После того как ушли машины и долго гудели, поднимаясь в гору, и долго чернелись на белом снегу, после того как затихли они, настроение упало. Каждый думал про себя, что и, он мог бы сейчас ехать в кабине уже далеко отсюда и скоро прибыть на место. Тут еще "козел" проскочил, не остановился, за ним "Москвич", полный. Бабы прижухли под убеленными инеем платками. Мужики стали ходить по дороге взад и вперед, набирая тепло. Архип тоже прошелся. Ветерок хоть и легкий был, но лицо прихватывал; оно дубенело, а в затишке горело огнем. Молодежь притихла, ребята, не переставая, курили, Наконец их совсем допекло.
- Костер давай! Согреемся!
И они стайкой скатились но откосу, по колено и выше увязая в мягком снегу, и стали по лесополосе собирать сушняк, ломать сухие ветки. Потом соломкой разжились, нашли газету и долго разжигали огонь. Руками уже не владали.
К костру подошли и бабы. И тут Архип разглядел, что старая женщина под тяжелым платком - его давняя знакомая, Феня Чурькова. Она лишь недавно к младшей дочери в райцентр уехала.
- Либо ты, Феня? - подошел к ней Архип.
- Да, а то кто же.
- А я тебя не угадал. Укулемалась в этот платок. Ты откель же?
Не успели они и двух слов сказать, как новая тревога поднялась: шел "автобус. Молодые ребята начали костер топтать.
Снова вещички свои разобрали. В автобусе должны были все поместиться. Как сельди в бочке, но влезть. Как-нибудь, но доехать, а не стоять на таком морозе.
Тупоносый колхозный автобус, совсем пустой - это даже Архип разглядел притормозил, остановился. А когда кинулись к нему гурьбой, он тронулся, свернул налево с грейдера к хутору Малодубовскому и поплыл неторопливо, вперевалочку, оставив на дороге еще одного бедолагу с чемоданчиком.
- Куда? Куда он? - накинулись тотчас на него.
- В Малую Дубовку, собрание проводить.
- Да он туда не проедет, - сказал возница. - На лошадях еле проехали. Хоть спросил бы. Сейчас сядет, - пообещал он, не спуская с автобуса глаз.
Автобус, и точно, сел. Проехал немного, забуксовал, забуксовал.
- Вот так тебе и надо! - торжествовали на грейдере.
- Чего он туда? Для какого бесу?
- Собрание, говорю, проводить. Зоотехник поехал. Предвыборное собрание. За депутатов чтоб голосовали, агитировать.
- Еш твою... - шутливо заругался Архип. - Вот бы он в автобусе и проводил агитацию. Нас бы посадил и до самой станции читал да читал. Оттель снова взял людей, и их бы... Да мы б за него все голоса поотдавали, даже лишние, за такого хорошего. Ты нас только до места довези.
Молодежь встала кружком, пошушукалась и всем табором подалась по домам: четверо в Малую Дубовку, двое в Вихляевку. Те, вдвоем, рысью помчались, застучали по набитой дороге словно коваными промерзшими подметками башмаков.
Остались Архип, Феня Чурькова, женщина с гипсовой ногой, муж ее на лошадях - лошади уже в белой шубе стояли, понурившись, - и еще два мужика.
Архип всерьез начинал мерзнуть. Хоть н одет был неплохо, но полегонечку пробиралась к телу стынь. Просекал ветерок, и ноги коченели. Не шибко грела старая кровь. Но сдаваться он пока не хотел. Ребята, считай, шесть часов отстояли, а он лишь в девять из дому. Надо было терпеть.
- Еш твою... - пожаловался Архип. - Дураку надо бы самогонки взять. Глонул, и хорошо. - Лицо то чугунело и стало отдавать сизостью. - А то вот стой теперь. Либо "цыганочку" станцевать. - Хлопая себя по плечам и груди, он засеменил, на месте перебирая ногами. - Еш твою... Так бы бечь и бечь до самой станции.
- Тебе бы надо не сюда идти, а прямиком на Перещепной. Там Алексеевский грейдер, асфальт. Там машины всегда.
- На Перещепной, парень, нынче не дюже доберешься.
- А сколько там километров?
- Да бес их мерил. Пять, а може, семь, а може, все десять. Нет, десять не будет. А дорога тяжелая, по займищу. Где там лезть. Застрянешь в снегу. Потонешь навовсе. Туда я не рискую,
- Мерзни здесь.
- Чего ж, такая, значит, судьба, - ответил Архип и пошел к затоптанному костру, чтобы снова разжечь то.
Сухой хворост занялся сразу же, но жидкий его огонь грел лишь ладони рук и только.
