— Славные вы ребята. Вот мои были бы точь в точь такими же, если б господа не увезли их… Любое дело сделаю для вас.
— Есть и дело, дядюшка Тим, — отозвался Филь. — Ночью, как хорошенько стемнеет, выведи нас на дорогу в Барнесдельский лес в Йоркшире. Там я знаю каждую тропинку — сам чёрт нас не достанет, хотя бы мы пристрелили дюжину его племянничков. К тому же оленей и диких свиней там больше, чем сорок на мусорной куче. Я уже отсюда слышу, как славно пахнет печённый в золе олений окорок. Согласны, братцы?
Все заулыбались, а Роберт медленно отошёл от тоннеля.
Вынув из ножен осколок ножа, угольщик мелко настрогал сало, затем, дожевав своими беззубыми дёснами последний кусок, встал.
— Ждите меня ночью, ребятки, — сказал он. — За две ночи хорошего хода я доведу вас до Барнесделя, — с этими словами он прошёл в дальний тёмный угол пещеры. — Вот здесь другой ход, по нему и выйдем. Под соломой факел, зажгите, когда этот потухнет. А сейчас я пройдусь по ручью: пока светло, там надёжнее.
Старик снова исчез в тёмном проходе. На этот раз никому не пришло в голову опасаться его измены.
Глава XX
День клонился к закату, и длинные тени в горном ущелье дрожали в плотных клубах пыли. Дикие хриплые крики вырывались из этой густой завесы, порою яркие точки загорались в ней: то солнечные лучи, пронзая толщу пыли, вспыхивали на щитах и шлемах сражавшихся.
Спокойная кудрявая зелень окрестных холмов служила странной рамой для бесовской работы внизу, в пыли и безумии. Дьявол, если бы он существовал, взглянул бы с удовольствием на дело рук своих: войско христианского английского короля доколачивало последние отряды одетых в звериные шкуры шотландцев, копьями и зубами отстаивавших своё право на жизнь и свободу.
Рассеявшись по дну ущелья, пешие воины бились в исступлении, толпами и в одиночку, щитами отражая удары мечей и копий, бросая мечи и катаясь в смертельной схватке по земле. Иногда они рвали друг друга зубами. Надвигалась вечерняя мгла, и войско шотландцев неудержимо редело, но не отступало. Да им и некуда было отступать: дорога назад в спасительные родные горы была им отрезана. Смерть или плен. Они выбрали первое.
Тем временем на высоком холме группа конных рыцарей, сияя украшенным золотом оружием, наблюдала за ходом сражения. Наконец один из них, высокий седой старик с резким энергичным лицом, восседавший на громадном вороном коне, сделал нетерпеливое движение:
— Солнце заходит, — сказал он, — ещё полчаса и проклятые мохнатые собаки под покровом темноты убегут в свои ущелья, откуда сам дьявол их не выкурит. Не для того я так искусно заманил их сюда. Сэр Арнульф, прикажи пустить конницу.
— Но, добрый сэр, — нерешительно отозвался молодой рыцарь в золочёной кольчуге, — наши копейщики там перемешались с шотландцами. Они не успеют отойти и тоже будут смяты…
— Тем хуже для них, — резко отвечал старик и нетерпению махнул рукой. — Они должны были давно покончить с этой горстью сброда. Из-за их ротозейства благородным рыцарям приходится марать руки о вонючие козьи шкуры дикарей. Прикажи же трубить, сэр Арнульф, и укрепи своё нежное сердце.
В ответ на насмешку лицо молодого рыцаря окрасилось ярким румянцем, горячий рыжий конь под ним захрапел и взвился на дыбы — удила врезались ему в губы. Нежное сердце — позор для рыцаря. И вонзив шпоры в бока коня, Арнульф де Бур галопом поскакал с холма, вниз и налево, к тому месту, где долина, суживаясь и вытягиваясь, переходила в горный проход — единственную дорогу и спасение обманутых шотландцев. Тут-то и дежурила конница. Пятеро всадников, закрывшихся щитами, наклонивших покрытые шлемами головы и громадные копья, образовывали первый ряд грозного «железного клина». Семеро — во втором ряду, по девять — в третьем и четвёртом. Остальные рыцари образовали за ними плотный несокрушимый четырёхугольник. Не было в то время силы на свете, могучей устоять перед натиском такой стальной волны.
