Он их постоянно угощал, поил коньяком, ходил с ними гулять. Лилипуты отвечали искренней любовью и очень привязались к нему.
В течение нескольких лет после того лилипуты - где бы они ни были переписывались с Мурманским.
И вот, будучи на гастролях в Париже, они узнали о несчастье, постигшем их друга.
Мурманскому были тотчас же посланы деньги, получена виза, и они вызвали его в Париж.
Здесь они поместили его в больницу самого крупного профессора-ортопеда и заказали самую лучшую механическую ногу, самый совершенный протез, какой только можно было сделать.
И ортопед постарался. Протез Мурманского был действительно высшим достижением ортопедического искусства.
Хромота при этом протезе была совсем мало заметна. Можно было возвращаться на сцену.
Но Мурманский прожил у своих друзей в Париже еще целый год. На этот раз они его поили, кормили и водили по всем ночным кабакам.
Через год маленькие человечки проводили своего большого друга. Он поехал домой и возвратился на сцену.
Вернемся и мы, читатель, к тому времени, когда Степана Васнецова пригласили играть главную роль в кинокартине "Хозяин жизни".
Приглашение Степан Иванович принял, но, глубоко презирая новое зрелище синематограф, утруждать себя чтением сценария не стал.
Велел, чтобы ему рассказали, в чем там дело.
Режиссер рассказал. Васнецов слушал вполуха, потягивая коньяк, и к концу рассказа сидел осоловев.
В последние годы он пил все больше. А выпив, обычно скандалил или придумывал какое-либо развлечение, чаще всего смахивающее на хулиганство, а то и просто хулиганил, пользуясь тем, что город все прощал своему любимцу.
И вот какое развлечение придумал себе Васнецов на съемках "Хозяина жизни".
На главную роль - дочери владельца фабрики, той, в кого влюблен герой, была приглашена молодая актриса того же театра - Татьяна Яковлева.
Это была воспитанная, интеллигентная девушка "из хорошей семьи", как это тогда называлось. Она свободно говорила по-французски и по-немецки, играла на фортепьяно.
Ее отец - врач-микробиолог - погиб в холерной экспедиции. Жили они с матерью трудно. Иной раз и голодно.
И все же Таня Яковлева умудрялась хорошо, со вкусом одеваться. Наряды, под Таниным руководством, шила ей мать.
Когда Таня шла по улице - тоненькая, в изящном строгом костюме своего любимого сиреневого цвета, в маленькой шляпке с опущенной сиреневой вуалеткой,- никому в голову не могло прийти, ценой каких ухищрений достигнут этот элегантный вид.
Актрисой Таня была средней. Все те небольшие роли, что ей поручались, она играла грамотно, корректно, но не более того.
Настоящего артистического таланта у нее не было. Руководство театра ценило ее за умение держаться, хорошие манеры и отличное французское и немецкое произношение.
Вот ее-то, Таню Яковлеву, и избрал Васнецов для своих развлечений.
В немом кино, несмотря на то что произносимые на экране слова оставались неслышными для зрителя, все же во время съемки актеры говорили тексты, выражающие смысл их действий в данной сцене.
Иногда эти тексты писались сценаристом, а в других случаях актеры импровизировали, произнося нечто приблизительное.
Это им помогало эмоционально.
В картине "Хозяин жизни" было много любовных объяснений и поцелуев.
И когда снимались эти сцены, Васнецов, совершенно правдиво, убедительно играя любовные объяснения пластически, вместо слов любви произносил тексты, которые не на всяком базаре услышишь.
Ему доставляло удовольствие, что партнерша, эта воспитанная девушка, вынуждена была не только выслушивать непристойности, которые он произносил, но ей приходилось в это время еще и играть ответную любовь.
Съемочной группе выходки Васнецова казались неимоверно смешными. Все так и покатывались от смеха. Положение Тани Яковлевой было чудовищным. Режиссер не решался сделать замечание Васнецову. Жаловаться на него никто бы не осмелился - это был Степан Васнецов.
Таня Яковлева молча страдала, и что было у нее на душе - то знала только она одна.
