Впрочем, в течение этого повествования мы будем иметь случай поближе познакомиться с этими людьми, которые попеременно то в качестве друзей, то в качестве врагов представляли страшную угрозу одинаково и для индейцев, и для белых.
Прием, хотя довольно холодный, сделанный Метису со стороны Черной Птицы и его воинов, надменное обращение его с апахами и освобождение военнопленного могут уже дать нам небольшое понятие о таинственном и сильном влиянии этого человека на индейские племена.
— Ну, — произнес Хозе, переставая насвистывать, между тем как оба его товарища продолжали усердно работать над окончанием укреплений, которые они начали устраивать еще при наступлении ночи, — разве я не был прав, объявив вам, что опасно оставаться здесь лишнюю ночь? Теперь мы и попались в ловушку.
— Га! — отвечал Фабиан с выражением мужественной преданности судьбе. — Разве наша жизнь не должна быть непременным рядом битв и разве для нас не все равно, бьемся ли мы здесь или где в другом месте?
— Это было бы отрадно для меня и Хозе, — возразил печально канадец, — но ради тебя я бы желал, не отказываясь вовсе от жизни в саванне, оставить одинокое существование среди опасностей подобного рода. Мой план состоит в том, чтобы нам всем вместе присоединиться к кому-нибудь из моих земляков, занимающихся судоходством на верхней Миссури, или поступить в услужение к горным охотникам, промышляющим ловлей зверей в области Орегона. Там всегда найдутся товарищи. И хотя города в тех местах очень редки, однако там нечего опасаться, в особенности если служишь у бдительного охотника, которых в западных штатах немало.
— Я начинаю опасаться, — прибавил Хозе после краткого молчания, — что это место вовсе не так удобно для защиты, как я сначала думал. С этой вершины, откуда низвергается водяной поток, нас очень нетрудно будет обстрелять.
— Водопад окутывают облака тумана, и негодяи, которым вздумалось бы залечь там наверху, были бы для нас точно так же невидимы, как и мы для них. Посмотри-ка, мы здесь совершенно скрыты густым туманом, и если солнце даже рассеет его понемногу, то туман, покрывающий горы, никогда не рассеется.
— Ты прав, — отвечал Хозе на доводы канадца, — но зато как только туман рассеется хоть на несколько минут, в нас можно стрелять, как в цыплят в курятнике.
— Наша жизнь зависит от воли Всевышнего! — произнес Фабиан.
— Да, и от воли апахов или, что тоже самое, краснокожих чертей!
Охотники не могли не задуматься над тем, что их жизнь зависит от направления ветра, который мог разогнать на несколько минут клубы тумана, покрывающие вершины, но так как нападение предполагалось быть быстрым, то уже не оставалось времени приискать другого, более удобного места.
— Га! — вдруг воскликнул Хозе. — Мне кое-что пришло на ум. Я намерен… Тс, кажется, там наверху слышны чьи-то шаги.
В ту же самую минуту камень, отделившийся от склона, скатился в пропасть.
— Бездельники уже взобрались наверх, — объяснил канадец. — Надо быть начеку!
Лишь шум водопада был слышен из бездны, в которую упал камень, и ничто больше не обнаруживало присутствия краснокожих.
— Эти черти уже рыскают по гребню вершины так же рьяно, как и по равнине, но я все-таки намерен спуститься вниз, чтобы привести в исполнение мой план. Я буду держаться под прикрытием ваших выстрелов, а вы, смотрите, будьте начеку!
Розбуа привык доверяться мужеству и хитрости своего испытанного в охоте товарища так же, как Хозе привык вполне полагаться на канадца. Поэтому старик и не требовал никаких слов от своего товарища.
Фабиан и Розбуа опустились на одно колено и, приложившись к ружьям, замерли в готовности стрелять, между тем как Хозе, закинув ружье за спину, начал спускаться с крутого возвышения, держась на подошвах, и вскоре совсем исчез в темноте.
Неизвестность продолжалась всего несколько минут, вскоре Хозе очутился опять у подножия пирамиды и начал карабкаться вверх.
Он держал в руках толстую шерстяную зарапу, служившую Кучильо вместо плаща.
