Через полчаса он сидел вместе со всеми на летучке в кабинете шефа, и слова выступавших доходили до него издалека, приглушенно, точно произносили их из соседней, плотно закрытой комнаты.
А потом… Потом произошло совершенно невероятное. Он сидел у себя, вычитывал выправленные страницы — плоды своей воскресной работы. В дверь постучали. И все дальнейшее произошло в несколько минут. Вошедшая женщина представилась курьером и протянула ему пухлый объемистый пакет, оказавшийся версткой его книги. Впервые ему удалось собрать под одной обложкой лучшие свои очерки и статьи — итог последних пяти лет. Здесь было начало БАМа и Атоммаш, встречи с космонавтами и поход с полярниками к Земле Франца-Иосифа.
Запершись, он жадно стал поглощать страницу за страницей. Как в детстве, когда под руку попадалось что-то необыкновенное, увлекательное, отчего оторвать можно было только силой.
…Без четверти семь он был на кругу. И увидел ее сразу же. Она так же медленно вышла с задней площадки троллейбуса, легонько повела плечами, точно расправляя крылья после тесной клетки, и побрела вниз, к своему переулку. Александр Дмитриевич долго смотрел ей вслед, очередь подталкивала его к троллейбусу, он шагнул было на ступеньку, замешкался и вдруг, решительно рванув в сторону, выбрался на тротуар и пошел за ней, за удаляющейся Незнакомкой.
Какая сила толкнула его следом, он не знал, но сегодня весь день пела душа, и он чувствовал, что сегодня вообще ему море по колено, и прибавлял шагу. Незнакомка свернула в переулок. Расстояние между ними сокращалось. Вот уже остался позади один дом, второй… И тут она исчезла. Александр Дмитриевич, точно споткнувшись, остановился, замер, не видя впереди ее плавно движущейся фигурки. «День наваждений!» — подумал он и быстро, едва ли не бегом, рванулся вперед.
Он успел увидеть ее в конце просторного пустого двора с длинным, непривычной формы пятиэтажным домом в глубине. Дойдя до угла, Незнакомка прошла вдоль всего дома, миновав три подъезда, и вошла в четвертый — последний.
Александр Дмитриевич постоял возле старого, заскорузлого тополя с наполовину ампутированными кривыми толстыми ветвями, покурил, рассматривая необычный дом, над пятым этажом которого возвышались четыре (по числу подъездов) башенки с острым коньком собственной крыши, напоминающие собой сказочные избушки-теремки.
* * *
А через два дня Александр Дмитриевич улетал в отпуск. В суете знойных августовских дней, в текучке он едва не забыл вовремя выкупить путевку в крымский пансионат.
Несмотря на ясную, ведренную погоду, на безоблачное небо, не обещающее атмосферных изменений, вылет задержали на час. Александр Дмитриевич, сдав чемодан изысканной, с иголочки одетой служительнице аэровокзала, вышел в сквер. Тяжелые, до срока потемневшие гроздья рябин клонили упругие, неподатливые ветви к земле. В сквере было безлюдно. Где-то далеко, за аэродромными кулисами, испытывали двигатель, и оттуда доносился раскатистый, почему-то щемящий душу рокот турбины.
Не хотелось улетать Александру Дмитриевичу. Много лет работал он практически без отпуска — то дробя его на части, то проводя безвылазно дома, за работой, за пачками исписанных страниц серой бумаги, из которых большую часть сам же отправлял в корзину. Но все эти годы он мечтал купить, как все нормальные люди, путевку и полететь к морю, где хоть на две-три недели отрешиться от всего на свете и читать, читать все, что попадется под руку и что скопилось недочитанного, просто ходить часами бездумно, а если уж размышлять о чем-то, то не о завтрашней, не о послезавтрашней работе.
Теперь, когда все свершилось и через два часа он может начать такую жизнь, ему уже не хотелось ни моря, ни прогулок. И было ощущение, что против воли его отправляют куда-то и он не может не подчиниться, как когда-то в армейские времена. Не покидало чувство чего-то незавершенного и оставляемого здесь невесть на какое время.
Он сел на скамейку, прикрыл глаза и тотчас же встретился со взглядом синих, широко распахнутых глаз. Незнакомка… Он не видел ее два дня, с того самого вечера, когда провожал ее едва ли не до подъезда. Нет, вряд ли он сможет заговорить с ней когда-нибудь. А выжидать, выслеживать ее на остановках… в его-то возрасте… Хотя… почему выслеживать? Это же и его остановка. Стало быть, это просто судьба! Теперь он знает, где живет Незнакомка. Ах, если бы он знал ее телефон! Вот сейчас, вот в эту минуту, он бы позвонил, он бы смог объяснить ей все! Он бы смог…
Александр Дмитриевич поднялся, взглянул на часы и бросился вдруг наперерез длинному туристскому автобусу через площадь к голубеющему вдали телефону-автомату.