Всё ещё пылая румянцем гнева и обиды, молодой рыцарь передал приказ. Раздался звонкий певучий звук трубы, и тотчас же — мерный, всё усиливающийся топот тяжёлых копыт. Могучие кони, уставшие от ожидания, скакали, неся на себе каждый не менее десяти пудов железа и стали, земля гудела под ударами подков, и пешие бойцы в пылу битвы слишком поздно заметили их приближение.
Крики ярости сменились воплями ужаса. Свои и чужие, бросая оружие, бежали, спасаясь от неминуемой гибели, но стальная волна катилась всё ближе и ближе, и вот уже копья и мечи засверкали над головами бегущих. Раздражённые тем, что им приходится «пачкать руки о шкуры дикарей», рыцари рубили и топтали всех подряд, и много английских воинов, виноватых в том, что «недостаточно быстро смяли врага», легло в этот день под копытами английских коней. Дальше и дальше катилась сверкающая оружием волна, настигая и покрывая собою толпы бегущих. И там, где прошла она, уже не было ни шума, ни движения; искромсанные, раздавленные человеческие тела покрывали землю.
Два раза проскакал рыцарский отряд по дну ущелья, мирно зеленеющие стены которого были недоступны даже для ловких горцев. Знал старый хитрый граф Гленсборо, что делал, когда заманивал их сюда притворным отступлением англичан.
Мерный топот затих с последними солнечными лучами. Они были красны, эти лучи и, угасая, освещали ручьи текущей по земле крови. Из рыцарей пострадали только двое: один был убит проскользнувшей сквозь щель забрала стрелой, другой — сброшен споткнувшимся о трупы конём. Стонущим в темноте некому было помочь. Выполнить роль «санитаров» готовились затаившиеся неподалёку голодные ощетинившиеся волки, и раненые, в смертной тоске распростёртые на земле, понимали, о чём говорил отдалённый унылый вой…
Оруженосцы и слуги, не принимавшие участия в битве, теперь хлопотали у входа в ущелье, расставляя палатки и готовя столы. Каждый из рыцарей жаждал промыть запылённое горло вином, каждый для подкрепления сил и бодрости нуждался в большом количестве свинины и мясных пирогов. Богатые и знатные рыцари шли на войну с целым обозом: слуги, провизия, запасные кони и оружие, палатки и ковры. Кое-где уже раздавались весёлые шутки и смех, домашние певцы, находившиеся при обозе, спешно готовились звонкой песней прославить подвиги щедрых господ…
А в дальних углах ущелья ветер, ударяясь о скалы, перекликался с нетерпеливым воем волков, и летела по Шотландии весть о великом поражении, о горе, смерти и жажде мщения.
— Подтяни-ка повязку потуже, Стив. Да не бойся, не заплачу. Последний раз плакал, когда стащил в монастырском саду яблоки и спрягал в штаны, а святой отец келарь меня словил, яблоки вытряхнул и крапивы напихал и бежать так заставил, да ещё через стену перелезать. Жгло очень. А больше того — обидно было.
— Самую смерть перешутишь ты, Филь, — с упрёком отозвался другой лучник, высокий и черноволосый, но тут же невольно улыбнулся. Голова его была обвязана пропитанной кровью тряпкой но он держался бодро и старательно накладывал повязку из свежих листьев на сочившуюся кровью рубленую рану на руке товарища. Огонь небольшого костра освещал ещё фигуры двух других лучников и оружие, сложенное тут же под рукой.
— Готово, — продолжал Филь. — Эх, не обидно было бы от шотландцев такой подарочек получить в честном бою, а то ведь английский рыцарь да ещё нарочно погнался за мной!
Сидевший у костра Роберт молча повернулся к говорившим. Каштановые волосы вились над высоким его лбом, синие глаза смотрели по-прежнему прямо и открыто. Но годы странствований и горя не прошли для него бесследно: мальчик стал мужчиной.
— За мной тоже гнался рыцарь, — промолвил он, — пустил коня на меня и мне пришлось… в правый глаз попал ему, а конь проскакал мимо.
Роберт встал и выпрямился. Теперь стало видно, что он уже сравнялся ростом с товарищами, которые, похоже, привыкли уважать его и слушаться.
— Братья, — сказал он. — Я сам не знаю, что делается в моей душе. Мы пришли в Шотландию биться за английскую честь. Так говорили все, и нам казалось, что это правильно. Но я так и не понял: почему для чести Англии нужно убивать шотландцев? А сегодня рыцари не постеснялись напасть и на нас — английских лучников и копейщиков, наша кровь лилась на позор Англии. Идёте ли биться дальше?
