Композитору Шуману, когда он начал сходить с ума, все слышалась нота "ля". Он подбегал к роялю и с остервенением бил по клавишам: "ля, ля, ля". От этого ему становилось легче.
Герт, заслышав знакомый, чуть приторный запах, бросился в поисках спасения к клумбе, где росли бледно-желтые цветы, и с ожесточением вытоптал их.
Но тотчас ветер опять донес до него аромат резеды.
Это подействовало удивительным образом. Открытие было таким важным, что даже оттянуло наступление припадка.
Вот, стало быть, что! Резеды в саду уже нет, и все-таки в воздухе пахнет резедой!…
Да, это, конечно, и был тот кончик нити, за который надо держаться.
Герт помнил об этом все время, пока длился припадок. На этой мысли он сосредоточил все свои помыслы, всю свою волю. Нигде в саду резеды не было, а всё-таки пахло резедой!…
Теперь преследовавший его страх как бы материализовался. Он имел запах. По запаху можно было догадаться о его приближении, о его появлении в саду. Он не мог уже подкрасться сзади и захватить Герта врасплох.
После каждого припадка заключенный упрямо возобновлял свои наблюдения.
Никак не удавалось обнаружить закономерность в чередовании приступов болезни. Сразу после того как он вытоптал цветы на клумбе, припадок обрушился на него. Потом наступил перерыв, будто устала хлеставшая рука.
Зато вечером припадок повторился с новой силой. Герт был истерзан, оглушен, выдохся. В камеру молчаливые надзиратели притащили его на руках.
Чертовы наци! Проклятые палачи! В Моабите они сажали Герта в карцер, в нору, такую тесную, что нельзя было разогнуться. В концлагере выволакивали на мороз и поливали из брандспойтов. Теперь решили применить новую чудовищную пытку - истязали его мозг!
Но зачем это им? Какую они преследуют цель?
Больше всего тревожило Герта то, что он может сделаться слепым орудием в руках гитлеровцев. Помимо воли. Даже не подозревая об этом.
Сейчас он чувствовал себя, как человек в потемках. Он заблудился в этом проклятом саду, бродил в нем ощупью, пытаясь найти выход, безуспешно стараясь понять, что же с ним, Гертом, происходит…
Усилием воли Герт заставил себя забыть о сегодняшнем дне, круто повернул мысли в ином направлении… Москва! Москва!… Красная площадь! Мостовая, расчерченная прямыми разноцветными линиями… Ну же, память, выручай, спасай!…
Впереди заколыхались спины, головы - волны демонстрантов, одна колонна за другой…
Чтобы выжить, не сдаться, не потерять самообладания, Герт вспоминал…
Колонна химического завода, гостем которого он был, остановилась на несколько минут у высокого красного здания. (Герту сказали, что это Исторический музей.) Дождь, зарядивший с утра, усилился, но никто из демонстрантов не обращал на него внимания.
Кто-то впереди махнул рукой. Портреты вождей закачались над головами. "Пошли, пошли!" - радостно закричали рядом.
Колонна двинулась, но вдруг замедлила движение. Дорогу ей перебежал малыш лет шести или семи в матросской бескозырке и кургузом пальто. Мать догнала его и подхватила на руки. Но тот все порывался куда-то. Выяснилось, что за головами демонстрантов ему не видно Сталина на трибуне.
Герт очень любил детей. (Брак с Мартой был, к сожалению, бездетным.) Осторожно подбирая трудные русские слова, он попросил разрешения у молодой женщины понести ее сына, чтобы тому был виден мавзолей и товарищ Сталин на трибуне мавзолея.
Женщина вопросительно вскинула на него глаза. Лицо ее было некрасивое, в оспинках, но такое счастливое, что казалось красивым.
- Это наш гость, коммунист из Рура, - отрекомендовали ей Герта. А кто-то добродушно сказал: - Да не бойся ты, товарищ Васильева! Не уронит он сокровище твое…
- Не уроню, нет, - серьезно подтвердил Герт и, бережно приняв малыша из рук матери, посадил к себе на плечо.
Так он и пронес его через всю Красную площадь, мимо Кремля, мимо мавзолея, мимо товарища Сталина.
Они успели на ходу обменяться впечатлениями о демонстрации.
- Я вижу Сталина в первый раз, - объявил Хлебушко-Брётхен, подпрыгивая на плече Герта.
