На четвертую ночь не пошла его караулить. А амака опять пришел. Два теленка задавил. Шибко я рассердилась. Решила проучить его. Сделала из ремня петлю, поставила на тропе и привязала к чурке.
Утром пошла смотреть. Нету ни петли, ни чурки. Куда девались? Рядом гора была. Смотрю, амака по косогору идет, петля на шее, на другом конце чурка. Чурка тащится за амакой, за деревья задевает. Мне шибко смешно стало. Большой амака, а совсем глупый. Перегрыз бы ремень, да не сообразит. Чурка зацепилась за корень. Амака подергал. Потом подошел к чурке и давай ее бить, а сам хнычет, как ребенок; надоела ему за ночь чурка.
Потом взял в лапы чурку и пошел на задних лапах. Мне хоть страшно, но интересно, куда он чурку понес. Недалеко скала была. Пришел амака к обрыву, заглянул вниз и бросил чурку. А ремень-то у него на шее. Сдернула чурка амаку с обрыва. С перепугу он так ревел — ветки вздрагивали.
Разбился о камни.
Я все думаю, пошто такой умный зверь и такую глупую смерть себе придумал?
Посмотрели переметы. Улов оказался, богатый. Радуется Авдо. Сейчас уху варить будем, шашлык из тайменя жарить.
Лодку несет по фарватеру. Всходит солнце, яркое, но уже холодное. В распадках на траве и деревьях лежит иней. Прибрежные кусты в ярких узорах. Косогоры в желтых пятнах березовых рощ и осин. Небо высинено до блеска. В нем тянутся косяки гусей. Иногда появляются цепочки лебедей. Летят они неторопливо, величественно. Обронят негромкий крик, и он серебряным колокольным звоном долго кружит в утренней тишине.
— С тайгой прощаются, — провожает взглядом птиц Авдо.
Впереди показался яр. Шагов на сто он вытянулся отвесной стеной вдоль реки. Возле воды шириной в полшага приплечек — узенькая полоска вроде карниза.
— Однако, глухарь пришел воды попить, камней поклевать, — говорит Авдо.
И верно. Под яром я увидел глухаря. Он неторопливо вышагивал вдоль яра, что-то клевал. Я взял ружье. О такой встрече можно только мечтать. Лодку подносит все ближе и ближе. Уже хорошо видны у глухаря мощный матовый клюв, красные брови, синева на груди.
Поднимаю ружье. Охватывает легкое волнение. Только бы не промахнуться. Иначе от Авдо хоть сбегай, будет подтрунивать. И в это время мне показалось, что с яра упал серый ком, глухарь присел, втянул голову и над собой веером разбросал хвост.
Все это произошло так неожиданно, что я вначале ничего не понял. Серый ком ударился о веер-хвост и взмыл в небо. Это был ястреб-тетеревятник. Глухарь убрал со спины веер и зашагал к лесу, зорко наблюдая за небом.
Я слышал от охотников о таких поединках, но видел впервые. Ястреб описал круг и опять спикировал на глухаря. А тот замер на месте. Ястреб уже рядом, вытянул когти, чтобы вонзить в спину глухаря. Сейчас произойдет страшное. Но глухарь точно исчез. Там, где он стоял, был черный блестящий круг с белым пятном на кромке, это виднелись перья подхвостника.
Ястреб скользнул когтями о перья хвоста и взлетел над яром.
— Поел, разбойник, — смеется Авдо.
А мы уже в нескольких шагах от глухаря. В его черных глазах застыл ужас. У него мощный клюв. Казалось бы, глухарь одним ударом этого клюва может убить ястреба, который по сравнению с глухарем весит раз в десять меньше. И тем не менее ястреб сильнее этой огромной птицы.
А глухарь спешит к лесу. На нас не смотрит, все внимание его приковано к небу, в котором мечется ястреб. Меня всегда поражала длина хвоста глухаря, особенно хорошо его размер виден во время полета. Я думал, что такой длинный хвост-руль нужен только для полета между деревьями. И на небе. Оказалось, что это еще и защита от пернатых хищников, своеобразный щит. Ястреб убивает птицу не грудью, а наносит смертельную рану на спине когтем, и птица падает. А тут коготь проходит между перьев хвоста, а до спины глухаря не достает.
Ястреб набирает высоту и стремительно мчится к глухарю. Нервы мои не выдержали. Я вскинул ружье. Выстрелил. Ястреб ударился о стену яра и скатился к воде в двух шагах от глухаря.
