Дикий торжествующий вой последовал за этой сценой. Обезоруженный канадец грустно смотрел то на Хозе, то на Фабиана.
Между тем смеркалось, небо становилось все более и более пасмурным.
Глава XXXV
В пустынях отдаленного запада Америки необходимо обладать следующими тремя качествами: во-первых, надо иметь твердое сердце, недоступное страху, во-вторых, быструю и сильную лошадь и, наконец, надежное ружье. Мужество, каким обладали три охотника, часто компенсирует недостаток лошадей, но зато без ружья и волевой человек может стать жертвой хищных зверей и бродячих индейцев.
При виде ружья, верного спутника во многих опасностях, которое валялось в долине на золотом песке, старый охотник не мог удержаться от горя, словно утратил бесценного друга. С потерей ружья старик терял не только свою собственную силу, но и подвергал риску жизнь своего детища. Седой скиталец степей чувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы, он горевал, как араб, оплакивающий в пустыне своего верного коня.
— Теперь вы остались на этой пирамиде только вдвоем, старик Розбуа более не идет в счет, — сказал он, стараясь скрыть свою печаль от глаз спутников. — Я теперь ребенок, с которым неприятель может делать что ему вздумается. Фабиан, сын мой, у тебя теперь нет больше отца, который мог бы тебя защищать!..
— Я понимаю тебя, Розбуа, — воскликнул Хозе, ловя взгляд старика, устремленный в бездну, куда низвергался водопад, — но пока, слава Богу, мы не совсем беззащитны; ты стреляешь лучше меня, и моя винтовка в твоих руках будет действовать лучше, чем в моих. — Хозе протянул руку, чтобы пододвинуть свое ружье канадцу.
— Пока у нас троих есть хоть одно ружье, оно должно принадлежать вам, Розбуа, — сказал Фабиан. — Я вполне разделяю мысль Хозе; чьим другим более благородным и честным рукам могли бы мы доверить наше оружие.
— Нет, благодарю тебя, мой сын, благодарю тебя, старый друг. Я не могу принять ваше предложение, не улыбается мне счастье. — И Розбуа оттолкнул от себя винтовку, которую Хозе мягко подвинул к его ногам. — Но слава Богу, — добавил Розбуа, чье мучительное уныние мало-помалу уступило место львиному гневу, иногда овладевавшему гигантом. — У меня еще есть нож и руки, которые достаточно сильны для того, чтобы передушить краснокожих или размозжить их головы о камни.
Между тем Хозе не торопился брать свое ружье.
— Ну, так что же ты, собачий Метис, выродок, и все вы индейские бродяги, что же вы не выходите из вашей норы и не взбираетесь сюда? — кричал канадец, давая волю яростной вспышке, овладевшей им. — Нас теперь только двое, готовых встретить вас. Что значит воин без ружья?
Величественный раскат грома заглушил голос канадца, но его вызов был услышан. Второй индеец, прошедший почти той же самой дорогой, как и тот, который только что пал, зашевелился за зеленой изгородью. Он скрывался с такой тщательностью, что ничего нельзя было видеть, кроме глаз, верхушки головы и красных лент, украшавших его волосы.
— Га! Это он, это сам собака Метис! — воскликнул Хозе, не теряя из виду красных ленточек, отличавших сына Красной Руки, и ища рукою винтовку, лежавшую подле него. Но Розбуа опередил его. Ослепленный чувством мести к Метису, вне себя от бешенства от потери винтовки, канадец быстро схватил ружье Хозе и в минуту, когда злость, бушевавшая в его груди, лишила его всякого хладнокровия, прицелился в Метиса. Но так как последний занимал то же самое положение, что прежде первый индеец, то канадец, чтобы попасть в него, вынужден был опять выдвинуться вперед.
Индеец, смертельно пораженный в грудь, грохнулся ничком, не испустив крика. Но в то же время два залпа слились с выстрелом канадца, раздробив ружье, находившееся в его руках.
— Черт возьми! — заревел старик громовым голосом, почти поднимаясь во весь рост, и с силой швырнул в труп убитого им индейца бесполезное ложе, оставшееся в руках. При этом он с такой силой схватил ружье, что дуло отделилось от ложа и осталось в его судорожно сжатых пальцах. — Черт тебя побери, проклятый Метис! — продолжал Розбуа, грозя кулаком неподвижно лежавшему трупу.
