— Ну вот, тут мы и бросим якорь, — сказал Сюркуф. — Жаль только, что нет здесь ни подвесной койки, ни перины. Впрочем, не стоит расстраиваться — ведь все равно нам на этих коечках не поваляться: надо думать, нас скоро выпустят.
— Я на это не надеюсь, — вздохнул брат Мартин.
— Нет? Почему?
— Ты что, не знаешь, гражданин Сюркуф, что сейчас во Франции нет большего преступления, чем противиться воле Конвента? Я вижу, что настали для меня черные дни, но все равно останусь верен своему обету.
Сюркуф схватил своего товарища по несчастью за руки и горячо, взволнованно, совсем иным тоном, чем до сих пор, сказал:
— Господь да воздаст тебе, брат Мартин! Нашему отечеству нужны такие люди, которые идеи свои чтут выше, чем сиюминутные политические выгоды. Не за горами время, когда Франции потребуются сильные души и крепкие руки, чтобы наш народ занял достойное место среди других наций. Будут великие битвы, прольются реки крови, будет титаническая борьба одного против всех. Не вешай нос, брат Мартин! Надо быть добрым и веселым, надо заранее готовиться к боям, чтобы каждый знал, где его место, когда придет время помериться силами. Я — сын отечества, и мой долг оставаться верным ему во всех бедах и опасностях. Поэтому я еду в Тулон, чтобы сделать последнюю попытку. Я поговорю с этим полковником Бонапартом, может, и добьюсь здесь того, что в других местах у меня не получилось.
Священник удивленно посмотрел на моряка. Этот молодой человек прямо на глазах стал совсем иным: веселый, беззаботный юнец превратился вдруг в зрелого мужчину, чьи глаза пророчески всматривались в даль, чьи вдохновенные слова зажигали душу, чьи помыслы были направлены к великой цели.
Дверь отворилась. Вызвали Сюркуфа, чтобы отвести его к генералу. Вернулся он не скоро. Потом увели брата Мартина. С ним разобрались быстро. Его спросили, готов ли он принять гражданскую присягу, и, когда он решительно отказался, сообщили, что вынуждены поступить с ним, как с изменником. И Сюркуф поинтересовался, что он намерен теперь предпринять.
— А что я должен предпринимать? Я — человек слова, но со мной будет то же, что и со многими другими — меня отправят в Париж, а там, сам знаешь…
— Этого не случится, не будь я Робер Сюркуф!
— Как ты сможешь мне помочь? Ты ведь и сам — арестант!
— Теперь уже ненадолго. Генерал хотел только удостовериться, эмиссар я или нет. Стоило ему выяснить, что я — честный моряк, речь пошла лишь о тех легких тумаках, которыми я сдерживал натиск добрых граждан солдат. Об этом, однако, как мне дали понять, должен еще высказаться полковник Бонапарт. Итак, я скоро буду на свободе.
— Ни один человек не может с уверенностью ничего сказать даже о завтрашнем дне… — начал было брат Мартин, но договорить не успел.
Дверь снова отворилась, и в камеру вошел гренадер, в котором Сюркуф узнал своего друга Жюно. В этот день он был еще простым солдатом, но скоро должен был стать уже сержантом. При обстреле Тулона Наполеон диктовал ему приказ, и рядом с ними о землю ударилось пушечное ядро и обдало грязью бумагу.
— Великолепно! — вскричал Жюно. — Теперь не надо присыпать чернила песком [10]!
Эти слова понравились Наполеону, и он никогда больше не упускал Жюно из вида. В 1804 году Жюно стал уже дивизионным генералом и комендантом Парижа.
Гренадер этот, и не помышлявший даже о том, что будет некогда носить герцогскую корону, очень обрадовался встрече со своим другом Сюркуфом. Он узнал, что тот хлопотал о должности на военном флоте и что генерал Карто тоже отказал ему в этом. Жюно не мог сделать для друга ничего, кроме как хоть немного скрасить его арестантское бытие: он позаботился о еде, питье и свечах. Затем он предоставил обоих своей судьбе.
Лишь к вечеру следующего дня пришел ординарец, которому было приказано доставить моряка к Бонапарту. Полковник находился не в Боссе, а за пределами городка, на позиции, с которой обстреливали укрепления Тулона.