Глухарь беспокойно крутит головой, не поймет, что же случилось. Затем срывается с места, бегом поднимается в конце яра на залавок и скрывается в лесу.
— Страсть как напугался, — смеется Авдо. — Теперь весь день на небо заглядывать будет.
Глава 3
Авдо жарит шашлыки. Рожни-веретена делает из тальникового прута, на них насаживает куски тайменя, посыпает их перцем, солью, мелко нарезанным луком и ставит к костру. На это у нее уходит не более десяти минут. В прокопченном котелке варится уха.
С шашлыков на угли капает жир. Воздух наполняется запахом жареной рыбы. В желудке просыпается голод. Нет в мире лучшего блюда, чем шашлык из тайменя. Костер разводится из березовых и тальниковых дров. Вместе с дымом шашлык пропитывается запахом березы и тальника. Этот букет запахов придает мясу своеобразный вкус. Если ты не едал сибирского шашлыка из тайменя, не знаешь всей прелести таежной жизни.
Ожидая завтрак, я настраиваю спиннинг: ставлю блесну покрупнее, на «байкалку» рыбачить невозможно — окуни одолевают. Иной с вершок величиной, а все равно хватает.
Авдо косится на спиннинг. Она иногда часами сидит на берегу и смотрит, как я рыбачу. Когда цепляется крупная рыба, Авдо покачивает головой, на ее лице удивление и какое-то детское любопытство. Она никак не может поверить в то, что рыба ловится на блестящую железку.
— Совсем без мозгов рыба, — говорит она, когда я поймал первого тайменя.
С этого времени рыба у Авдо потеряла всякое уважение, ведь она привыкла иметь дело со зверями, да такими, как соболь, а его так просто не возьмешь. Но к спиннингу относилась серьезно, как к ружью.
— Сегодня я тебя буду учить рыбачить спиннингом, — говорю я Авдо шутя.
— Однако, попробовать можно, — несмело отвечает Авдо.
Выходим на берег. Я рассказываю Авдо, как надо делать взмах, как тормозить катушку. Она кивает. Берет спиннинг, взмахивает. Я боюсь, что будет «борода». Блесна летит кверху и как-то винтом, но падает удачно.
— Теперь сматывай леску, — говорю я.
Авдо вращает катушку. Рывок!
— Кто-то поймал! — испуганно кричит Авдо.
— Тяни!
— Бойё, возьми свою удочку!
У Авдо округлились глаза, и она не знает, что делать со спиннингом, смешно топчется на месте и умоляюще смотрит на меня.
— Тяни!
И вот у берега бьется шука. Авдо пятится. Щука срывается. Авдо сунула мне спиннинг и облегченно вздохнула.
— Совсем какая-то сумасшедшая рыбалка.
— Ты еще попробуй.
Авдо машет руками.
— Ты што, бойё. Пускай в баню идет твоя рыба…
В полдень на небо набросило тучи, подул ветер, а к вечеру пошел дождик, мелкий и нудный. Я облачился в плащ и пошел на косу покараулить гусей. Присел на замытый в песок ствол дерева и от нечего делать закурил.
Время тянулось медленно. В темном небе, попискивая, пролетали табунки куликов. С шумящим свистом проносились утки. Я не успевал даже увидеть их. А дождь моросил, монотонно шуршал о мой плащ.
Но вот до меня донесся крик гусей. Их караван шел над рекой, быстро приближаясь ко мне. Молодые гуси кричали беспокойно и нетерпеливо, требуя остановки. Вожаки гоготали громко и отрывисто, успокаивая стаю.
Прошло несколько секунд, и все вокруг наполнилось разноголосым криком птиц. Я услышал тугие взмахи крыльев и поскрипывания, будто кто-то шел по картофельной муке. И в тот же миг над головой увидел тени.
Не целясь, я два раза выстрелил по теням. Вслед за выстрелами два тяжелых удара раздались за мной. Испуганный многоголосый крик оглушил меня.
Я подобрал гусей и положил возле дерева. На выстрел прибежал Орлик, понюхал птиц и ткнулся головой мне в колени. Я потрепал его по загривку.
— Вот так стрелять надо, — хвалился я ему.
Я радовался, и этому была причина. Я днем просто оскандалился перед Авдо. Мы сидели у костра, и она первая заметила стаю гусей, которая низко летела над лесом.