Отказаться от роли она не могла - это было бы концом ее артистической карьеры. Да и деньги, получаемые от кинофирмы, были очень нужны, ибо Танина "хорошая семья" давно обеднела - мать продавала на толкучке остатки носильных вещей, простыни, гардины.
Очень скромное жалованье в театре и небольшие суммы за киносъемки имели для семьи жизненное значение.
Но были у Тани еще и другие мысли, иные чувства, которые вынуждали ее терпеть стыд, ужас своего положения и молчать.
Наступил день последней съемки Васнецова с Таней Яковлевой.
Далее предстояло еще снять несколько массовых сцен с рабочими фабрики и сцены с пресловутой "женщиной-вамп", роль которой играла известная оперная певица...
Последней съемкой с Таней была любовная сцена в беседке, сцена "падения" девушки.
Что только вытворял подвыпивший Васнецов в этот день!
Такого представления, такого веселья в павильоне еще не бывало.
Оператор несколько раз, хохоча, переставал вертеть ручку камеры.
Режиссер фыркал, отворачиваясь. Съемку начинали заново.
Всему приходит конец - закончилась и эта съемка.
Актеры разгримировались.
Плотники разбирали декорацию и устанавливали очередную - на завтра.
Васнецов уходил одним из последних, потому что, сняв грим, сидел обычно некоторое время перед зеркалом, рассматривая свое изображение и попивая коньяк.
Наконец он вышел в павильон - в элегантном сером пальто - клеш по тогдашней "моде, в мягкой серой шляпе.
Он шел с тростью под мышкой, натягивая на руки светло-желтые кожаные перчатки, и вдруг остановился, глядя сквозь прозрачную стеклянную стену.
Там, за этой стеной павильона, виден был двор дома и выходящая на улицу подворотня.
По направлению к этой подворотне шла Таня Яковлева - тоненькая девичья фигурка в темном костюме.
Таня шла медленно, закрывая платком лицо, ее узкие плечи дрожали - видимо, она плакала.
Васнецов смотрел на нее, пока Таня не скрылась в подворотне.
Он и после этого стоял не шелохнувшись, продолжая смотреть в опустевший двор.
Когда картина "Хозяин жизни" вышла на экран, меня в городе не было.
Я возвратился только через месяц или полтора. "Хозяин жизни" демонстрировался уже только в захудалых окраинных кинотеатриках и клубах.
И вот, проходя мимо одного из этих клубов, я увидел написанный от руки плакат: "Хозяин жизни", купил билет и вошел в зал.
Картина уже шла. Я сел на свободное место.
Во времена немого кино фильмы всегда сопровождались музыкой. Иначе не могло быть.
А тут почему-то - полная тишина. Потом мне послышались в зале какие-то негромкие гортанные звуки.
Оказалось, я попал в клуб глухонемых.
Ну что ж, глухонемые так глухонемые.
Пока сюжет развивался в пределах фабрики и на экране назревал и разрешался конфликт между героем картины - инженером и коллективом рабочих, все было нормально.
Но когда дошло до любовных сцен...
Ведь глухонемые узнают, "слышат" произносимые слова по губам говорящего.
И вот как только они по губам Васнецова, по его артикуляции поняли, какие именно слова он говорит своей возлюбленной... что тут поднялось в зале! Какой восторг!
Глухонемые вскочили с мест и стали радостно вопить, узнавая знакомые тексты.
А на экране длилась любовная сцена и герой, нежно заглядывая в глаза возлюбленной, продолжал произносить чудовищные гадости.
Такого глухонемые еще не видели ни до, ни после этого вечера.
Через некоторое время в городе стало известно, что актриса Яковлева тяжело, смертельно больна. У нее, как говорилось тогда, открылась скоротечная чахотка. Вероятно, то, что теперь называется миллиарным туберкулезом.
И еще пошел слух, что артист Васнецов отказался от выступлений и все дни проводит в частной лечебнице, где лежит Татьяна Яковлева, ухаживает за ней, прислуживает, как заботливая нянечка.
И это было правдой. Но правдой неполной.