Наступило тягостное молчание. Вокруг сиявших огнями рыцарских палаток светились два ряда костров: уцелевшие лучники и копейщики готовили скудный ужин. Милостивый граф Гленсборо, дабы они забыли не совсем «удобную» рыцарскую атаку, велел выкатить для них несколько бочек вина из собственных запасов. Это оказало своё действие и кое-где у соседних костров уже начинались шумные разговоры и песни, дико мешавшиеся со стонами раненых в безлунной непроглядной темноте.
Четвёртый из лучников, до сих пор не принимавший участия в разговоре, нагнулся над огнём и длинной, чисто оструганной палочкой помешал кипевшую на нём похлёбку. Добродушное лицо Джиля-трактирщика было мрачно и озабочено, шнуровка изодранной куртки удерживала на его груди повязку, из-под которой расползалось подсыхающее кровяное пятно. Видно было, что во время этой бойни всем четверым пришлось нелегко.
— Вы слышали, — нерешительно заговорил Джиль, — о чём после битвы трубили герольды? Граф Гленсборо обещал всем, кто бился сегодня («И сохранил свою шкуру», — вставил неугомонный Филь)… Всем, кто бился сегодня, — повторил Джиль и, отбросив палочку, повернулся от костра, — полное прощение всех грехов, кто бы чего ни натворил. Домой он может вернуться, и никто не смеет преследовать его… — Джиль умолк, вглядываясь в лица товарищей, но никто из них не отозвался, все с преувеличенным вниманием смотрели в огонь. Вдруг сырой можжевельник вспыхнул и рассыпался тысячью искр, клубы едкого дыма заставили лучников, задыхаясь и кашляя, отскочить от костра. Молчание было нарушено. Роберт протянул руку и положил её на плечо Джиля.
— Дружище, — сказал он дрогнувшим голосом, — знаю, что эти годы болело у тебя на душе. Нас не хотел ты бросить, потому что нам не было возврата. А теперь… тётушка Марта заждалась тебя и старый дом тебя манит.
— Манит, — со вздохом согласился Джиль. — Так уж манит, ребята. Резня, кровь, а зачем это всё? Или моя старуха не заплачет, если мне снимут голову?
— Зачем? — жёстко отозвался Стив и рубанул рукой. — Затем, что землю, отнятую у шотландцев нашей кровью, завтра отдадут английским баронам. Вот зачем. А мы и не догадывались…
— Перестань! — испуганно перебил его Джиль и оглянулся. — Мало за нами гонялись, как за бешеными собаками, пока королю не понадобились на эту проклят… я хочу сказать — на войну. А сейчас услышит кто — и опять всё пропало.
Костёр снова затрещал и рассыпался дождём искр: это Филь сильным ударом вкатил в него тяжёлый чурбан и горящие ветки разлетелись вокруг. Он стоял над огнём с искажённым от волнения лицом, разъярённый, без следа всегдашнего своего чуть ленивого юмора.
— Выходит, дядюшка Джиль, — воскликнул он и ещё раз изо всех сил толкнул ногой неповинный чурбан так, что тот, перевернувшись, выкатился из огня и, с треском роняя искры, исчез в темноте, — выходит, мало мы съели вместе овсяных лепёшек и выпили холодной воды? Захотелось пивца? И тёплого угла? А мы… а мы…
Он задыхался, ища слова, но Роберт спокойно поднялся с места и стал между ними, загораживая уничтоженного, растерянного Джиля.
— Правда, — сказал он, — бывала и оленина, а иногда и лепёшек не хватало. Но во всём и всегда дядюшка Джиль был нам верным товарищем. Пока некуда было вернуться. Теперь все свободны. Разве виноват Джиль, что у него есть жена и крыша над головой? Забудем ли оттого годы общей жизни плечом к плечу?
Роберт замолчал и стоял, выжидая ответа, — прямой, высокий. Джиль опустился у костра и словно окаменел, охватив руками колени. Полулёжа, опираясь на локоть, Стив спокойно наблюдал за всеми с лёгкой улыбкой на тонком лице. Похлёбка давно уже вылилась на уголья из опрокинутого котелка, но никто этого не замечал.
— Робин прав, — медленно проговорил наконец Стив. — На войне нам одна дорога, в мире — другая. Пусть Джиль спокойно уходит домой, не нам осуждать его. Но что будем делать мы?