Через несколько минут он говорил с шефом, а через час с небольшим уже был в редакции.
* * *
И снова потекли будничные, одинаковые, как отпечатки клише, дни. Впрочем, иногда, пожалуй, это были цветные отпечатки. Несколько раз Александр Дмитриевич видел Незнакомку. Но почти всегда оказывался не один, а с кем-нибудь из вездесущей братии журналистов, литераторов-надомников, которые проложили дорогу уже и сюда, в дальний конец города.
Наступила осень, время возвращений из отпусков и время частых командировок. По договоренности с шефом Александр Дмитриевич отложил отпуск на конец года. И уже проехался за материалом по Золотому кольцу, побывал в Пскове и Новгороде. Этот маршрут был освоен им ранее, но снова с великой радостью бродил он по древним русским городам, мимо темных крепостных стен, мимо соборов, вросших в землю, старинных особняков и деревянных пожарных каланчей. Всегда согревал его душу русский Север. Здесь, как никогда, казалось ему, витает дух пращуров, отважных и мудрых людей, оставивших в наследство после себя великую землю.
Возвращался Александр Дмитриевич посвежевшим, полным сил, соскучившимся по своей квартире, по московским улицам.
Выбравшись из метро, он решил несколько автобусных остановок до дома пройти пешком. Было солнечно, но уже по-осеннему свежо. На обочине пучки поблекшей, слежавшейся травы, а под ногами — россыпь желтых и еще зеленых пожухлых листьев.
На подходе к дому Александр Дмитриевич заметил чуть в стороне от дороги длинный, составленный из полосатых деревянных щитов забор, отгородивший строительную площадку. Год назад здесь уже построили два могучих бетонно-стеклянных небоскреба — общежитие для студентов, и Александру Дмитриевичу казалось, что строители и проектировщики «закрыли тему», по крылатому выражению завсегдатаев редакционного «пятака».
А прежде на этом островке, отгороженном теперь пестрым забором, была крохотная, десятка в полтора низкорослых деревьев, рощица. Дойдя до конца забора, Александр Дмитриевич увидел поверженные деревья, некоторые из них были основательно выкорчеваны, иные просто спилены под корень и вместе с кустарником стянуты в кучи. Здесь же валялся битый кирпич, разнообразный металлический хлам, снопы пересохшего прошлогоднего бурьяна.
И все-таки в стороне, по-видимому на границе будущей стройки, несколько деревьев уцелело. Ветви их легонько шелестели на ветру, стряхивая с себя последние листья. Александра Дмитриевича точно толкнул кто-то. Он бросился к этим одиноким деревьям. Обошел каждое из них, оглядел от комля до кроны, потрогал. Он вспомнил, как одно из деревьев поверженной рощи горело каждую весну розовым, каким-то нездешним, экзотическим пламенем. И люди останавливались возле него, подолгу не могли отвести глаз, некоторые подходили совсем близко, трогали ветви руками, но никто не решался сломить хотя бы одну из них.
Само по себе деревце было неказистое, невысокое, с кривыми неуклюжими ветвями, но в какой же яркий факел превращалось оно в пору цветения. Первое, что бросалось в глаза Александру Дмитриевичу, когда он ранними весенними утрами выходил на балкон, — было это розовое, переливающееся на легком теплом ветру, пламя. Некоторые говорили, что это горный миндаль, иные произносили другие мудреные названия. И вот теперь Александр Дмитриевич искал его и не находил. Нет, эти четыре уцелевших дерева — клены, что нетрудно определить по остаткам листьев, по коре, наконец. А под ногами, почти вровень с землей, протянулась к забору неровная цепочка пней.
Люди не пощадили дерева. Срубили, как и десяток других, окружавших его, так же уронивших и цвет и листву наземь, так же протянувших нагие ветви к небу.
«Как все просто, — думал Александр Дмитриевич, — люди срубили десяток-другой деревьев, почти не отличающихся друг от друга. Но разве поднялась бы рука на красоту, на поэзию, на гармонию? В данном случае на существо, на дерево — в лучшую пору его жизни. В пору цветения, одухотворенной красоты, которую оно щедро дарило всем каждую весну.