Когда Степан Иванович услышал, что Таня Яковлева тяжело, вероятнее всего, безнадежно больна, он помчался к ней в лечебницу.
Это частное учреждение помещалось на одной из крутых улиц в недавно выстроенном известным врачом двухэтажном, модной по тем временам архитектуры доме, с большими зеркальными окнами и каменными львами у входа.
В отдельной палате, где лежала Таня, было тихо, перед окном задернута белая штора, смягчавшая свет.
В уголке на белом стуле сидела Танина мать.
Васнецов ее не заметил. Он на носках подошел к кровати.
Таня была очень бледной и тяжело дышала. Она почувствовала чье-то присутствие и с трудом, с видимым усилием открыла глаза.
Васнецов сказал:
- Ради бога, Таня, простите меня...
Таня слабо улыбнулась и медленно ответила:
- Что вы, Степан Иванович...
Васнецов взял в свои ладони горячую Танину руку.
- Я знаю, что меня простить невозможно, и все-таки прошу... ради бога... пожалуйста...
Таня теперь смотрела на него очень серьезно, больше не улыбаясь.
- О чем вы говорите...- медлительно сказала она,- я ведь вас люблю. Кажется, всю жизнь любила. Вы всегда были мой бог.
И снова улыбнулась:
- Теперь я ведь могу все говорить...
Васнецов стоял потрясенный. Жалость и нежность к умирающей девушке ударила его в сердце.
И он вдруг увидел себя таким, каким на самом деле был,- ничтожным человеком, никогда не совершившим доброго дела, трепачом, гулякой, дебоширом, честолюбивым глупцом, упивающимся славой... Его опалило стыдом за ничтожные любовные похождения, после которых не запоминалось даже имя женщины, стыдом за погубленных им девчонок - и, главное, за ту одну, черненькую, которая пыталась отравиться...
Но больше всего в это исповедальное мгновение устыдился Васнецов ничтожества самой своей жизни. И как-то совсем он сейчас не думал, вроде бы даже забыл о своем театральном существовании - вроде бы его и не было совсем. Была только бессмысленно прожитая жизнь и эта вот девочка - бесконечно дорогая, единственная на свете, любимая и жалкая до того, что, кажется, сердце сейчас разорвется от боли...
С разрешения доктора - владельца лечебницы - Васнецов поселился в швейцарской - крохотной каморке под лестницей.
Да он там почти и не бывал. Дни и ночи Васнецов проводил у Таниной постели.
Приглашались бесчисленные доктора, вызывались московские и питерские светила, созывались консилиумы.
Надежды не было никакой.
И все-таки Васнецов не хотел ничему верить и продолжал надеяться.
В последние дни Тане действительно стало лучше. Улыбаясь, держа руку Степана Ивановича, она отшучивалась от его просьб выйти за него замуж, обвенчаться.
- Что за анахронизм? Кто теперь это делает? Я просто рассмеюсь, и получится неприличие...
Но Васнецов настаивал, просил.
В воскресенье приехал священник - отец Николай с дьячком. Явились шафера коллеги-актеры, и Таню обвенчали с Васнецовым.
Плакала, выйдя из палаты, Танина мать. Таня ни за что не разрешала Васнецову, а ныне мужу своему, поцеловать себя в губы. Она подставляла щеку, отворачивалась.
Но однажды ему удалось обмануть ее осторожность, и они едва не задохнулись оба в бесконечном, глубоком, единственном в жизни поцелуе.
В течение нескольких дней после свадьбы Таня чувствовала себя хорошо, появился аппетит, она часто улыбалась, шутила.
Поднялось настроение и у Степана Ивановича. Он рассказывал Тане смешные анекдоты.
Потом Таня попросила его показать, как обезьянка ловит муху.. Это был один из его коронных номеров.
Иногда, в компании друзей, Васнецова удавалось упросить "показать обезьянку", и он доводил своих зрителей до истерического смеха.
- Хорошо,- сказал он Тане,- сейчас я ее впущу.
Васнецов вышел в коридор, потом открылась дверь и в палату вошла обезьянка.
