Заплакала бабка, не о холсте с полтинником заплакала, - о внучке Тане.
А внучка тем временем - эх, скоро и зима пройдет! - Таня со слезами пеняла своему невенчанному мужу:
- Андрей... Что ж ты не женишься по-настоящему? Пойдем к венцу.
- Леригия мне не дозволяет, вера... Почитай-ка газеты-то...
- Живем порознь, как чужие. Ни работник ты в нашем доме, ни кто.
- Ха! - хакнул по-сердитому Андрей. - Я в согласье хоть завтра перейти жить к тебе. Хоть сей минут.
Григорий, войдя в избу, поймал ухом, крикнул:
- Я те перейду. Много таких мужьев поганых найдется...
Отлыниваешь ты, черт... Испакостил девку, да и...
- Она не девка. Она жена мне. Почитай-ка декрет.
- А подь ты с декретом-то!.. Декре-е-ет... Твое ли мужиковское дело декреты знать?.. Совесть-то есть ли у тебя аи нет?
- Дурак ты, Григорий, больше ничего.
С тем и ушел Андрей.
А Григорий стал ругать неистово: и бабку, и Татьяну, и советскую власть, и весь белый свет.
- Чего ж, тятя, разгневался? Ведь Андрей согласен жить, сам не пускаешь.
- И не пущу!.. Легко ли дело! Записались скрадом у какого-то Абрашки. Тьфу твоя свадьба чертова! Сводники проклятые... Иди к Андрюхе в избу, в гражданский брак!
- Давно бы ушла, да его старики меня не принимают.
И бабка накинулась:
- Сама виновата, вот что! Девкина честь на волоске висит, а потеряешь, так и канатом не привяжешь.
Таня упала на лавку, заплакала, завизжала как помешанная.
- Ага, родимчик! А ну-ка, бабка, кнут...
VII
Плыли весенние зори в небесах, сменяя одна другую. Дни становились длинными. С юга тянули журавли.
Татьяна никуда не выходила. Лицо ее скорбное, в пятнах, и мысли скорбные. Настасья щеголяла по весне в новых полсапожках, в желтой с разводами шали. За Настасью сватались парни и вдовцы. Отказывала.
У Андрея были крупные нелады со своим отцом: ходил пасмурный, задумчивый, к Татьяне заглядывал редко. Поругается с Григорьем и уйдет. И отец и Григорий напирали на него:
- Женись на девке по-настоящему, вокруг налоя.
- Я по декретам желаю жить, - говорил Андрей. - Раз новые права, надо уважать.
- Декрет-то твой, видать, в скрипучих полсапожках ходит...
Вот твой декрет, - хрипел Григорий, и глаза его наливались желчью. Андрей краснел.
Как-то Григорья не было дома, бабка Дарья тоже ушла - белье полоскать. Вернулась - нет внучки. Она в чистую половину: дверь на крючке.
- Открой!
Не отворяет. Забила бабку дрожь. Грохала-грохала, только стон из-за дверей. Бабка в огород, подставила к окну лестницу, влезла.
Татьяна корчилась в родах, грызла подушку и стонала.
- Ой ты, мнёшеньки! - заголосила бабка. - Она, паскуда, и дверь на крючок!.. Она, непутевая, задушить ладила ребенчишка-то... Ой, грех, грех... - И бабка поковыляла вон, руки вымыть.
А в сенцах Настасья полсапожками скрипит:
- Здравствуй, бабушка Дарья... Не забежала ль курочка моя к вам? Кого это задушить хотите? А?
- Тебя, желта шаль! Тебя, потаскуха! Не приваживай гражданских мужиков к себе. Уходи, уходи!
Вымыла бабка руки, принесла в чистую половину к изголовью Татьяны икону старинную, зажгла богову свечку четверговую, настежь ворота распахнула, чтоб было легче дите рожать - надо бы царские двери в алтаре, да некогда и опять к внучке, принимать новоявленного правнука.
В это время Андрей стоял пред Григорьем, сняв шапку, и, помигивая цыганскими глазами, говорил:
- Надумал я, дядя Григорий, папаша, нарушить декрет.
В церковь дак в церковь. В согласье я... А то мне дома голову отгрызли.
Григорий в гумне сошник к сохе прилаживал. Сурово выслушал Андрея, сказал:
- Дело.
Сели, закурили.
- Ты куда это собрался ехать?
- В лес, - сказал Андрей, - нехватка в дровах.
А меж тем младенец родился чуть жив и на другой день умер.
VIII
Хлопот, хлопот бабке Дарье. Взяла холст да полтинник серебряный, последний, пошла к попу. Отец Семен попробовал полтинник на зуб, пощупал холст, согласился. И в ночное время, крадучись, похоронили младенца на погосте.
Ночь была темная, теплая, поля дышали.
Бабка слегла, Григорий стал пить, Татьяна поправляться.
На третий день вечером Андрей встретился с Настасьей в кооперативе: вдова селедки покупала, Андрей - табак.
Защемило сердце у Андрея. А вдова чоботами скрипит, красуется, грудь так и выпирает. Андрей домой. Вдогонку Настасъин ведьмин скрип:
- Чтой-то загордился, Андрей? Когда свадьба-то?
- А тебе на что?
- Ну как же, поди пригласишь. Ну что, сынка или дочку
бог дал Татьяне?
- Чего мелешь! Я не знаю... Только что из лесу приехал.
- А ты сходи... Смотри, задушат... Слышала я, грешница...
Ой, нехорошо слышала...
Андрей сопел, дико озирался и, весь похолодевший, плелся по дороге как во сне.