- Я тоже, - признался Герт.
- Ты? - удивился мальчик. - Такой большой, и только в первый раз?!
Он даже перегнулся с его плеча, придерживаясь за волосы на макушке, чтобы заглянуть Герту в лицо: не шутит ли тот?
И вот теперь он, Герт, призывает его к себе на помощь, сюда, в тюрьму, зовет воспоминание об этом русском мальчике Хлебушке, о Красной площади, о Сталине на трибуне мавзолея, обо всем этом незабываемом, удивительном дне, самом счастливом дне своей жизни!…
Герт лежал на тюфяке ничком, как бросили его надзиратели, - неподвижно, не меняя положения. Дрожь сотрясала все реже его худое тело. Дыханье делалось ровнее, глубже…
…А в это время гвардии капитал Глеб Васильев, отирая пот с усталого, закопченного лица (посмотрела бы на него сейчас мать, для которой он по-прежнему был мальчиком Глебушкой!) пробивался со своими самоходками на запад по берегу Дуная. Советские войска, пройдя за месяц Венгрию и Чехословакию, уже подступили к Вене.
Двенадцатого апреля был сбит засов с восточных ворот - пали Гроссенцерсдорф и Эсслинг. Уличные бои придвинулись к центру. На чердаках, прикованные цепью к пулеметам, сидели гитлеровцы-смертники.
Самоходные орудия Васильева, обгоняя автоматчиков, вырвались по Пратеру к семиэтажному зданию бывшего военного министерства, на фронтоне которого широко размахнул крыльями бронзовый орел.
- Огоньку! Огоньку, гвардии капитан! - закричал автоматчик, бежавший рядом с самоходкой по хрустящим осколкам оконного стекла, устилавшим мостовую.
Васильев рывком выбросил вперед руку:
- Дать фашистам прикурить!…
Залп! Залп!… Купол дома занялся огнем. Автоматчики хлынули вверх по лестнице мимо статуи графа Радецкого, сидевшего с остолбенелым видом на своем толстом чугунном коне.
Наступил вечер 13 апреля, - на исходе был третий день общего штурма. Дым от горящих цистерн с нефтью застилал горизонт, придавая закату багровый оттенок. Само небо, казалось, было сделано из раскаленных полос листового железа, которые сотрясались и громыхали над головой.
И вдруг в воздухе разлилась тишина!…
Ухо Глеба Васильева так привыкло к раскатам канонады, что восприняло тишину как нечто необычное. Тишина на переднем крае?…
Это означало, что сопротивление смертников сломлено. Вена пала!
Стоя у самоходки и вглядываясь в медленно, тускнеющее небо над Веной, Васильев подумал, что сейчас радостным светом озаряется небо Москвы. Взвиваются разноцветные ракеты, грохочут залпы. Когда на переднем крае наступает тишина, в Москве гремят торжественные салюты.
Мать, кутаясь в платок, выглядывает в окно, а репродуктор на этажерке за ее спиной трубным голосом возвещает, что освобождена столица Австрии - Вена, третья по счету столица на Дунае. Вена! Это, стало быть, там, где сражается ее Глебушка!…
Тишина воцарилась в это время также и в вилле-тюрьме, где томился Ганс Герт. Казалось, прохладным ветром, дувшим те дни с востока, развеяло в "заколдованном саду" все страхи вместе с запахом резеды…
Два дня кряду Герт был здоров. Он рыскал по саду, спеша использовать передышку, не слыша за собой предостерегающего звяканья зеркал. Стеклянные соглядатаи оставались безучастными к его действиям.
На второй день поисков Герт снова подошел к обрыву. Здесь на влажном песке он обнаружил следы животных.
Заглянул в овраг. Обернулся. Зеркало было неподвижно и смотрело в другую сторону.
Герт побежал вдоль оврага в поисках более пологого спуска.
Цепляясь за корни деревьев и пни, раздвигая густой высокий бурьян, он спустился в овраг и увидел там клочки шерсти на колючках.
Подопытные животные! Страх пригонял их к обрыву и сталкивал вниз. Что это были за животные? Кролики, собаки, морские свинки? По окончании опыта трупы, видимо, убирались, и зеленая лужайка снова принимала свой прежний приветливый вид.