Филь повернулся, желая что-то возразить, но так и замер на месте с поднятой рукой и полуоткрытым ртом: раздался громкий крик, вопль ужаса, заглушивший весёлые песни лагеря и стоны раненых. Человек кричал внизу, в ущелье, в непроглядной темноте, и звук голоса смешался с визгом и злобным рычанием.
— Не могу больше терпеть! — вскричал Роберт, вскакивая и хватая короткий меч.
Остальные тоже вскочили на ноги, но Стив остановил Филя:
— Головешку, — отрывисто сказал он. — Бери и ты, Джиль, там и сова ничего не увидит. — И, вооружившись факелами, они бросились вниз с горы вслед за исчезнувшим к темноте Робертом.
Между тем крик повторился ещё и ещё. Теперь было слышно, что кричала женщина, в ужасе и тоске. В темноте Роберта быстро догнали остальные. Факелы, раздуваемые ветром, ярко разгорелись, крики послышались ближе… Вдруг Стив покатился по земле — он споткнулся о чьё-то распростёртое тело. В ту же минуту Роберт успел воткнуть кинжал в шею громадного волка.
И было пора: волк едва не загрыз раненого юношу. Рядом несколько других волков, испуганных факелами, бросили терзать убитых и отскочили на грань дымного света и тени и стояли там, зловещим рычаньем словно подсчитывая силы неожиданных врагов. Глаза их светились тусклыми зеленоватыми огоньками.
Но лучники уже не обращали на них внимания, они молча смотрели на раненого, который, уже не в силах подняться, обнимал мёртвое тело рослого, одетого в мохнатые шкуры шотландца, как бы желая до конца быть ему защитой.
— Женщина! — тихо проговорил Филь.
Совсем юная, почти ребёнок, она смотрела на неожиданных избавителей дико и сурово, словно видя в них врагов не меньших, чем серая стая вокруг. Женщина перевела взгляд на труп убитого волка, затем подняла глаза на освещённое дымным светом, взволнованное лицо Роберта, и дикий взор её смягчился. Приподняв голову, она рукой откинула с лица длинные спутанные волосы и что-то проговорила.
— Я не понимаю, — Роберт оглянулся на Джиля, — что она говорит?
— Она говорит: если вы не злые духи и не оборотни, а люди, помогите мне похоронить моего мужа, чтобы волки не разорвали его.
— Мы сделаем это, — пылко воскликнул Роберт, — и ей поможем сейчас.
Джиль произнёс несколько слов на том же непонятном наречии, но женщина покачала головой и Роберту показалось, что она даже улыбнулась. Она ещё что-то проговорила и, опустив голову на грудь лежавшего, не шевелилась… Джиль хрипло кашлянул и отвернулся от света.
— Чёрт побери, — пробормотал он, — она говорит, что ей помощь не нужна. Она говорит — она не могла умереть, пока должна была защищать мёртвого мужа от волков. Она просит… Она просит похоронить её у него на груди.
— Клянусь святой пятницей, — вскричал Филь, — мы её вылечим! Скажи ей это, Джиль! Я сейчас осмотрю её раны, скажи же ей. Джиль!
И он сделал уже шаг вперёд, но Стив удержал его за руку:
— Не глупи, Филь, — твёрдо сказал он. — Просила она помощи? Нет. Я знаю, что значит, когда женщина любит. А эта — она билась рядом с мужем, жизнь делила, а делить ли ей смерть — решать ей одной.
Несколько мгновений длилось молчание. Казалось, женщина забыла о присутствии людей. Время от времени она поднимала голову, вглядывалась в спокойное лицо убитого и снова, без вздоха, без слов, опускала голову. Наконец Роберт повернулся и воткнул меч в землю.
— Здесь, — сказал он тихо. — Двое копают, двое — светят. Джиль, наломай веток, чтобы хватило огня.
Ветер раздувал головешки, комья земли летели во все стороны, ночь заглядывала в могилу — проверить, глубока ли, а круг волков, сидя на границе света и тени, сияя лампадами глаз, служил тихую панихиду мёртвому и той, что готова была следовать за ним.
— Готово, — сказал наконец Филь и, выпрямившись, отбросил меч. — Готово, но ведь она ещё не…
Женщина точно поняла его. Она подняла голову и на лице её выражение отчаяния сменилось тихой радостью, осветилось внутренним светом. Она обратилась к Джилю и проговорила несколько фраз, затем протянула руку и вытащила кинжал из шеи убитого волка.
— Нет! — крикнул Роберт, бросаясь вперёд. — Я не позволю!