- Пойдем чай пить... Под селедочку, - масляно заглянула в его глаза Настасья.
Как за ведьмой, неотрывно, против воли шел за вдовой Андрей. Она что-то говорила, он не слушал, весь был там, у Татьяны: и хотелось сына, и не хотелось, а на душе тоскливо, скверно, как пред большой бедой.
И только после первых петухов, развеселившись крепким вдовьим самогоном, шел Андрей вдоль села, примурлыкивая песню.
- Стой. Надо постучать.
На стук выглянул в окно Григорий.
- Здравствуй, папаша предбудущий!.. Тесть. А где гражданская жена? Сказывают, ребенок у вас. Где ребенок?
- Нет никакого ребенка.
- В каком случае нет? - покачиваясь, запыхтел Андрюха. - Есть!.. Только посмейте задушить с бабкой, прямо в тюрьму... Зна-а-ю, брат!
Караульная тетка бросила бить в колотушку, притаилась во тьме, слушает.
- Иди, парень, проспись, - сказал Григорий и стал закрывать окно.
Андрей вцепился в раму, заорал:
- Тогда даю письменный отпор: не желаю! Вот как... в порядке дня. Раз задушили - к чертям! Венчайся сам на ней...
Когда подошел к своей избе, как огнем опахнула его вдова Настасья: в глаза, в лоб, в губы исступленно целовала его, шепча:
- Миленький... Цветик алый... Отказался... Сама слышала...
Ну, теперь по гроб мой будешь.
IX
Андрей перебрался на жительство к вдове. Татьяна погрустила недолго: не любит и не любил ее Андрей. Ну что ж. Есть и другие хорошие ребята на примете. Мало ли красноармейцев возвратилось: разговоры, обхожденье, выправка. Вот это женихи!
Быстро стала Татьяна оправляться, расцветать. Налилась Татьяна ядреным крепким телом, и глаза стали такие, что не оторвешься. Эх, девка - красота!
Цвели зеленые луга, цвела Татьяна, а по задворью, по проулочкам, чрез грязь, чрез бабий слух, чрез старушечьи слюни катилась про Татьяну сплетня: придушила девка дите свое.
И вот пришла Татьяне гибель.
Птицы гнезда вьют, соловьи всю ночь в черемухе тюрлюкают, молодежь игры, плясы, хороводы водит. Этим летом особенно усердно женихались, свадеб будет много.
И Манька, и Палашка, и две Дуньки, двадцать девок на селе - все веселы, все пляшут, от парней отбою нет. Только Татьяна не пляшет, никто не берет ее. И сидит Татьяна одна как зачумленная. А вернется домой, неутешно плачет. Третья пьяная гулянка, - как отрезало: ни один парень не взглянул.
Пришла Татьяне гибель.
Бросила Татьяна на гулянки ходить, заперлась, сидит, волосы рвет, плачет. У Григорья, на дочь глядя, руки опускались и в сердце чернела кровь. Бабка Дарья с горя умерла.
- А в вековухах сидеть я не согласна, - как-то вечером всерьез сказала Татьяна отцу, всхлипнула и вышла вон.
Отец ужинать кончал. Ему эти слова как ножом по горлу.
Зашлось у Григорья сердце, выполз из-за стола и за дочкой следом. В сенцах тьма.
- Татьяна!
Тьма жутко закачалась, и возле раздался хрип.
- Ой! - пискливым диким голосом вскричал Григорий. - Господи Сусе!! затрясся, снял дочку с петли, понес, - ноги подгибались, - положил на кровать.
И лишь пришла в себя, стукнул в окно кто-то. БороДа.
- На-ка, Григорий Митрич!.. Писулька тебе. Чрез волость...
заказным.
"От сына", - растерянно подумал Григорий. Сын на фабрике в Питере, в больших делах. Эх, не до письма!
Только утром прочла Татьяна письмо. Брат приехать не обещает - делов выше головы, - зовет сестру в столицу:
"Что ты в деревне киснешь? Чего тебе деревня может дать?
Раз сама пишешь, что жить тяжко, собирайся ко мне. Я тебя определю на курсы, человеком будешь".
И загорелось вдруг у Татьяны - ехать.
- Хоть прискорбно мне, - глотая слезы, сказал отец, - а поезжай.
X
Прошло лето, сборы в Питер кончились, наступила осень.
И все по-старому: грязь, бедность, самогон. По утрам дробными ударами на токах молотили рожь. А на пе?чаном острове в ночных потемках играли журавли. Андрюха подкрался на лодке и грохнул из ружья.
И вот теперь у Андрюхи дома живет с перешибленным крылом журавль. Он не подымется больше в небо, он до самой смерти будет жить с Андрюхой на земле.
Утро. Туман. По дороге тарахтит телега.
- Прощай, родимое село!
Настасья едва оттащила смущенного Андрюху от окна.
Григорий, надвинув шапку, помахивал кнутом и весело насвистывал, но его сердце ныло. На телеге Татьяна. Она собралась искать судьбу. Милое лицо ее свежо и радостно. Просветленные глаза упорно смотрят вдаль. Но даль туманна, и над головой висит туман.
И сквозь туман падают на землю вольные крики перелетных журавлей. Летят на юг, прямо к цели.
Что им туман, когда в вышине простор и солнце.
ШИШКОВ Вячеслав Яковлевич (1873 - 1945). Журавли. Впервые опубликован в "Красном журнале для всех", 1924, № 1. Печатается по изданию: Шишков Вячеслав. Собр. соч. в 8-ми т.. т. 2. М.. Художественная литература, 1961.