Это перевоплощение артиста было настоящим чудом. Он стал совсем маленьким, руки свисали до пола, нижняя челюсть выдвинулась далеко вперед, глазки спрятались глубоко в глазницы и озорно блестели оттуда.
Обезьянка косолапо ступала, загребая короткими ножками со ступнями, повернутыми внутрь, и на ходу помогала себе еще и длинными руками, отталкиваясь ими от пола.
Таня радостно засмеялась.
А обезьянка вдруг застыла, повернув мордашку кверху, видимо, заметив муху. Она следила за ее полетом, переводя взгляд из стороны в сторону.
Затем, решив эту муху поймать, обезьянка косолапо взобралась на стул и, продолжая следить за мухой, стала дожидаться нужного мгновения.
Где-то, когда-то Васнецов подсмотрел, как в действительности настоящие обезьяны ловят мух - они никогда не гоняются за добычей, не суетятся, а ждут.
Для человека в полете мухи нет ровно никакой закономерности - муха, по нашим представлениям, носится совершенно беспорядочно. А вот обезьяны, оказывается, знают законы мушиного полета - они существуют, поэтому обезьянка не суетится, а спокойно ждет, зная, что после таких-то и таких-то фигур пилотажа муха обязательно окажется в таком-то месте. И действительно, дождавшись этого мига, обезьянка спокойно, не суетясь, протягивает лапу туда, где, по ее вычислениям, сейчас окажется муха, и даже не хватает, а спокойно берет в воздухе подлетевшую муху и отправляет в рот.
Этот процесс, с воображаемой, конечно, мухой, показывал Васнецов.
Кроме того, его обезьяна не вполне пристойно почесывалась и при этом строила уморительные гримасы.
Васнецов разыгрывал весь этот репертуар, и Таня весело, по-детски смеялась.
Но, в последний момент, когда, взяв в воздухе муху, он отправил ее в рот,в тот момент, который всегда вызывал самую веселую реакцию, Таня не засмеялась.
Все еще продолжая как бы пережевывать муху, усиленно двигая челюстью справа налево и слева направо, Васнецов взглянул на Таню и сразу понял: она была мертва.
После похорон, после ужасной, тяжелой сцены, когда Васнецов вцепился в стоящий на краю могилы гроб и несколько человек не могли оторвать его, а когда оторвали, I кровь лилась с его ободранных ладоней, после этих похорон он заперся дома, никуда не выходил и никого к себе не пускал.
Соседи по временам слышали из его квартиры, как они говорили, "волчий вой", который до них доносился.
Затем в городе стало известно, что Васнецова поместили в психиатрическую больницу.
Театр осиротел. Шли спектакли, некоторые из них делали даже неплохие сборы, но зрители и актеры - все чувствовали, что не стало в театре чего-то самого важного.
Это был его театр, и даже в те вечера, когда, бывало, прежде он не участвовал в спектакле, -все равно - это был вечер его театра.
Шло время, но Васнецова не забывали. Говорили часто о нем, жалели. Он вернулся из больницы почти через год, худым, остриженным, молчаливым. Актер Мурманский забрал его к себе, и Васнецов этому молча подчинился.
Он никуда не выходил, все время проводил в комнате, которую вот уже несколько лет Мурманский снимал у древней старушки недалеко от театра.
Часами Васнецов стоял у окна, когда Мурманского не было. Садился за стол, когда звали обедать.
Односложно отвечал на вопросы.
Мурманский постоянно убеждал его, что нужно вернуться в театр, что это поможет ему.
Спали они с Мурманским в одной комнате - кровать против кровати.
Мурманский неторопливо снимал пиджак, жилет, брюки, затем отстегивал широкий желтый ремень, надетый через грудь,- на этом ремне держался его протез.
Отстегнув ремень, он отнимал свою механическую ногу и ставил ее стоймя между кроватями.
На ногу, как на вешалку, он надевал ранее снятую одежду, нырял под одеяло и начинал вздыхать.
- Перестань, Миша,- просил Васнецов,- не надо. Это невозможно, понимаешь, невозможно. Все ушло. Все. Я бездарен, как табуретка. Спи, друг.
Он отворачивался к стене и лежал долгие ночные часы с открытыми глазами.