Исследовав колючий кустарник на склоне, Герт обнаружил, помимо шерсти, также обрывки материи. Из такой точно материи была сшита тюремная одежда Герта. Он внимательно оглядел обрывистый склон. Примерно с середины его начиналась борозда. По-видимому, человеческое тело при падении с обрыва ударилось здесь и дальше скользило по земле, задевая кусты.
Кем был неизвестный, мозг которого не выдержал пытки страхом, человек, превращенный в подопытное животное, предшественник Герта по заключению? Умер ли он сразу, был ли только искалечен и потом добит надзирателями? Ничего не осталось после него, кроме этого серого жалкого лоскута.
Герт стиснул кулаки. Никогда еще - ни в эмиграции, ни в концлагере - не чувствовал такой всепоглощающей ненависти к врагу, как сейчас. Но никого из палачей не было перед ним. Лишь стеклянные глаза холодно поблескивали сквозь листву деревьев, глядя куда-то в сторону, мимо Герта.
Итак, над ним производили опыты, как он и думал. Его подвергали непонятным испытаниям наравне с другими людьми, а также кроликами и морскими свинками. Кто-то наблюдал за ним из дома, взвешивал его поступки, методично, бесстрастно, не считая уже Герта человеком.
Кто же это был?…
Герт стоял, как вкопанный, на дне оврага.
Неотрывно, будто загипнотизированный, глядя на зеркало-перископ, старался вспомнить, где раньше слышал голос, сказавший в концлагере:
- Этот подходит, пожалуй.
Герт стиснул кулаки, нетерпеливо подгоняя, понукая себя. Не рассеиваться, думать только об этом тонком, странно знакомом голосе! Сейчас он вспомнит!…
Перед умственным взором его мелькнул школьный дворик, выложенный черными и белыми плитами, напоминавший шахматную доску. Вокруг толпились мальчики разного возраста, в позе напряженного ожидания вытянув шеи, нагнувшись вперед, уперев руки в колени…
Ну-ка! Ну-ка! Еще одно усилие! Кто же тогда стоял перед ним?
- Синими свои стекляшки! - обратился Герт к кому-то, кто стоял перед ним. - Упадут, разобьются… А они, наверное, дорого стоят…
И враг его снял очки, - пренебрежительно фыркнул, но все-таки снял. Это были необычные, входившие тогда в моду очки - шестиугольные, без оправы.
А, Длинный Фриц!… Ну, конечно же, Фриц Каннабих, с которым они учились вместе в школе…
Отец Каннабиха считался важной персоной в их маленьком городе, был одним из директоров химического завода, где работало три или четыре поколения Гертов. И Длинный Фриц на каждом шагу давал чувствовать свое превосходство.
Он рассказывал о том, что дома у него едят на какой-то особой посуде, а к рождеству отец обещал подарить ему настоящую моторную лодку. Он форсил и важничал, как может делать это только пятнадцатилетний подросток, который по временам говорит уже басом. У кого-то из своих берлинских знакомых он перенял фатовскую походку - с подскоком, и дергался при этом, как картонный паяц. "Бубенчика не хватает", - сказал о нем Герт, и шутку тотчас же передали Длинному Фрицу.
Давно уже пора было им померяться силами, чтобы узнать, кто будет верховодить в классе. Но драка началась не из-за шутки Герта…
Длинный Фриц любил мучить слабеньких и плохо одетых. Он хотел показать на малыше Брицке какой-то новый прием, который выучил у своего родственника, офицера колониальных войск, приехавшего из Восточной Африки.
- Этим приемом укрощают непокорных негров, - объяснял Длинный Фриц. - Негра у нас нет. Но Брицке заменит нам его… Брицке! Сюда!
- Я не хочу, - отозвался дрожащий Брицке.
- Тебя не спрашивают: хочешь ты или не хочешь. Ко мне, Брицке, грязная свинья!…
Некоторые школьники отвернулись - их дело было сторона. Другие смеялись над жалкими попытками Брицке спастись. Он хотел спрятаться за бочками, стоявшими у стены, но Длинный Фриц вытащил свою жертву за ногу и поволок, как черепаху, через весь двор.
Был тот полуденный жаркий час, когда учитель уходил домой обедать. Никто не мешал жестокой забаве.
