Лунные отблески играли на песчинках кварца в узкой долине. Но один темный предмет выдавался среди блестящих камней, которыми была покрыта земля. То была куча золота, которую собрал Кучильо. Теперь оно никому не принадлежало и валялось под открытым небом на побелевшем от дождей зарапе разбойника.
Между тем Розбуа уже успел выспаться и открыл глаза.
— Ничего нового? — спросил он Фабиана.
— Ничего, — ответил тот. — Но зачем прерываете вы свой сон так скоро?
— Так скоро?! Звездам надобно было, по крайней мере, четыре часа, чтобы свершить путь, пройденный ими. Теперь полночь.
— Уже! Я не думал, что так поздно.
— Теперь поспи и ты, сын мой, — сказал Розбуа, — нехорошо, если молодость бодрствует одинаково со старостью.
— Спать? — отвечал Фабиан, касаясь руки старого охотника. — Разве благоразумнее спать, когда вдали слышится этот шум?
Жалобный вой раздавался с середины равнины, в том месте, где лошадь дона Эстевана пала от пули канадца.
Черные тени неясно виднелись при неровном свете луны.
— Волки, — сказал Фабиан, — воют о добыче, которую они не осмеливаются уничтожить при людях. Быть может, не только мы одни пугаем их.
Вдруг отдаленные выстрелы подтвердили опасения Фабиана. Канадцу, как человеку, привыкшему различать в самых неясных звуках пустыни их происхождение, достаточно было одного мгновения, чтобы понять значение отдаленных выстрелов.
— Мексиканцы опять схватились с апахами, и довольно далеко отсюда. Волков пугает только наше присутствие. Спи, сын мой, спи беззаботно, когда я бодрствую; тебе нужен сон.
— Вы правы, — отвечал Фабиан, — но с некоторых пор дни мне кажутся годами.
— Как бы этот день ни был ужасен, однако все-таки можно поспать, ибо обязанности твои исполнены с твердостью, — сказал Розбуа. — Поверь в этом случае опытному человеку, рассудок которого зрел в одиночестве.
— Я попытаюсь, — отвечал Фабиан.
И более в угоду Розбуа, чем от усталости, он прилег на землю, на свой плащ.
Часть вторая
Глава XXVIII
Из долины и от подножия пирамиды слышался какой-то неопределенный шум. Розбуа тихонько вооружился своим карабином и пополз к краю площадки.
Глаза его подтвердили то, что сказало ухо, и он уже готов был вернуться на прежнее место, когда увидел, что Фабиан проснулся.
— Что случилось? — спросил юноша.
— Ничего особенного, — отвечал Розбуа, — несколько шакалов возятся около озера. Их привлек запах крови, и они теперь роются в земле.
— Да, правда, — произнес тоскливо Фабиан, — там была пролита кровь.
Оба уселись молча. Фабиан указал канадцу на лежавшего на голой земле Хозе, погруженного в глубокий сон, словно он лежал на самом мягком тюфяке.
— Бедняга знает, что я стерегу его сон, — сказал старик, — пусть себе спит спокойно до рассвета.
Фабиан хотел возразить Розбуа, но в этот миг послышался отдаленный шум, сначала весьма слабый, но скоро сделавшийся гораздо внятнее. Звуки, приносимые ветром, были не столь глухи, как подземный огонь Туманных гор. По временам этот отдаленный шум нарастал через неровные промежутки, походя на ружейную перестрелку. Поднявшись с земли, Хозе подошел ближе к Розбуа.
— Это точно такой же шум, — произнес он, — какой мы слышали в прошедшую ночь. Однако, послушай, эхо стрельбы слышно по всей равнине. Га, несчастные, вероятно, не успели отстоять своих укреплений и теперь вынуждены спасаться бегством. В таком случае каждый выстрел означает падшего человека, и апахи соберут теперь богатую жатву скальпов. Горе нам, если индейцы истребят их всех, потому что до сих пор близость авантюристов была для нас счастьем. Мы напрасно здесь остались на лишнюю ночь, Розбуа.
Друзья умолкли и стали прислушиваться.
Хозе сказал правду — внимание индейцев было поглощено экспедицией дона Эстевана, и только благодаря этому обстоятельству охотники смогли проникнуть так далеко в саванну.