Этот город предательски капитулировал перед объединенной англо-испанской эскадрой под командованием адмирала Худа, и Конвент прилагал колоссальные усилия, чтобы отбить обратно этот крайне важный плацдарм. К сожалению, генералы Карто [11]и Доппе [12]оказались к этому не способны. И не удивительно — первый был художником, второй — врачом. Им бы в студию или в лазарет, там они были бы на месте, а не здесь, перед мощными вражескими укреплениями первоклассной крепости. Потому-то и послали им на помощь молодого Наполеона Бонапарта.
Когда привели Сюркуфа, маленький корсиканец был занят выяснением отношений с генералами.
— И тем не менее, я не могу отказаться от своего убеждения, — настаивал он. — Если мы будем продолжать в том же духе, то и через пять лет все еще будем впустую топтаться у Тулона. Что стоят наши полевые пушки против огневых стволов крепости и флота! Нам совершенно необходимо как можно скорее доставить сюда мощные осадные орудия из Марселя и других гарнизонов. Мы должны не только обстреливать городские укрепления, но и прежде всего забрасывать вражеские корабли раскаленными ядрами. Стоит нам уничтожить или прогнать из гавани флот, городу долго не продержаться. Передайте мне всю полноту власти, и я ручаюсь, что Тулон через две недели будет в наших руках!
— Только без горячки! — надменным голосом ответил Карто. — Даже если флот уйдет, где мы возьмем средства для подавления таких оборонительных сооружений, как форты Мальбоскет, Баланье и Эгильет?
— Прежде всего необходимо доставить орудия и заряды, усилить осадную армию до сорока тысяч человек и обеспечить эти подкрепления необходимым припасом. Я еще не разведал как следует местность, но уверен, что отыщу позицию, господствующую над вражескими укреплениями, с которой мы сумеем подавить неприятеля.
Услышав эти слова, Сюркуф подскочил к офицерам и радостно сказал:
— Простите, граждане, но такая позиция уже найдена!
Карто состроил брезгливую гримасу, Доппе гордо отвернулся, Наполеон же, окинув моряка пытливым глазом, заметил:
— Очень уж ты смел, гражданин Сюркуф! Когда говорят офицеры, все остальные молчат. Особенно, если они — арестанты. Так какую позицию ты имеешь в виду?
— Посмотри-ка вон на то место между двумя городскими гаванями, гражданин полковник. Если ты его займешь, то сможешь обстрелять любой вражеский корабль. А через два-три дня падет и город, стоит только разрушить оттуда из двадцатичетырехфунтовых орудий и мортир его передовые укрепления. Прикинь-ка, ведь с того места легко бомбардировать и форт Мальбоскет.
Бонапарт приложил к глазу подзорную трубу и внимательно осмотрел указанный Сюркуфом участок, потом опустил трубу и долго глядел на горизонт. Ни один мускул не дрогнул на его бронзовом лице. Затем он резко обернулся к обоим генералам:
— Этот человек прав, абсолютно прав. Я прошу вас, граждане генералы, как можно быстрее последовать его совету, который и я поддерживаю со всей убежденностью.
— Последовать совету арестанта! — воскликнул Карто. — Стыдись, гражданин полковник!
Это было явным оскорблением, но Наполеон и глазом не моргнул, только голос его зазвучал резче и энергичнее:
— Разумеется, я стыжусь, месье, но отнюдь не поданного нам совета, а того, что до сих пор сам не смог отыскать позицию, которую этот гражданин определил с первого взгляда. Я имею обыкновение принимать любой полезный совет, от кого бы он ни исходил, и прошу вас как можно быстрее занять указанную позицию и по возможности укрепить ее. Если англичане опередят нас, то осада будет стоить нам колоссальных жертв.
— Полковник! — вспылил Карто. Он пытался еще что-то сказать, но Доппе схватил его за рукав и потянул прочь. Бонапарт мрачно смотрел им вслед.
— И все-таки будет так, как я хочу, — пробормотал он себе под нос и, обернувшись к Сюркуфу, продолжил: — Твой план хорош, гражданин, я благодарю тебя. Но откуда у тебя, матроса, такая прозорливость?