Громкий хохот со стороны утеса служил ответом на эту угрозу канадца. Из-за кучи наваленных буйволовых кож быстро промелькнула во весь рост фигура Метиса с распущенными, развевающими волосами на голове и с дьявольской усмешкой на лице. Потом явление это точно так же быстро исчезло, как и показалось. Индеец, роль которого уже кончилась, очень искусно заимствовал у Метиса его головное украшение, чтобы тем вернее раздражить своих неприятелей и таким образом слишком хорошо достичь своей цели.
— Орел снежных гор сделался совой, ничего не различающей при дневном свете! Его глаза при ясном солнце не могут распознать лица предводителя от лица простого воина! — крикнул Метис охотникам.
— А, Хозе, этот человек приносит нам несчастье, отныне между ним и нами должна быть война не на жизнь, а на смерть, — воскликнул Розбуа и, отодвинувшись на прежнее место, пробормотал сквозь зубы: — Горе тому, говорит Господь, горе тому, кто в моих руках сделается бичом моего гнева и жезлом моей правды! Хозе, Господь, употребивший нас орудием своего гнева, сломил орудие, служившее для его целей. Он сломил силу в наших руках.
— Я сам начинаю так думать, — отвечал Хозе, — однако клянусь памятью моей матери, если Господь сохранит меня на этом свете, я еще послужу орудием Его гнева и воткну кинжал по самую рукоятку в сердце этого полукрасного-полубелого дьявола!
Внезапная темнота покрыла всю окрестность; молния, похожая на огненный поток, прорезала горизонт с одного конца до другого, и гром загрохотал, словно целая батарея морских орудий. Горы и равнина со стоном повторили отголосок страшной бури, между тем как бледное сверкание молнии осветило группу охотников странным пасмурным блеском.
Глаза старого охотника и Хозе блистали диким светом, подобно глазам двух львов, попавших в ловушку.
Ужасное несчастье, поразившее друзей не сокрушило их мужества, а только на время ввергло в мрачное уныние. Ясно было, что эти два человека склонились перед судьбой лишь на минуту, подобно двум дубам, которые ветер расшатал до самых корней.
В душе канадца вместо неукротимой ярости пробуждалось чувство унижения, ощущаемое обыкновенно старым солдатом, когда его обвел вокруг пальца какой-нибудь новичок.
Понемногу стало возвращаться и к Хозе прежнее мужество, склонное к задирательству и насмешкам.
— Фабиан, — произнес печально Розбуа, — я до сих пор слишком рассчитывал на свои силу и опытность. Чем помогли мне сила и опытность, которыми я так гордился? Моя опрометчивость обернется вам в пагубу. Фабиан, Хозе, простите ли вы меня?
— Об этом после, — отвечал Хозе, — твое ружье разбилось в твоих руках точно так же, как оно было бы разбито в моих, — следовательно об этом толковать нечего. Не думаешь ли ты, что нам не остается ничего лучше, как ожидать смерти, подобий раненым буйволам?
— Что я в состоянии возразить тебе, если даже олень может безопасно бодать меня? — ответил канадец с унынием.
— Теперь ясно, что до ночи мы не в состоянии бежать отсюда; следовательно, нам надо предпринять вылазку против осаждающих. Фабиан с этого возвышенного пункта будет прикрывать нас своим карабином. По моему мнению, это одна из тех безумных попыток, которые порой удаются. Там, внизу, под теми плитами, лежат четверо бездельников, и мы должны задать им карачуна. К тому же теперь, нас будет двое против четверых, этого довольно.
И, обернувшись к Фабиану, который одобрил смелый план Хозе, испанец продолжал:
— Что касается вас, то вы должны, не теряя из виду разбойников, находящихся на утесе, наблюдать преимущественно за теми, которые стерегут равнину. Если кто-нибудь заметит нас или просто зашевелится, вы должны стрелять, а если нет… Но остальное уже будет наше дело. Розбуа, надеюсь, ты придерживаешься того же мнения? Итак, за дело! Если наша попытка удастся, я возвращаюсь за вами, дон Фабиан, и мы постараемся улизнуть.