Выстрелы, казалось, все приближались, и каждую минуту можно было ожидать, что какой-нибудь беглец привлечет за собой к пирамиде погоню индейцев.
— Если бы их было только двадцать человек, — сказал Розбуа, отвечая на высказанное опасение Хозе. — При нашем выгодном положении никто из этих негодяев не был бы в состоянии добраться до нас. В этом случае я должен тебе дать, Фабиан, добрый совет, которым ты, надеюсь, не побрезгуешь. Ты слишком пылок, дитя мое, и, когда видишь перед собой опасность, бываешь в каком-то чаду. От излишней отваги можно так же легко пропасть, как и от трусости, — заметь себе это. Молодой человек, чувствующий в своих руках заряженное ружье, редко может удержаться, чтобы не пустить его в ход. Но помни, каждый из нас должен стрелять по очереди и не торопясь, а третий, прежде чем стрелять, должен выждать, пока двое первых вновь зарядят свои ружья. В превосходстве этого маневра наш приятель Хозе имел случай убедиться. Таким образом каждый из нас может взять на свою долю шесть человек, если их всего не более восемнадцати. И только если число противников будет больше, дело может принять серьезный оборот, потому что после шести выстрелов ствол ружья нагревается, в дуле накопляется сажа, и пуля не имеет уже своего первоначального правильного полета. В подобных случаях со мною бывало, что я целился в правый или в левый глаз, а попадал, к великому моему удивлению, в бровь. Впрочем, тебе не следует быть столь щепетильным на сей счет, ты можешь целить прямо в грудь: это хоть и не так лестно для твоего самолюбия, но зато надежно.
Пока Розбуа давал эти благородные советы своему приемышу, ружейная перестрелка стала отдаляться. Вскоре она вовсе прекратилась.
— Свежеет, — заметил старик через некоторое время, — ветерок приносит запах зелени, шакалы перестали выть: это доказывает, что скоро начнет рассветать. Через полчаса нам надо будет собираться в дорогу, при дневном свете мы увидим, какой надо выбрать путь, чтобы не наткнуться на индейцев; мы увидим это по следам, а для их отыскания самое благоприятное время — первые часы после дневного рассвета, потому что земля, смоченная росой, легко их держит. Однако надо прежде поесть, чтобы немного подкрепить свои силы.
Не прошло и нескольких минут, как наши бесстрашные герои устроили на траве бивуак.
Пока трое друзей поглощали скромную трапезу, состоявшую из горсти пиноли, Фабиан почувствовал, что наконец наступило время открыть человеку, благодарность к которому заставляла почитать его как отца, свои планы на будущее.
— Розбуа, отец мой! — произнес Фабиан.
При этих словах старый охотник встрепенулся. Чувствуя, что его присутствие в эту минуту может быть помехой для говорящих, Хозе отвернулся и потихоньку отошел в сторону.
— Дорогой мой отец, — начал опять Фабиан, — это имя я всегда буду произносить с радостью, вы живали в больших городах Европы и в пустыне, а посему можете вполне оценить разницу между тем и другим.
— Да, — отвечал Розбуа, — в течение моей пятидесятилетней жизни я имел возможность сравнить блеск городов с великолепием саванны.
— Большие города, в которых десятки тысяч людей, должно быть, представляют чудесное зрелище. Как великолепны, я думаю, должны быть дворцы, гордо поднимающиеся один возле другого! Как приятно, наверное, жить там? Каждый день там случается что-то новое.
— Да, в самом деле, — отвечал старик с насмешкой, — вид больших улиц, где вечно торопящаяся толпа наделяет друг друга толчками, где неумолкаемый шум экипажей оглушает человека, — все это прелестно. Да, нечего сказать, очень великолепны те дома, где воздух и свет, разливаемый с такою роскошью в саванне, уделяются каждому по мерке, где бедняк умирает с голоду на отвратительном ложе, между тем как недалеко от него какой-нибудь развратный мот дает безумный обед…
Старик вдруг остановился, поняв, что сам заблуждается и готов подавить на устах Фабиана предложение жить с ним вместе.
Розбуа внезапно замолчал, прибавив перед тем:
— Впрочем, я не прочь бы там окончить мою жизнь.
При последних словах Хозе сильно закашлял.
Фабиан полагал, что плохо расслышал слова канадца.