Герт никогда не дружил с Брицке, пухлым вертлявым коротышкой, больше всего любившим говорить о своей копилке, где уже лежало одиннадцать марок. Но сейчас Герту стало его жаль.
- Оставь малыша! - коротко сказал он, шагнув на середину двора.
- Оставить? Почему?… О! Может быть, ты сам хочешь быть негром?
Длинный Фриц осклабился и с шутовской ужимкой оглядел своего противника.
- Что ж, - обернулся он к зрителям, будто спрашивая у них совета. - Этот подходит, пожалуй…
Кое-кто хихикнул, не очень громко, потому что Герт был серьезен, хоть и не вынимал рук из карманов.
- Круг! Шире круг! - закричали школьники.
- Круг! Круг! - закричал повеселевший Брицке, пробегая мимо Герта и обеими руками хлопотливо раздвигая толпу.
Будто это было вчера, - так ясно представился Герту и школьный дворик, и куча пустых бочек в углу, и вертлявый Брицке, на румяных щеках которого еще не просохли слезы. А отчетливее всего видел он перед собой Длинного Фрица.
Тот подходил к нему боком, свесив руки и нагнув голову, так что видны были ровные волны белокурых вьющихся волос. Сын директора гордился своими волосами, - одному ему в школе разрешалось носить "взрослую" прическу.
Тогда и сказал Герт: "Сними свои стекляшки", - и Каннабих послушно снял очки и дал подержать их одному из своих "адъютантов".
Зрители замерли в ожидании. Драка обещала быть интересной. Противники одного роста, оба спортсмены, но Каннабих старше Герта года на два, а в этом возрасте два года много значат.
- И все-таки я поколочу тебя, Длинный Фриц, - сказал Герт сквозь зубы.
Прицеливающимся взглядом он смотрел на выступающий вперед короткий подбородок своего противника. В этот момент Длинный Фриц сшиб его с ног. Сцепившись, они покатились по белым и черным плитам школьного двора.
Фриц, извернувшись, зажал подмышкой голову Герта и стал медленно, с силой, поворачивать, будто вывинчивая из туловища. Совсем близко Герт увидел злые, очень светлые глаза. Боль делалась нестерпимой. Вот он, африканский прием! Значит, так обуздывают непокорных негров?…
Герта нелегко было рассердить, но сердить его не рекомендовалось.
"Проклятый барчук хочет сломать мне шею", - смекнул он, и мысль эта родила в нем не страх, а ярость. Втянув голову в плечи, он начал подниматься с земли на трясущихся от напряжения ногах.
Ярмо из человеческих рук постепенно ослабевало на его шее. Рывок! И драчуны опять повалились на землю, но Герт на этот раз был сверху.
- Вывернулся! - удивленно закричали зрители, увидев, что Ганс сидит на Длинном Фрице и беспощадно молотит по нему кулаками.
Ну и вид же был у директорского сына! Волосы всклокочены, красивый пестрый галстук сорван, под глазом багровый кровоподтек…
Герт опомнился. Залитый солнечным светом школьный дворик исчез. Тенистый, густо заросший кустами сад был вокруг. Длинного Фрица не было перед ним. Только шест, увенчанный на конце стеклянным шаром, стоял над обрывом. Глаз-перископ повернулся на шарнире и уставился прямо на Герта.
Теперь это не была драка двух мальчиков на дворе, похожем на шахматную доску. Это было посерьезнее. Спрятавшись в своем кабинете за широкими спинами эсэсовцев, Длинный Фриц мучил, истязал, умерщвлял людей. Проклятый барчук хотел согнуть, сломить и его, Герта!…
Герт кинулся к перископу над обрывом. Гнев накатил на него, как тогда в детстве. Ослепить Длинного Фрица! Сбить с его глаз стекляшки!
Камней под рукой не было. Герт схватился за стержень, налег на него плечом, стал выворачивать из гнезда.
Всю свою ярость, накопившуюся за много лет, вкладывал он в эти мерные толчки, с наслаждением ощущая, как поддается, колеблется металлическое сооружение.
Шест покачнулся и упал набок. Герт перебежал к другому шесту, но на полпути его перехватило дуновение ветра, знакомый, чуть приторный запах.
Сейчас это не произвело на него обычного действия. Запах резеды разъярил его еще больше. Для страха уже не осталось места в душе. Ненависть заполнила ее до краев, нейтрализовала, вытеснила страх.