— Га, это счастливая мысль, — заметил Розбуа, мгновенно разгадавший намерение Хозе.
— Да, да, за этакой защитой, под которую можно еще подложить покрывало дона Фабиана, нас не достанет никакая пуля, по крайней мере, не думаю, чтобы свинец пробил войлочную подстежку.
Тотчас же верхние концы зарапы были связаны и прикреплены на высоте человеческого роста к деревьям, которые выступали над площадкой. Толстые неровные складки накидки представляли защиту, благодаря которой литая свинцовая ружейная пуля непременно должна была потерять свою силу.
— Таким образом, с одной стороны, нам нечего опасаться, — произнес Хозе, весело потирая руки, — а с другой — нас достаточно ограждают кучи камней. И я мог бы вам хоть сейчас обрисовать весь их план нападения! — прибавил с уверенностью испанец.
— Во-первых, Барайя, с которым следуют мексиканские авантюристы и индейцы, поведет их по той же дороге, по которой он бежал отсюда сам. Вот почему они взобрались на высоту. Однако этот негодяй, без сомнения, имеет иную причину, чтобы не идти прямо со стороны равнины. Если правда, что он сбросил своего близкого друга с этого утеса, чтобы самому захватить, побольше золота, то он, конечно, не захочет выдать его своим союзникам и побоится, что они могут открыть его сокровище, если он поведет их по равнине. В случае, если дело дойдет до перестрелки, — заключил Хозе, — мы первые должны угостить хорошим зарядом этого разбойника Барайю.
Но между охотниками находился один, который был очень далек от того, чтобы разделять спокойствие и самоуверенность испанца. То был Розбуа.
С той минуты, как ему открылась возможность провести закат своей жизни, как он желал, в лесах и обществе его возлюбленного сына, окружающие опасности в первый раз всерьез обеспокоили его.
На островке посреди Рио-Гила мужество не покидало его, хотя и тогда мысль об опасности, грозившей Фабиану, наводила грусть. Но теперь мужество его, казалось, было окончательно сокрушено.
Пока охотники совещались насчет образа действий ввиду предстоявшего нападения со стороны индейцев, волки все еще продолжали выть вокруг трупа лошади. Вдруг среди их воя послышались жалобные крики. Старый охотник тотчас понял этот знак.
— Безрассудно думать, что равнина свободна, — начал он, — послушайте-ка, как воют волки над своей добычей, к которой не смеют приблизиться. Я узнаю это по тону их завываний, бьюсь об заклад, что несколько индейцев спрятались за этим трупом.
Услышав такое предположение канадца, Хозе вернулся назад на прежний наблюдательный пост.
— Ты прав, — заметил он канадцу, глянув вниз. — Действительно, я вижу, они лежат на животе.
Розбуа воображал, что Барайя, чей неожиданный союз с апахами он не мог себе объяснить в деталях, подстрекнул индейцев к нападению в надежде на богатую добычу, и, следовательно, их алчность была устремлена к обладанию сокровищами долины. Розбуа решил подождать, пока неприятелю заблагорассудится обнаружить свое присутствие иным способом, нежели диким ревом.
Между тем Барайя вел Метиса к пирамиде. Сначала он думал было просто показать Метису долину, где скрывались богатства, и передать их ему, но немного погодя алчность преодолела в нем опасения за жизнь, и тут ему пришло на ум обмануть Метиса относительно истинного положения дела и объяснить ему, что сокровища хранятся на вершине пирамиды, охраняемой охотниками.
Метис, не зная, что в таком объяснении Барайи скрывается хитрость, остался доволен его рассказом.
Еще не успел Барайя обдумать последствий этого вероломства, как отряд, бывший в распоряжении Метиса, усилился прибытием его отца — Красной Руки.
Пока последний совещался со своим сыном в кустарнике, Диац, чья лошадь была легко ранена, вынужден был остановиться на минуту около этого куста и таким образом имел возможность их подслушать. Из разговора отца с сыном Диац понял, что Метис замышлял похитить дочь Августина Пене, находившуюся вместе с ее отцом близ Бизонового озера, предварительно разделавшись с тремя охотниками в Золотоносной долине.