— Так жизнь в саванне потеряла для вас ту прелесть, которой вы прежде восхищались? — произнес юноша.
— Гм! — возразил Розбуа. — Это действительно была бы чудесная жизнь, если бы человек не был вынужден каждую минуту быть готовым умереть от голода, жажды, не говоря уже об опасности лишиться под ножом индейца жизни и черепа.
Кашель Хозе, казалось, усилился.
— А прежде, мне помнится, вы отзывались об этом предмете иначе, — удивился Фабиан.
— Не верьте ему! — прервал его внезапно Хозе. — Не верьте, что человек, посвятивший себя охоте на выдру и бобров, когда-либо предпочтет пребывание в городах свободной жизни в саванне! Разве вы не видите, что бедняга Розбуа старается разыграть жалкую комедию ради вас? Разве вы не догадываетесь, что он воображает, будто для молодого барина, каким вы можете сделаться в Мадриде, было бы великой жертвой посвятить себя жизни в обществе такого старика, как он?
— Хозе! — загремел гигант, вскакивая, точно дуб, внезапно выросший из земли.
— Я буду продолжать наперекор тебе! — воскликнул испанец. И обернувшись к Фабиану, Хозе заговорил: — Розбуа удалится в какой-нибудь город! Розбуа запрется в каменную клетку, прозываемую домом! Да разве это возможно? Он хочет только обмануть вас, не будучи в состоянии обмануть себя! Знаете ли вы, что ему нужно? Ему надо иметь перед собой безграничное пространство, ему надо иметь возможность передвигаться во все стороны так же свободно, как птица. Ему необходим воздух пустыни, воздух, пропитанный дикими благоуханиями, иногда тревожимый криками индейцев. Нет, нет, — заключил он наконец, — старый лев не может умереть на соломе, как какой-нибудь лошак.
— Да, это правда, правда, — шептал про себя старый охотник, вздыхая, — но, по крайней мере, его рука закрывала бы мне глаза.
Измученный сердечной тоской, старик опустил свою голову на грудь.
— Да я-то что же?! — воскликнул Хозе, глубоко тронутый видом этой искренней тоски. — Разве я не с тобою? Я, который вот уже десять лет не перестает любить тебя, как брата, который в продолжение десяти лет сражается и терпит вместе с тобою все невзгоды.
И Хозе крепко сжал руку канадца, безжизненно болтавшуюся вдоль туловища.
Фабиан быстро вскочил.
— Слушайте вы оба, — заговорил он. — Знатный господин погиб здесь жалкой кончиной, алчный бандит нашел себе могилу подле таких богатств, которых добивался. Что же остается тому и другому?
При этих словах юноши Розбуа устремил на него взор, в котором выражение нежности смешалось с радостным удивлением. Не осмеливаясь еще надеяться, старик начал уже понимать мысль Фабиана.
— Продолжай! — едва слышно произнес он дрожащим голосом.
— Богатство, — продолжил юноша, — имеет цену только для того, кто его приобрел. Какая же цена этому сокровищу? Живя с вами, я научился ценить мудрость ваших наставлений. Это золото кажется мне проклятым, потому что тут пролита кровь, чтобы воспользоваться наследием мертвых. Я не хочу касаться этого золота. Мое детство, говорите вы, было окружено роскошью. Но я забыл о том и теперь помню только трудные, грустные дни моей юности. Я один остался в моем роду и могу распоряжаться собой, как хочу. И теперь, мой друг, отец мой, я требую от вас только милости остаться при вас в саванне, чтобы разделять с вами все опасности и вместе с вами вести независимый образ жизни, которого ничто не может мне заменить. Не так ли? Говорите, Розбуа, говорите, Хозе, не прав ли я?
— Правы ли вы? — отвечал Хозе тоном, который он, для того чтобы скрыть свое смущение, старался сделать грубоватым.
— А вы, мой отец, почему вы молчите? — тихо спросил юноша.
Старый охотник действительно был нем и неподвижен. Под влиянием одолевающей его радости он едва мог говорить.
— Сын мой, Фабиан! — с трудом произнес старик, простирая свои руки.
Гигант заключил его в свои объятия.
Новая жизнь открылась для Розбуа. Только теперь возвратилось к нему навеки любимое его дитя.