* * *
Дни в ноябре поубавились, и на троллейбусном кругу Александр Дмитриевич оказывался в сумраке, в подрагивающем свете неоновых светильников. Все так же чередой подплывали к остановке, громыхая дугами, троллейбусы. Разве что сутолоки стало больше. То ли темнота подстегивала людей, заставляла спешить, то ли теплая одежда увеличивала тесноту в троллейбусах и очередях.
В один из таких неуютных, слегка туманных вечеров Александр Дмитриевич снова пошел за Незнакомкой. Она была с неизменной сумкой через плечо, в демисезонном пальто из темного драпа, стройные ноги туго обтягивали аккуратные сапожки. Снова проклинал себя Александр Дмитриевич за ребячество, но покорно шел следом, и в переулок свернул, и до ворот дома дошел, и во дворе оказался, помедлив какое-то время. Он успел увидеть, как Незнакомка, мелькнув под тусклым фонарем, вошла в свой четвертый, последний подъезд. Над входом в подъезд светилось всего лишь одно окно — на втором этаже.
«Вот сейчас я узнаю, на каком этаже она живет, увижу ее окно», — подумал Александр Дмитриевич, и сердце его легонько сжалось. Но прошла минута, вторая — и ни одно окно в доме больше не засветилось. — Снова какое-то наваждение… — встревожился он. И тут загорелся зеленый огонек вверху, над всеми этажами, в полукруглом окне причудливой избушки-башенки. Он увидел, как руки ее («рукава темного пальто», — отметил он про себя), чуть подвинув в сторону настольную лампу на подоконнике, задернули на окошке пеструю штору.
* * *
Был последний день ноября. Начался он невесело. Позвонил из Хабаровска Пашка Середа, неизменный зам Александра Дмитриевича и практически единственный его подчиненный. Веселым, пожалуй, даже слишком бодрым голосом Пашка сообщил, что вторые сутки торчит в аэропорту, потом провалился куда-то на полминуты, Александр Дмитриевич хотел уже было повесить трубку, но голос Пашкин снова прорезался, по обрывкам фраз можно было понять, что «в кармане у него гигантский очерк, аж на два номера».
Потом сообщили из секретариата, что заболела младший редактор. Александр Дмитриевич походил по своему маленькому кабинету, поразмышлял, покурил да и принялся сам вносить в свой новгородский материал правку шефа, для чего пришлось вооружиться атрибутами младшего редактора — ножницами, клеем, ластиком.
Так прошло полдня. С трудом отмыв руки от едкого, резко пахнущего канцелярского клея, Александр Дмитриевич хотел было по пути в буфет заглянуть на «пятак», покурить на народе, но тут дверь широко распахнулась, и на пороге возник Арсений Степанов, однокашник Александра Дмитриевича по вузу, поэт-лирик, завсегдатай «пятака». Уже по тому, как Арсений остановился на пороге и постоял с полминуты, осклабившись и склонив голову набок, по тому, как шагнул он к столу, широко распахнув руки, Александр Дмитриевич понял, что визит его неспроста.
— Старичо-ок, сколько лет, сколько зи-им… — залепетал он, широко растягивая слова, точно начинал первую строфу своего нового творения.
— С прошлой недели, — ответил Александр Дмитриевич, пожимая его руку.
— А угада-ай, что у меня в папке? — хитро зажмурился Арсений, присев на краешек стула.
— Договор на новую книжку.
— Не-ет.
— Бутылка?
— Не-ет.
— Пластиковая бомба.
— Не-ет.
— Долг, который обещал отдать в пятницу?
— Не-е-е…
— Слушай, у меня времени нет. Пошли кофе попьем, иначе я не успею сдать вовремя материал.
— Успе-ешь… А теперь вот что: с тебя это самое (Арсений сделал выразительный жест), и никаких гвоздей! А долг подождешь… — И тут он расстегнул свою ветхую, замурзанную папочку и плюхнул на стол синюю, пестреющую серебром фольги на орнаменте обложки книгу. Александр Дмитриевич прочитал название на корешке, и сердце его глухо толкнулось где-то в боку.
— Ну, брат… — только и смог выговорить он.
— Мне, мне-е только доверили, как другу, твой сигнал, а я прямо из издательства — к тебе, не выдержал, мотор пришлось брать.
— Стоп, стоп… — остановил его Александр Дмитриевич и выдвинул нижний ящик стола. — Это — тебе! — он поставил на стол высокую узкую коробку с яркой размашистой славянописью по периметру. — Как знал, прихватил из Новгорода.
— Ну, ты даешь! — Арсений взял коробку, извлек из нее плоскую бутылку-штоф и вцепился было в пробку.