Костерок быстро догорел, и призрачное тепло его быстро развеялось в студеном поле. Белая степь лежала вокруг, белая дорога дымилась поземкой, чернели вдоль дороги, в снегу по пояс вязки и клены, и не было никаких машин. Лишь синий автобус как застрял на пути к Малой Дубовке, так и стоял там неприкаянно.
Мохнатые от белого инея лошаденки покорно опушили головы и солому не жевали. Мужик-возница, бросив окурок, сказал жене:
- Поехали, а то вторую ногу отморозишь. Ничего боле не будет. Тетка Феня, ты как? Или рискуешь?
- Да сама не знаю. Меня ждут. Чего же это такое сделалось? Погода совсем разорилась.
- Стихея... - ответил Архип. - Стихея.
- А може, нам бог поможет, - нерешительно оказала Феня.
И словно услышав старую Женщину, издалека-издалека, со стороны Малой Дубовки, донесся слабый, но явственный рокот. Это был рокот трактора.
- Автобус либо вытягать едут?
- Похоже.
- Его бы подале запихнуть, чтоб до весны сидел,
- Машина.
- Где?
- Трактор машину тянет.
- Либо из Большой Дубовки?
- А откель еще? Из Большой. Это на станцию они едут. До грейдера трактором, у них там балки непролазные.
- Може, на центральную?
- Не, на центральную прямая дорога.
Трактор рокотал все ближе и ближе, за ним, на тросу, тянулась машина с брезентовым верхом. И наконец они выехали на грейдер. Машину отцепили, Она шла в райцентр, на станцию, В кузове, под брезентовым тентом, было людно. Но уселись все. Архипу на лавочке места не досталось. Он пристроился почти у заднего борта, на запасном колесе.
Ехали долго. Заворачивали в Березовку, людей ссаживали, две свиные туши сдавали. Пришлось ждать. Мужик с головой, обмотанной бабьим пуховым платком, все охал, зубами маялся.
И в четвертом часу прибыли наконец в райцентр. Правда, Архипу подвезло: машина остановилась неподалеку от конторы, где выдавали уголь.
В поселке было теплее, чем в степи. Но Архипа, до нутра промерзшего за день, познабливало. Согрев был один - курево. И старик закурил, отряхнул с плаща и валенок снег и направился к воротам "Гортопа". Ему дважды приходилось покупать здесь уголь, и порядки были знакомы. По правую руку от входа стояла контора, но спешить туда Архип не стал, а прежде оглядел территорию. Уголь был. Возле рельсовых путей высился курган мелкой "семечки". Отдельно лежала куча доброго угля, антрацита. Обглядев эту картину, Архип вошел в контору. Там помещались три стола и сидели за ними женщины.
- Здравствуйте, дочушки, - снимая шапку, поздоровался Архип. - С праздничком вас, с рождеством Христовым. Или вы в городе такие праздники отменили? А я вот к вам пришел по-деревенски прославить, може, вы мне чего н подадите. - Он тонкую политику вел, подлаживался и немножко дурачка деревенского из себя строил. - Рождество твое, Христе боже, воссияй миру свет разума... Не славят у вас так-то вот?
Конторские женщины заинтересованно головы подняли.
- Нет, деда, у нас было, да прошло.
- А вот у нас до се славят. Ныне моя бабка конфетов приготовила, печеньев, мелких денег. Родне и постарше какие - тем бумажные,
- Взрослые славят?
- А почему? Славят. Приходят как положено. - Архип, конечно, лукавил. Старое отошло. Из взрослых один на хуторе славильщик остался, Афоня Чертихин. Тот ходил. Остальные давно бросили. Но сейчас Архипу впечатление нужно было произвести, задурить бабам головы. - Приходят. А как же? Прославят. Вольешь им самогоночки...
- Ну, это и нашим мужикам покажи выпивку, они не то что бога, черта прославят,
- Точно! Запоют еще как...
И женщины, о пьянстве мужиков вспомнив, к Архиповым речам как-то, сразу остыли и спросили его:
- С чем пожаловал, деда? Угля нету.
- Как нету? А на дворе?
- Мало что на дворе... Мы же к тебе во двор не лезем, не высматриваем, где что лежит. Нету. Это учреждениям.
Полная женщина, в очках - она возле окошка сидела - догадалась:
- Да ты же и не наш? Ты где живешь? Откуда ты?
- С колхоза.
- Ну вот в колхозе и получай. Ты вывеску видал? Гор-топ. Мы теперь только город снабжаем. Понятно?
- Нету у нас в колхозе угля, не дают. Чего бы я ехал? Нету. Порошины нету. А у меня весь вышел. Чего же нам с бабкой теперь, померзать? Помогите, Христа ради. Вы - девчата хорошие, с праздником я вас поздравил. Поимейте снисхождение к старикам.