Это побудило Диаца тотчас спешить в долину, чтобы предупредить охотников, что ему удалось сделать, а оттуда ехать к Бизоновому озеру, чтобы предуведомить дона Августина об угрожающей ему опасности.
Так как ни отец, ни сын не подозревали о близости Педро Диаца, то они продолжали следовать путем, указанным им Барайей, без всякого опасения и вскоре обнаружили на траве следы трех охотников. Между тем как одни из индейцев пошли по направлению этих следов, другие рассеялись по равнине в надежде, что им удастся застигнуть охотников врасплох. Барайя и оба главных предводителя начали подниматься по узкой тропинке вдоль Туманных гор. Хотя они уже через несколько минут очутились против самой пирамиды, но за густым туманом еще нельзя было заметить неприятеля. Метис поднялся на свод, из-под которого низвергался водопад, между тем как его отец остался стеречь Барайю и в то же время принялся разводить на вершине костер, чтобы обмануть этим охотников.
Вдруг Хозе четко увидел сквозь поредевший туман, как у трупа лошади таятся два индейца. Чтобы удостовериться в этом, Хозе крикнул. Обе фигуры мгновенно вскочили и исчезли за скалами.
Розбуа выпрямился во весь рост и огласил окрестность воинственными криками. В ответ на это с равнины и близлежащих гор раздался страшный рев индейцев, так что даже волки разбежались и вся обширная степь опустела.
Глава XXXI
Осажденные заканчивали свои приготовления к битве. На полку ружей был засыпан свежий порох, а скудный запас съестного тщательно обревизован. Затем Розбуа распорядился, чтобы наполненные розыски с порохом, пули и все съестные припасы были отложены ближе к скале у водопада под защиту развешенных одеял; кроме того, все это, составлявшее предметы первой необходимости охотников, было прикрыто большими камнями от неприятельского огня.
Сделав эти приготовления, канадец и Фабиан с ружьями в руках засели за расставленными стоймя плитами, не упуская из виду находящегося напротив них утеса, между тем как Хозе сел в засаду позади сосен. Теперь уже оставалось недолго ждать нападения.
Метис убедился, что самым выгодным пунктом для нападения был утес, лежащий против пирамиды, и тотчас же утвердился на нем.
Барайя последовал за ним, зная, что с утеса должна тотчас же открыться долина со всеми ее сокровищами, но каково было его удивление, когда он увидел, что обнаженная золотая порода была засыпана неизвестной рукой.
Опять его сердце затрепетало от радости. Его хитрость удалась, и он уже соображал, каким образом устроить, чтобы часть сокровищ удовлетворила Метиса, не открывая ему при этом местонахождение всего клада.
Что же касаемо Красной Руки и его сына, то они с величайшим нетерпением следили за неспешными движениями индейцев. Пора было открывать огонь. Метис, взбешенный их проволочками, стукнул прикладом о землю и принялся бранить индейцев за медлительность. Потом, обернувшись к Барайе, Метис грозно крикнул:
— Какую роль станешь ты разыгрывать, мошенник, чтобы исполнить свое обещание?
Барайя струсил и не знал, что отвечать. Одно лишь видел он ясно, что принял на себя роль шакала, заключившего союз с тигром, чтобы охотиться сообща на львов.
Однако он силился сохранить присутствие духа, помня, что в глазах дикого американца и Метиса жизнь его имела значение до тех пор, пока он не заплатил своего выкупа.
— Ваша милость, — произнес он. — Вы должны принять в соображение, что я не стану легкомысленно играть своей жизнью.
— Так оставайся за этим утесом! — произнес Метис, презрительно поворачиваясь к Барайе спиною и начал говорить со своим отцом на диалекте, которого не понимал никто из окружающих. — Если мы дадим охотникам обещание сохранить им жизнь, то они непременно сдадутся, — сказал Метис.
— И мы сдержим обещание, выдав их живыми индейцам, — присовокупил отец с иронической улыбкой.
Затем отец и сын ползком добрались до отлогости и, не высовываясь из-за выступа, протянули руки над кустарниками.
— Внимание! — объявил Хозе, стоявший на коленях позади сосен. — Я вижу две руки, распростертые над верхушками утеса и подающие какие-то знаки. В руках этих не видать трубки мира… и одежда, покрывающая руки, тоже не похожа на одежду апахов… С кем же мы имеем дело?