Я схватил ружье. И когда птицы подлетели, я выстрелил дуплетом. Один гусь упал. Стая с перепугу сбилась в кучу. Я успел перезарядить ружье и выстрелил по этому живому кому. Казалось, ни одной дробине пролететь мимо гусей некуда было. И тем не менее я промахнулся.
— Однако, бойё, клюку тебе дать надо, — проводив взглядом птиц, проговорила Авдо.
И вот теперь я оправдался. Но Авдо не забыла моей оплошности. Когда я принес гусей, она посмотрела на них и сказала:
— Где это тебе бог дал пропащих гусей? Поди, Орлик задавил?
Такая уж Авдо. Не могла она без шутки.
Глава 4
Домой мы вернулись на шестой день. На берегу нас встретили мама с Федей. На матери длинное темное платье, голова покрыта платком. Глаза ее светятся радостью.
— Как порыбачил, сынок? Как поуточил? — спрашивает мать.
— Спасибо, мама, не жалуюсь.
— А ты чем эти дни занимался? — спрашиваю Федю.
— Ондатру ловил.
Федя старается держаться солидно. За пять лет он вытянулся, повзрослел.
— Вчера глухаря принес, — говорит мать. Она рада, что внук уже стал охотником. — Такого матерого никогда не видела.
— Лиственничный, — смущенный похвалой, уточняет Федя.
Лиственничными здесь называют глухарей, которые достигают особенно крупных размеров.
— Где ты такого отыскал? — спрашиваю Федю.
— За озером, в наволоке. Минутка облаяла. Я этого глухаря еле приволок.
С Валентином топим баню. Валентин только что вернулся из больницы после операции, в тайгу не пойдет. Очень жалею об этом. Охотник он добрый.
— Пропала осень ни за понюх табаку, — грустно говорит Валентин.
Испокон веков таежники ждут осени с большим нетерпением. К ней готовятся с такой же тщательностью, как пахари к уборке хлеба, потому что охота кормит этих людей. А еще она приносит большое моральное удовлетворение. Если тебе удастся спромышлять медведя или особенно ценного соболя, об этом будут говорить годами и относиться к тебе с уважением. А своим достоинством охотники дорожат.
Приходят Андрей с Михаилом. Андрей в белоснежной рубашке, брюки отутюжены. Он сграбастал меня в объятия.
— Да ты мне все кости переломаешь, медведь эдакий, — говорю я.
— Да и тебя тоже бог силенкой не обидел, — смеется Андрей.
Мне протягивает руку Михаил. У него, как и пять лет назад, пышные усы и курчавая рыжая бородка. Защитного цвета рубаха с большими карманами расстегнута, ношеные брюки небрежно заправлены в сапоги.
Мужики рассаживаются вокруг стола.
На этот раз в тайгу я иду с Андреем и Михаилом. Это меня волнует. Они всю жизнь провели на охоте, и осрамиться перед ними недолго. Правда, я теперь числюсь в охотниках-любителях, то есть считаюсь чем-то средним между горожанином и таежником. Вот это среднее-то меня больше всего и угнетает. Уж лучше быть ничем, чем оказаться в положении «ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». Придется не жалеть силенок. Надеюсь только на одно — что прежний опыт, сноровка помогут мне встать вровень с охотниками.
— Где это тебя не видно было? — спросил Валентин Андрея.
— Сохатить ходил. Да ружье подвело. Патроны отсырели.
— А я рыбачил, — говорит Михаил. — Две бочки сигов наловил. Пришел за вами, на жареху пойдемте.
— А таймень будет? — спросил я.
— Ты погромче говори, я на уши туговат. В лесу в прошлом году были, приболел немного, так, самый пустяк, всего два дня пролежал, и, на тебе, с ушами что-то сделалось.
— Грипп, — проговорил Андрей. — Врачей-то с нами нет. Да и порошки забыли с собой взять. Вот и дало осложнение…
— А как же ты охотишься? — невольно вырвалось у меня. — Без хорошего слуха в тайге не обойтись.
— Всяко приходится выкручиваться.
— А он нюхом берет, — посмеивается Андрей, — не хуже любой собаки. Соболя за версту чует.
— Не морочь голову человеку, Андрей, — добродушно останавливает его Михаил. — Три собаки с собой беру. Две белку ищут, а одна на поводке. Залают собаки, та, что на поводке, дернет, отпускаю ее и иду следом.
— А если соболя угонят собаки да еще где-нибудь в стороне перехватят след?
— Ищу собак. Сделаю по лесу круга два-три и найду след. Приходится и терять собак. Думал плюнуть на все, но подойдет осень, места себе не нахожу, в тайгу охота.