— У матроса? — рассмеялся арестант. — Вернее сказать, у моряка. Что ж, моряк должен разбираться в стратегии и тактике не хуже сухопутного офицера. Рад, что имею возможность поговорить с тобой, гражданин полковник. Я твой арестант, и, вероятно, ты накажешь меня за то, что я набил шишки нескольким вздорным парням. Я приму это наказание, но когда его отбуду, хотел бы снова встретиться с тобой, чтобы обратиться с просьбой.
— Говори сейчас.
— Сейчас — нет. Сначала я должен отбыть наказание.
Бонапарт слегка нахмурил брови:
— В твоем возрасте ведут себя скромнее, особенно если имеют намерение начать достойную жизнь.
— Эх, гражданин, — не сдавался моряк, — ты-то, выходит, начал ее прямо с полковника: ведь мы с тобой, похоже, почти ровесники.
Наполеон оставил реплику без внимания и продолжил дальше:
— Ты, разумеется, заслуживаешь наказания за то, что поднял руку на солдат Конвента. Однако за добрый совет, который подал, тебя следует простить. Ну а теперь ты, надо полагать, не замедлишь высказать свою просьбу, гражданин Сюркуф.
— Благодарю, гражданин полковник. Моя просьба кратка: дайте мне корабль.
Маленький корсиканец удивленно посмотрел на моряка.
— Корабль? — с сомнением в голосе спросил он. — Для чего тебе корабль и где я его возьму?
— Прочти сперва эти бумаги!
Сюркуф вытащил свой бумажник, достал из него несколько снабженных печатями документов и подал их Наполеону. Тот прочел их один за другим и с задумчивой миной протянул обратно.
— Отлично! — кивнул он моряку. — Немногие люди твоего возраста могут похвастаться такими аттестациями.
Ты умен и отважен. Конвенту нужны такие люди, и он, определенно, должен держать тебя на примете.
— Ха, Конвенту нет до меня никакого дела.
— Ты был в Париже?
— Да, я там был. Еще я был в Гавре, в Нанте, в Ла-Рошели, в Бордо и Марселе. Я был у всех морских властей, вплоть до министра. И везде слышал только одно: ты нам не подходишь.
— Значит, твои аттестации показались им сомнительными.
— В них все верно, но люди, у которых я был, плавают в тумане, не желая раскрыть глаза. Я делал все, чтобы они прозрели. Я рассказывал им о своих замыслах, всячески пытался приподнять завесу над будущим — они предпочли остаться слепыми.
Теперь смеялся Бонапарт. Смеялся, как великан, слушающий рассказ пигмея о великих делах.
— И что же это за планы, которыми ты пытался их зажечь? — спросил он.
— Это — соображения простого человека, не желающего обманываться иллюзиями. Республиканская форма нашего правления находится в противоречии с формами правления окружающих нас стран. Наши интересы враждебны их чаяниям, и мирным путем компромисса здесь не достичь. Да и внутри самой республики имеются еще тысячи неукрощенных сил, и одна-единственная такая сила в мгновение ока может снести еще не законченную постройку. Франции предстоят великие битвы, битвы с внешними и внутренними врагами. Стране нужны сухопутные и морские силы, которые могли бы не только обеспечить надежную оборону, но и перейти, в случае необходимости, в наступление. У нас есть смелое войско и хорошие генералы, но вот чего мы не имеем, так это сильного флота. Моряков во Франции достаточно. Однако республике не хватает военных кораблей и морских офицеров, способных проучить наших воинственных врагов.
— И ты, разумеется, именно такой офицер? — прервал его Наполеон.
— Да, — без ложной скромности ответил Сюркуф. — Дайте мне корабль, и я докажу, на что способен.
— Ты слишком заносчив, и я полагаю, что те, к кому ты обращался, сочли твои слова за бахвальство. Умеющий управлять лодкой далеко еще не гений морских баталий.
В голосе Наполеона звучало легкое пренебрежение. Сюркуф почувствовал это и заговорил резче, чем прежде:
— Гражданин полковник, ты говоришь со мной так, потому что видишь: я слишком молод, чтобы заседать в совете старейшин. Плох тот человек, который мнит о себе больше, чем он есть. Но еще хуже тот, кто не знает, на что способен. Если художник или врач может стать генералом, почему моряк не может вести корабль? Мы живем в такое время, когда все рушат, чтобы создать новое. Битвы, навстречу которым мы идем, потребуют молодых сил. Я чувствую в себе такую силу. Почему же мне отказывают?