Канадец согласился на предложение, которое уже самою отчаянной смелостью приходилось ему по вкусу и при наступившей темноте казалось вполне реальным. К тому же его подталкивало чувство мести.
Взгляд, брошенный на равнину рядом с утесом, показал, что вокруг ничего не переменилось.
Оба охотника с ножами в зубах так быстро спустились с вершины пирамиды, что Фабиан еще воображал их где-то невдалеке от себя, в то время как они, нагнувшись, уже пробирались вдоль камыша, окаймляющего озеро.
Фабиан притаил дыхание и зорко следил за их движениями.
Охотники остановились и, казалось, о чем-то посоветовались между собой. Через несколько минут они осторожно вошли в камыш и вскоре исчезли из виду.
Сильный ветер порывисто колыхал тростник, и движения охотников не могли броситься в глаза индейцам.
Избавившись от обязанности наблюдать за своими друзьями, которые были достаточно защищены темнотой и густым тростником, Фабиан тотчас поспешил занять свой прежний пост на противоположном краю площадки.
Между тем охотники остановились опять. Хотя глаза их не могли проникнуть сквозь чащу водяных растений, но они знали, что Фабиан с пирамиды мог видеть гораздо дальше.
В окружавшей темноте казалось, что берега озера пусты.
— Если мы, — сказал Розбуа, — не услышим через минуту выстрела Фабиана, то это знак, что индейцы не видели, как мы спустились с высоты; в таком случае нам надо броситься разом с обеих сторон на спрятавшихся индейцев. Ты коли последнего, между тем как я постараюсь задавить первого под его камнем; с прочими же двумя, я надеюсь, мы расправимся скоро, так как они будут растеряны.
— Карамба! — заключил Хозе. — Я надеюсь, это нам удастся.
Предложенный канадцем план действий был коварен своей простотой. Несколько мгновений охотники не двигались с места, ожидая каждую минуту услышать выстрел из карабина Фабиана. Но вдруг загремел гром, а вслед за ним и молния; промелькнув огненным змием по равнине, она осветила чашу камыша.
Нетерпение сжигало нервы обоих охотников; но у Розбуа ко всему еще присоединилось беспокойство за его любезного Фабиана, оставленного в опасности. Розбуа все еще продолжал видеть в нем ребенка с длинными вьющимися локонами. Он трепетал каждую минуту при мысли, что услышит призывный крик Фабиана о помощи. Действительно, на равнине слышался какой-то странный шум. Ветер жалобно завывал.
— Теперь пора, — сказал Розбуа, — а то Фабиан остается один. Вперед, Хозе!
Точно два бенгальских тигра, ловко и тихо бросившихся на добычу, выскочили два охотника на равнину. С удивительным проворством, свойственным зверям, каждый из бойцов бросился на избранного врага: Розбуа на первого, а Хозе — на последнего. В эту минуту послышался выстрел Фабианова карабина. Розбуа вздрогнул, но уже не мог остановиться. Фабиан выстрелил еще раз. Надо было во что бы то ни стало быстро справиться с неприятелем. И канадец неестественным напряжением рук придавил индейца в ту самую минуту, когда тот, слишком поздно заметив грозившую ему опасность, пытался было выскочить в узкое боковое отверстие. В мгновение ока схватив плиту, канадец опустил ее на индейца и бросился к другому апаху.
Хозе одолел своего противника другим способом: он бросился на индейца и прижал его корпусом к земле. В течение секунды рука его, вооруженная кинжалом, колола придавленного им врага. Затем, быстро вскочив на ноги, Хозе присоединился к Розбуа.
Двое индейцев пали, но двое других отскочили в сторону, не зная, бежать ли им или сражаться.
— Раздави змею, прежде чем она зашипит! — крикнул Розбуа в ту минуту, когда один из индейцев отскочил назад и схватил лук, а другой с угрожающим ревом бросился на Хозе. Охотники стремительно кинулись на индейцев, но не с равным успехом. Хозе ринулся на своего неприятеля с быстротой молнии, и в одно мгновение апаха не стало. Между тем Розбуа нагнулся, чтобы уклониться от стрелы, пролетевшей над его головой в нескольких дюймах.