— Арсений, дорогой, ты меня не понял. Это — тебе. Понимаешь — те-ебе… — и, приобняв его за плечи, повел к двери.
— Старичо-ок, все понял. Все-все-все. Привет и поздравления! — Арсений, поспешно заталкивая коробку в папку, нырнул за дверь.
И тогда Александр Дмитриевич, дважды провернув ключ в двери, вернулся к столу и достал из-под газеты книгу.
Все остальное он делал машинально, как во сне. Отнес в секретариат подклеенный и выправленный материал, ответил на несколько звонков, выкурил кряду две сигареты и, не имея больше сил оставаться на месте, пошел к лифту.
* * *
Ноги, что называется, сами вывели его в знакомый переулок. «Осташков тупик», — прочел Александр Дмитриевич на первом доме. «Осташков, Осташков, Осташков…» — вместе с шагами ритмично позванивало в его голове новое слово. «А ничего звучит — Осташков! Очень даже ничего. Осташко-ва, например… Но почему тупик? Ну да — здесь ведь всего три дома по одну сторону (где живет Незнакомка) да два по другую. А упирается переулок в глухую стену. Вот и тупик. Так, рассуждая про себя, Александр Дмитриевич незаметно вошел во двор, пересек его и остановился возле четвертого подъезда. Глубоко вздохнув, он решительно толкнул дверь и вошел в теплый и влажный полумрак. Лестничные пролеты были непривычно широкими, с литыми чугунными ступенями, перила украшали узорчатые кружевные решетки. Поднявшись до третьего этажа, Александр Дмитриевич осмотрелся. Двери, обитые темным дерматином, тоже поразили своей величиной. «В два человеческих роста, — подумал Александр Дмитриевич, и прочел на одной из дверей: — «Д-р Добротин». Да, старина здесь, однако, дремучая».
Незаметно добрался до пятого этажа. Такие же высокие двери. Но в отличие от предыдущих этажей, где было по три двери, здесь Александр Дмитриевич обнаружил всего две. Витая металлическая лесенка вела на чердак. «Не живет же она на чердаке…» — растерялся он и, машинально взявшись за поручень лестницы, посмотрел вверх. Нет, маленькую оцинкованную дверь украшал огромный, едва ли не амбарный замок. Александр Дмитриевич на секунду представил себе, как нежная изящная женщина справляется с этим ржавым и, по-видимому, неподатливым гигантом, и ему стало не по себе. «И снова наваждение…» — подумал он, доставая сигарету, но, спохватившись, убрал пачку в карман. В недоумении хотел было уже спускаться вниз, посмотрел на дверь справа, потом на другую дверь и тут обнаружил то, чего не смог в полумраке заметить сразу — стена возле двери слева обрывалась, образуя проем, куда как бы сворачивал короткий здесь этажный коридор. Александр Дмитриевич нерешительно шагнул туда и сразу же наткнулся на небольшую, в полмарша, лестницу. Поднялся по ней на крохотную квадратную площадку и замер перед новой дверью. Дверь эта была поменьше, поскромнее, чем те, что на этажах, со старой неровной покраской охрового оттенка. Единственным украшением ее была резная бронзовая ручка. Александр Дмитриевич провел ладонью по светящейся отполированной поверхности ее и подумал, что каждый день пальцы Незнакомки сжимают эту ручку, затем невольно надавил на нее, и… дверь, едва слышно скрипнув, отворилась. Александр Дмитриевич отшатнулся от порога. Первое, о чем он подумал, это то, что она, несмотря на дневное время, дома. Но прошли какие-то мгновения, минута, и ни звука не донеслось из комнаты. Переступив порог, он потянулся было к ручке, чтобы осторожно прикрыть дверь, но взгляд его упал на полукруглое оконце с пестренькой занавеской, на лампу с зеленым колпаком, переметнулся к небольшому письменному столу, стоявшему чуть левее окна. На столе рядом со стопкой книг примостилась фотография в миниатюрной рамке из темного дерева. Не отдавая отчет тому, что делает, как в полусне, Александр Дмитриевич закрыл дверь и подошел к столу. С фотографии на него смотрела Незнакомка. Глаза ее ясные, большие, овал лица. Однако вглядевшись пристальней, Александр Дмитриевич понял, что это не она: рот, показавшийся ему надменным, и лоб, широкий, почти не женский, придавали лицу холодное, рассудочное выражение; волосы причудливыми буклями опускались вдоль тонкой шеи. А сам снимок, сделанный на коричневом, густом картоне, говорил о чем-то давнем, не теперешнем.