— Потому что ты должен сначала заслужить то, чего домогаешься. Что ты совершил для государства? Возможно, ты и в самом деле хороший моряк, но морским властям ты неизвестен, а потому и не можешь ожидать, чтобы тебе доверили корабль, не познакомившись с тобой предварительно как следует.
— Гражданин Бонапарт, я француз и останусь им, хотя мне и передавали предложение англичан, обещавших исполнить мое желание. Но я всегда буду сражаться только за мое отечество, и никогда — против него. Однако, если мне не дадут корабль, я сам добуду его!
— Это всего лишь бесплодные мечты, — снисходительно улыбнулся Наполеон.
— Робер Сюркуф не мечтатель, гражданин полковник! Ты последний, на кого я возлагал свои надежды. Дай мне хотя бы маленькое суденышко. Я сделаю из него брандер, и ты увидишь, как я взорву вражеский флагманский корабль!
— Здесь, в тулонской гавани?
— Да!
— Ну вот теперь-то я уже доподлинно убедился, что ты мечтатель. Иди, гражданин Сюркуф: мы не нуждаемся в твоей службе.
— Это твое последнее слово?
— Последнее.
— Ну что ж, видит Бог, я хотел как лучше. А теперь я могу действовать только на свой страх и риск. Скоро настанет время, когда Франции потребуется человек, способный взметнуть над морями победоносный флаг, но этого человека не будет. Тогда вспомнят о гражданине Сюркуфе и позовут его, но он не придет на этот зов.
— Лихорадка переходит в бред! Никогда тебя не позовут, никто о тебе не вспомнит. И будь у меня право решать, я не высказался бы в твою пользу. Франции нужны мужчины и ясные головы, а не мальчики и фантазеры. Сегодня с тобой еще говорят, а завтра — уже позабудут.
Сюркуф подошел к офицеру и тяжело опустил руку на его плечо.
— Гражданин Бонапарт, мне не хочется платить тебе той же монетой. Скажу откровенно, я считаю тебя человеком, которому предстоит великий путь. И на этом пути тебе еще повстречается Робер Сюркуф. Тогда ты и пожалеешь, что так быстро позабыл о нем.
ОТВАЖНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
Вечером того же дня священник сидел один в камере. Ему сказали, что его спутник — на свободе и назад не вернется. Снаружи доносились громовые раскаты орудийной пальбы — обстрел Тулона продолжался и в темноте. Со двора слышались мерные шаги часового.
В улочках Боссе, особенно перед штабом, собирались кучками солдаты и делились мыслями о ночной канонаде. Всем было ясно, что с приходом полковника Бонапарта в осадной армии воспрянул боевой дух. У людей появилась надежда на скорый успех.
Звеня шпорами, улицу пересек офицер. Он вошел в дом, протопал по коридору, ведущему во двор, открыл дверь и оказался прямо перед караульным.
— Как тебя зовут, гражданин солдат? — коротко и резко спросил он.
— Этьен Жерар, — ответил тот, отдавая честь.
— Ну так вот что, гражданин Жерар, отвори дверь, что ведет к арестанту, да поживее!
Солдат повиновался безо всяких возражений. Офицер остановился у порога и приказал священнику:
— Гражданин Мартин, следуй за мной! Тебе выпала честь предстать перед генералом, он желает поговорить с тобой там, на позиции.
Арестант поднялся и послушно вышел из камеры. Офицер сунул солдату в руку запечатанный пакет:
— Здесь расписка, что я принял у тебя арестованного, гражданин Жерар. Ты отдашь ее в собственные руки гражданину полковнику Бонапарту, как только он вернется. А теперь можешь покинуть свой пост.
Офицер и священник вышли на улицу и мимо собравшихся возле дома солдат направились к городку. Однако, отойдя подальше, офицер сменил направление и повернул налево, в поле, где наконец и остановился.
— Гражданин Мартин, ты стоишь перед своим судьей, — сказал он тем же, что и прежде, строгим голосом.