— Кто из вас, — раздалось из-за отлогости, — тот, кого индейцы прозвали Орлом снежных гор? — спросили сверху.
— Что такое, — пробормотал пораженный Розбуа, — неужели кто-то из этих негодяев говорит по-английски?
Канадец не откликнулся на первый зов, прежний голос опять спросил:
— Может быть, Орел снежных гор понимает только язык, которым говорят в Канаде?
И голос повторил первый вопрос на французском языке.
Розбуа совершенно смутился.
— Дело выходит гораздо хуже, чем я воображал, — продолжал канадец, однако так, что Хозе мог его слышать, — тут находится человек нашей, расы.
— Негодяй, переменивший белый цвет на красный, — заметил Хозе, — это всегда самое худшее.
— Чего хотят от Орла снежных гор? — спросил по-французски Розбуа, припоминая название, данное ему Черной Птицей.
— Пусть он покажется или пусть слушает, если из страха не смеет показаться.
— А кто мне поручится, что мне не придется раскаиваться, если я покажусь?
— Мы ему покажем пример доверия, — отвечал голос.
— Что он говорит? — спросил Хозе.
— Я должен показаться, и тогда…
Вдруг на противоположном утесе показались две странные фигуры, при виде которых Розбуа онемел от удивления. В этих фигурах он узнал двух людей, которые не только были ему знакомы ужасной кровавой известностью, но с которыми он имел уже однажды роковое столкновение. Случай вторично свел их.
При виде этих людей старым охотником овладело бешенство. С ним был Фабиан, и в первый раз в жизни Розбуа ощутил подобие страха.
— Это Красная Рука и его сын! Узнаешь ли ты их? — сказал он, обращаясь к Хозе.
Хозе кивнул. Он тоже был сильно потрясен их появлением, как и Розбуа.
— Не показывайся, — крикнул он. — Встреча с этими людьми никому не обходилась даром.
— Однако же я все-таки должен показаться, — возразил Розбуа. — А то они вообразят, будто я их боюсь, но ты должен тщательно наблюдать за каждым листиком и не упустить из виду ни малейшего движения.
Говоря это, канадец поднялся во весь рост. Его ясный, спокойный взор обличал, что страх был для него такой гость, который недолго засиживается в его сердце.
Наружность Красной Руки была отталкивающая. То был высокий, сухощавый старик с головой красной, как кирпич, и пронзительными глазами, зрачки которых были неравной величины и как будто покрыты огненными пятнами; нос сидел косо на его угловатом лице, и все в нем обличало злодея.
Его длинные, седые волосы, когда-то бывшие огненно-красного цвета, сообразно обыкновению индейцев, были связаны на голове в пучок ремнем выдровой шкуры. Подобие рубашки, сделанной из оленьей шкуры и украшенной пестрыми нашивками, спускалось ниже колен, далее кожаные гамаши, украшенные множеством галунов и маленьких побрякушек.
Его ноги были одеты в мокасины оливкового цвета с разноцветным бисером. Через одно плечо было перекинуто желтое покрывало. Кожаный пояс стягивал его и без того узкие бока еще более, а на красной перевязи, перекинутой через плечо, висели томагавк, длинный нож без ножен и мешочек для индейской трубки.
Метис очень мало походил на своего отца, и хотя его глаза тоже выражали необыкновенное жестокосердие, однако индейский облик его лица не выражал столько дикости, сколько читалось в лице Красной Руки.
Метис был выше и крепче сложен, нежели его отец, и вполне наследовал страшную силу, которую лета не успели еще уменьшить у Красной Руки.
Одним словом, Метис имел что-то такое, что напоминало в нем тигра и льва, между тем как его отец представлялся скорее бенгальским тигром, заимствовавшим натуру американского шакала.
Густые и черные волосы Метиса, так же, как и у его отца, были связаны на голове в пучок, но не ремнем, а пурпурно-красными ленточками, подобно тем, которые иногда вплетаются в гривы лошадям. Его верхнее охотничье платье, того же покроя, что и у американца, было из красного сукна, прочая же одежда отличалась от костюма отца только большим числом украшений и побрякушек, употребляемых между молодыми индейцами.