватает?
Ефрейтор в белой куртке и колпаке, торопливо отвернувшись, протер миску полотенцем, черпанул гущи со дна, снял жирка сверху – протянул с улыбкой.
– В Жукова играет, – зло прошептал полковник командиру танковой роты. – Солдатский демократ… Ну с-смотри, если твои подведут!
Командующий сел за раскладной столик в тени штабной машины, задумчиво помешал ложкой и велел адъютанту:
– Неси-ка за мной.
Подошел к ближнему танку – выше низкорослого экипажа на голову, похожий на огрузневшего правофлангового офицерской парадной коробки:
– А ну, гвардеец, поменяйся со своим генералом мисками.
Адъютант аккуратно опустил генеральский суп на горячую пыльную броню, а солдатский доставил обратно.
Командующий скрупулезно исследовал содержимое миски; хлебнул, пожевал, почмокал.
– Кому как, а мне изжога обеспечена. Огурчики соленые с гнильцой. Картошечка подмерзла. Так, а где же мясо? Ага – вот это мясо? – выловил кусочек жилы размером с сигарету. – А потом солдатики гастрит наживают, под язву желудка в госпиталя косят? Мясцо-то куда идет? Поворовываем понемножку? Кабанчиков откармливаем? Для штабного магазина? Начпроду – предупреждение о неполном служебном соответствии. Завстоловой – еще трое суток. Зампотыла…
К пяти часам полк был разгромлен и деморализован вдребезги, как с этим не справился бы даже налет вражеской авиации.
Командующий с выражением всемирной разочарованности стоял пред свитой на артиллерийском НП и наблюдал результаты работы гаубичников, пощелкивая секундомером. Потный майор с пушками на петлицах выкрикивал телефонисту команды, и десяток-другой секунд спустя высоко над головой чугунно шелестели и погромыхивали, как железнодорожные составы, летящие из-за леска с огневой позиции снаряды. Разрывы неукоснительно разбрасывались вдали от целей, заранее рискованный шаг: мигнул телефонисту, и, переходя к стрельбе на поражение, огневики заложили дымовые снаряды. Бурый туман окутал район цели.
– Стой! – торжествующе объявил майор. – Записать: цель задымлена!
– «Факир был пьян, и фокус не удался». Зачем же ты ее задымил? – поинтересовался командующий. – Или, как говорят в артиллерии, без «твою мать» и снаряд не туда летит? Или, раз противника уже не видно, так и нет его? Ты страусом не служил?
Ушлый майор огреб предупреждение о неполном служебном соответствии и, одеревенев лицом и фигурой, удвинулся с глаз долой.
Некогда командующий волею судеб окончил не общевойсковое, а артиллерийское училище (подобно другому, более знаменитому полководцу за двести лет до него), и артиллерия оставалась его первой любовью и слабостью.
Чем дальше, тем гуще уснащалась его речь энергическими выражениями. Когда внизу на полигоне споткнулся впопыхах гранатометчик, зарыв в песок свою трубу и кувыркнув с ног второго номера, он сплюнул, махнул рукой и отвернулся.
– Полк небоеспособен, – угрюмо резюмировал. – Офицеры подают солдатам пример жульничества и очковтирательства. Подушки в казарме ровняются по нитке, трава красится зеленой краской, а солдаты берут социалистические обязательства: вот результат. А гранаты бросать боятся – страшно! В парке занятия как? выстроит взвод на солнцепеке и талдычит. А солдат преет и терпит: скорей бы кончилось. Да выведи их в лес, посади в тени, дай расстегнуть до полусмерти, но чтоб он понимал: для дела, со смыслом! – Он достал портсигар, прикусил сигарету. – Служить не хотят – а почему? много бессмыслицы и унижений, мало воли. И считает дни до приказа. Оттого и дедовщина, что снизу вверх показуха, а сверху вниз хамство: у кого на звездочку больше, тот другому и тычет… товарищи офицеры… Сам грешен. Ему как себя уважать, чем в себе гордиться? вот и ищет того, над кем главным будет… А взводным удобно: старики отвечают за порядок! А комиссии смотрят бумажки и наглядную агитацию. Черт его знает, неужели и войны ничему не учат? Мы ведь с вами профессионалы, а не чиновники… Людей и технику в гарнизон. Ну, поехали к тебе – раздавать всем сестрам по серьгам.