От порога, махнув рукой, меня позвал Федя. Я вышел из дома. Мы с Федей обошли амбар, возле стены в капкане крутился колонок. Когда мы подошли ближе, он зло оскалил зубы и затрещал.
— Зачем ты его поймал? Рано ведь еще, невыходной, — упрекнул я Федю.
— Замаялся я с ним. Повадился цыплят таскать. Трех уволок. Колонок разбойничает, а бабушка меня ругает. Я везде поставил капканы. Приманку разную клал. Мышь попадет, а колонок прибежит да ее съест. А бабушка одно: «Какой ты мужик, колонка изловить не можешь. Он же разорит нас».
Тогда я капкан возле курятника поставил, в корытце: будет вокруг бегать и попадет. А попал петух. И что ему ночью не спалось? Просунул голову сквозь решетку и клюнул в язычок капкана. А колонок ему шею перегрыз. Что потом было! Хоть из дому убегай.
Унес я петуха за амбар и вокруг капканы поставил.
Вот он и попал.
— Отпустить надо, — советую Феде. — Теперь он больше не пойдет, а лапка заживет.
— А как отпустить? Он же кусается.
— Неси-ка полено.
Мы поленом нажали на пружину, скобки капкана разошлись. Колонок отскочил и замер, грозно глядя на нас. А потом юркнул под амбар.
— Надо было бабушке показать, — сожалел Федя. — Она теперь ни за что не поверит. Скажет, что я всю эту историю выдумал. Эх, дядя, поспешили мы его выпустить. Теперь ищи свищи. Он к жилью больше в жизни не подойдет.
— Ничего, так поверит. А где ты ондатру ловишь?
— На Темном озере. Пойдем завтра вместе?
— Пойдем.
Глава 5
Светает. Мы с Федей идем на озеро, где у него стоят капканы на ондатру. На Феде телогрейка, резиновые сапоги, из-под сбитой на затылок кепки вылезли и топорщатся на лбу белесые волосы. На плече его покачивается ружье «белка».
— Крякаш на озере живет, — рассказывает Федя. — Такой хитрющий. Я еще лугом иду, а он «кря-кря» — и деру.
— На зорьке подкараулить надо.
— Караулил. Летает под облаками. Такой глазастый.
Озеро. Оно вытянулось вдоль темной стены леса. Повсюду островки камыша. Тишина. Пахнет плесенью, гнилой рыбой. В осоке лодка. Садимся. Я гребу. Федя с ружьем сидит на носу лодки. Правлю между камышами. Впечатление такое, что на озере нет птиц.
Выплываем из-за островка. В нескольких шагах от лодки выныривает гоголь, растерянно крутит головой. У него черная спина, черная голова и белые щеки. Гоголь как будто привскочил, часто замахал крыльями. Сразу оторваться не может, бежит по воде.
Федя вскидывает ружье. Выстрел. Дробь вспарывает воду. Гоголь, приподняв крылья, скользит по воде, а затем переворачивается на спину. Брюшко у него ослепительно белое.
Федя бросает в лодку гоголя. Делает он это равнодушно-презрительно, точно не утку, а воробья подстрелил, который не достоин внимания настоящего охотника. И только немного позже кивает на гоголя:
— Жирный, как поросенок.
Поднятые выстрелом над озером пролетают табунки чирков и чернетей. Федя провожает их взглядом.
— Далековато, не достать.
— А где твой крякаш? — спрашиваю я.
— Вчера в него стрелял. Перья малость помял. Теперь где-нибудь на другом озере кормится.
Всходит солнце. Озеро светлеет. Со стороны луга возле него толпятся тальники, кусты черемухи. Листья с них опали. В своей наготе кусты чувствуют себя здесь неуютно. А напротив, на другой стороне озера, в темно-зеленом наряде угрюмо стоят ели. И поэтому все вокруг кажется мрачным, неприветливым.
— Вон на том островке капкан, — показывает Федя.
Капканы стоят на площадках, где кормятся ондатры. В трех капканах попалось по зверьку.
— С десяток сегодня возьмем, — радуется Федя. Подплываем к мыску. Здесь высокие кочки. Осока на них увяла. Кочки серые, будто грязные. Между ними какая-то птица.
— Крякаш! — восклицает Федя. — Я же говорил, попадется он мне.
Крякаш кормился между кочек и сунул голову в капкан. Скобки зажали его за щеки. Федя берет крякаша и вместе с капканом кладет в лодку.