Когда канадец выпрямился опять, индейца уже не было на месте; но змея успела прошипеть. Клич индейца огласил всю равнину.
— Скорее, скорее, Хозе, на пирамиду! — крикнул Розбуа.
И оба с поспешностью бросились назад, к тому месту, где Фабиан оставался один эти короткие десять минут.
В тот миг, когда они цеплялись руками за кустарник и, почти не переводя духа, взбирались на крутой утес, их поразила зловещая тишина, господствовавшая на пирамиде.
— Фабиан, Фабиан! — звал старик. — Фабиан, жив ли ты?
Ответа на зов не было. Только буря с еще большей силой бушевала и завывала в ветвях сосен, возвышающихся на площадке.
Глава XXXVI
В то время, как Фабиан внимательным взором следил за малейшими движениями своих товарищей, индеец, который должен был служить для привлечения огня осажденных, очень осторожно шмыгнул вдоль изгороди Золотоносной долины.
То был Степной Вздох.
Наставления, полученные им от Метиса, были весьма щекотливого свойства. Так как можно было ожидать, что охотники уже возымели подозрение по поводу хитрости, которая перед тем так хорошо удалась индейцам, Степной Вздох получил приказание делать вид, будто он удваивает осторожность в стремлении добраться до подножия пирамиды. Тем не менее индейцу было запрещено переходить известную черту дороги, где он мог оставаться под защитой деревьев; ему предписано было остановиться в том месте, где карабин третьего охотника мог его достать только в том случае, если бы он высунул из бойницы руку или голову.
Метис уже с некоторым беспокойством пересчитывал своих убитых.
Не считая Барайи и еще трех индейцев, которых охотники закололи в их ямах, из числа одиннадцати воинов, пришедших с Метисом, последний лишился шести человек. Он надеялся, что по крайней мере Степной Вздох будет последним и его смерть будет дорого стоить врагу. Между тем Метис нимало не подозревал, что только один из осажденных остался на вершине холма, зная очень хорошо, что никто не будет столь неблагоразумен, чтобы подвергаться огню своих врагов.
Степной Вздох был вне себя от удивления, что столько времени оставался цел и невредим на том месте, где двое его предшественников обрели смерть. Он дошел до указанной ему черты и остановился.
Мрачные тучи на небе затемняли свет, однако постоянно внимательные глаза индейца различали даже самые мелкие трещины скал совершенно ясно, и ему нетрудно было разглядеть, что его движения не караулило ничье ружье, как это было накануне. Причина тому была весьма проста: Фабиан, отвлеченный заботой о друзьях, нимало не подозревал о присутствии Степного Вздоха. Индеец же приписывал царившую тишину и бездействие врага какой-нибудь хитрости, которую не мог еще разгадать. Тем не менее он каждую минуту ожидал смерти и подвоха. Таким образом несчастному индейцу пришлось провести мучительных полчаса.
Вверху над ним все еще было по-прежнему тихо, хотя он успел уже достигнуть подножия пирамиды. Ободренный такой неожиданной удачей, индеец вообразил, что ему удастся вырвать из рук неприятелей последнее оружие, не поплатившись за это жизнью. Он уже заранее распрощался с жизнью и успокаивал себя мыслью, что его участь ни в коем случае не может быть хуже той, какая ему предназначена. Он знал, что глаза обоих предводителей следили за всеми его движениями, и потому, остановясь на одно мгновение, подал знак обоим бандитам, скрывавшимся за наваленными буйволовыми кожами, а вслед затем начал медленно взбираться на скалу, удивленный бездеятельностью врага, как и оба его предводителя.
Степной Вздох поднялся с такой осторожностью и легкостью, что ни один упавший камешек не выдал его приближения. Взобравшись на высоту, откуда он мог прыжком достигнуть головной площадки, индеец остановился и прислушался. Ни слова, ни шороха не доходило до его слуха. Тогда он подтянулся и бросил взгляд через один из камней, защищавших осажденных. То было мгновение, когда Фабиан., лежа на пирамиде, следил за всеми движениями обоих спутников в камышах.