Медленно подняв на руках Фабиана, как новорожденного, старик воскликнул:
— Господи, прости, но у меня нет сил отсоветовать ему.
— Вы можете впоследствии раскаяться в вашем теперешнем решении, — заметил Хозе юноше, которого Розбуа, наконец, опять опустил наземь, — обдумайте хорошенько, пока еще есть время.
— Я уже принял решение, — отвечал Фабиан. — Что стану я делать в том мире, которого вовсе не знаю? Была минута, когда мне хотелось добиться богатств и почестей не для себя, а для того, чтобы разделить их с другим. Но теперь я отказываюсь и от этого.
Розбуа и Фабиан, углубленный в свои мысли, не заметили, как Хозе, усевшийся сначала за деревьями, растущими на площадке пирамиды, начал медленно спускаться вниз.
Месяц уже почти совсем закатился, его слабые лучи еще падали в долину, усыпанную кусками золота, когда Хозе начал тихонько пробираться через зеленый забор ив и хлопчатников.
В продолжение нескольких минут испанец с вниманием наблюдал блеск золотых крупинок, вид которых сделался для него источником столь ужасных мыслей. Он никак не мог представить себе, что так легко поддался этим мыслям, хотя, в сущности, скорее был вправе гордиться тем, что преодолел их.
— Сколько бы ни взял Фабиан с собою этих богатств, все же их останется здесь столько, что много душ, которые не так крепки, как он, могут пропасть.
Хотя я не в состоянии увезти отсюда эти сокровища и скрыть их от людских глаз, однако я постараюсь скрыть следы их от тех, которых случай может сюда завлечь. Отныне путник будет проходить мимо этого золота, не замечая его присутствия. Таким образом, может быть, удастся предотвратить много преступлений, спасти много душ от гибели.
С этими словами Хозе разбросал ногой кучу золота, собранную Кучильо на его плаще, и сровнял поверхность почвы. Затем он перекинул плащ бандита через засеку; после того, вынув нож, нарезал несколько пучков травы, лиан и прутьев и прикрыл всем этим обнаженную футов на шесть россыпь.
Таким образом ничто более не обнаруживало под этим зеленым покровом местонахождения золота, последний блеск металла исчез, и в ту минуту, когда Хозе покончил свои дела, месяц, как будто сожалея, что не может уже более освещать чудес природы, спрятался за холмом.
Вернувшись на площадку, Хозе молча уселся на свое прежнее место за деревьями.
Между тем Розбуа и Фабиан продолжали прежнюю беседу.
— Ты избрал хорошую участь, сын мой! Богатство иссушает сердце, а жизнь в городах ослабляет тело человека и делает его изнеженным. Ты тоже из породы львов, Фабиан, для которых создана саванна. Укрощать диких лошадей, ловить рыбу в бурных водопадах, гоняться за дикими зверями по лесам, равнинам, где нет ни границ, ни хозяев, бороться со своим неприятелем всевозможными способами и потом вечером мечтать при свете костра под небом, усеянным звездами, прислушиваться к голосу ветра, к шелесту листьев на деревьях, к журчанию вод — вот удел, предназначенный нам Богом. Неужели, сын мой, этот удел не достоин потомка графов Медиана?
— Вы слышите, Хозе, — воскликнул юноша, — вы не имеете ничего иного предложить мне?!
— Нет, по чести сказать, не имею! — откликнулся Хозе.
— Будь уверен, Фабиан, — продолжал канадец, — что первая шкура выдры, которую ты продашь, доставит тебе больше радости, нежели целые горы золота, которое ты можешь здесь набрать. Я из тебя сделаю, так же как и из Хозе, отличного стрелка, и тогда мы трое будем самыми богатыми людьми на свете. Теперь тебе недостает только хорошей кентуккийской винтовки; ну, да найдется же какая-нибудь добрая душа, которая нам поверит и даст ее в кредит, — прибавил старик с усмешкой.
— Так отчего же нам не поспешить отсюда прочь тотчас же? — спросил Фабиан с улыбкой.
— Я захватил столько золота, что нам хватит на покупку винтовки, — произнес Хозе, показывая Фабиану кусок золота величиной в орех, — единственный кусок, который дозволил себе взять из кучи несметных богатств, после того как разметал их ногами, чтобы скрыть от человеческих глаз.