- Де-еда... Тебе русским языком говорят: гор-топ. Снабжаем только город. А сейчас и своим не даем. Понимаешь? Обращайся в колхоз. Вас теперь централизованно снабжают, отдельно. А мы ни при чем, понял?
- Куда же мне идти, дочушки? Поимейте снисхождение. Зима глядите какая. А топка, зарезает. Какие помоложе, на технике, те достают. А мы с бабкой кому нужны, пенсионеры. А в свое время трудилися. И нынче я, по возможности... То сад сторожу... Фронт я прошел, - главный свой довод наконец выложил Архип. - Заслужил награды. Вота и удостоверение есть, начал он плащ расстегивать.
- Не надо твоих удостоверений. Тебе же говорят - в колхоз обращайся. А мы - гор-топ. В колхоз иди.
- В колхозе конь не валился. Чего я туда пойду? Порошины там нету угля. А вы обязаны... А как же... - стал запинаться дед Архип, все свои слова выговорив, и, расстегнув телогрейку, вынул на свет божий газету, которая лишь видом своим придала ему сил; и голос выправился, стал твердым. - Вот... правительство что говорит? - потряс он газетой. - Для участников войны в первую очередь! - Он даже воскликнул тонким, сорвавшимся фальцетом. - А вы мне голову кружите. - И снова в голос, чуть не в крик, проговорил наизусть, не глядя в газету; - Проявлять постоянное внимание!
Женщины, поняв, что старика не унять, терпеливо слушали его, а потом одна из них, самая молодая, спокойно спросила:
- Ты, деда, русский человек или нет? Мы же тебе объяснили...
Архип вдруг в единый миг понял: угля не дадут. Он понял, шапку натянул и пошел из конторы.
Время стояло не раннее. Короткий зимний день догорал желтым, режущим глаз закатом. Солнце уже утонуло за крышами домов до утра. И теплые звезды земных огней зажигались в домах.
На центральной площади поселка нещадно дуло, по серому асфальту шуршала поземка. А в домах, видно, было тепло, форточки открыты, даже двери настежь.
И как только подумал Архип о тепле, о покойном домашнем тепле, так сразу окоченел. Казалось, единым махом просек его до костей и насквозь студеный ветер. Архип сжался, пытаясь сохранить в теле хоть теплую крупицу. И скорее, скорее поковылял к магазинам, что стояли за площадью, справа. Там можно отогреться.
Он прошел полпути, когда пахнул ему в лицо сладкий запах свежего пшеничного хлеба. Архип споткнулся и стал, вначале ничего не понимая, он замер и стоял, вновь и вновь вдыхая этот благостный, добрый, почти забытый дух. Надышавшись всласть и опомнившись, Архип пошел к хлебу, к магазину.
Хлеб выгружали из машины. Старик, глотая слюну, прошел в магазин, и голова его кругом пошла, опьяненная райским запахом хлеба.
Народу не было. Продавщица в белом резала свежие буханки пополам и в четверть и бросала их на полки, прикрытые стеклом. Архип потянулся к четвертушке. "Я заплачу, дочушка, заплачу..." - пробормотал он и захлебнулся, когда в руке у него очутилась теплая горбушка. И стыдясь, и; ничего не умея с собой сделать, Архип лишь успел шагнуть в сторону и, разломив четвертушку, начал есть ее. Так сладок был этот чистый пшеничный хлеб с упругой, хрусткой корочкой, с еще горячей ноздреватой мякушкой, так вкусен был и едов, что Архип не заметил, как съел четвертушку. Последний кус проглотил и почувствовал, как теплый хлеб обогрел нутро и по жилам потек горячим током. А хотелось еще. И он снова подошел и взял четвертушку, оправдываясь перед продавщицей: "Я заплачу, дочушка, не боись, деньги есть. С дороги я, наголодался за день, намерзся... Теплый, хлебушко..." - дрогнул голос его.
- Ешь, дедушка, на доброе здоровье...
Вторую четвертушку дед Архип ел медленнее, но с еще большим вкусом. Он жевал и чуял языком и небом, пресную сладость пшеничника, слышал еле заметный и дразнящий дух хмельной кислины и сухарную горчину корочки. Вторая четвертушка тоже кончилась. После нее деда Архипа ударило в пот. Перед продавщицей было стыдно, но хотелось хлеба еще. Сладкий дух его нагонял слюну.
- Уж прости, дочушка, я еще съем. Наскучал по свежему хлебушку. Сколько лет-годов теплого не ел.
Продавщица ничего ему не ответила, поглядела внимательно и ушла в свою каморку и скоро вернулась с полной кружкой горячего чаю. Она и стул принесла, усадила деда Архипа возле подоконника.
- Садись, дедушка. Пей, ешь, отогревайся.
Горячая волна благодарности к незнакомому доброму человеку подступила к сердцу.