— А вы как ребенок, — заметила Анна Семеновна, — обо всем докладываете прислуге.
— Ну, Вера Никифоровна не совсем прислуга, почти родственница, — ответил Борис.
— Да, да, я понимаю, — многозначительно ответила Галкина. — А сколько ей лет?
Едва они отошли от дома, как Галкину, несмотря на теплый июньский вечер, стала колотить мелкая дрожь.
— Что это с вами, — Борис прикоснулся к ее руке, — вы не больны?
— Холодно, — голос Галкиной тоже вздрагивал, — и… страшно!
— Чего же бояться, ведь вы не одна!
— Да, я не одна, это вы верно, — ответила Галкина как-то рассеянно.
Они свернули в переулок, впереди возле тротуара стоял одинокий извозчик. Борис, не выразив никакого удивления по поводу того, что в глухом переулке вдруг появился извозчик, вообще-то редкость в Ростове того времени, сказал:
— Может быть, подъедем?
— Нет, нет. — Галкина пошла вперед быстрее, хотя у нее стали подкашиваться ноги.
Они миновали пролетку. Впереди на улице показались двое. Сзади Борис услышал приглушенный шум, но не оглянулся. Тотчас же со спины его цепко схватило несколько рук.
— В чем дело? — успел только выкрикнуть он.
Вырвавшись, молча побежала вперед Галкина, стуча каблуками. Кто-то с профессиональной сноровкой сунул Борису в рот кляп, его взяли за руки и за ноги, пронесли несколько шагов и бросили в пролетку.
— Скорей, черт вас побери, — крикнул кто-то снаружи, — трогай!
Пролетка тронулась, верх ее был опущен. Бориса крепко держали два человека. Он не сопротивлялся…
Оставшись одна, Вера выждала, пока на улице стихли шаги, накинула платок и перебежала улицу. На невысоком крыльце дверь ей открыли без стука.
— Куда это Борис пошел? — спросил встретивший ее в дверях Петя Ясенков. — Что случилось?
— Это Галкина его попросила проводить. Что-то странно…
Из комнаты вышли еще двое.
— Что будем делать? — Ясенков почесал в затылке. — Как бы они не завели его куда. Ну-ка, Орлов, давай сопроводи. В случае чего отбейте. Ясно?
— Погоди, Петр, может быть, и нечего горячку пороть, — сказала Вера.
— Да мы ничего, сперва посмотрим, — ответил Орлов.
Через минуту две дюжие фигуры вышли из ворот дома. Они прошли по улице, свернули в переулок — навстречу им ехала извозчичья пролетка с опущенным верхом. Был ли кто внутри, они не видели. Впереди по переулку быстро уходили два или три человека.
Когда Орлов и его спутник догнали их, то увидели, что это Галкина в сопровождении двух мужчин. Перейдя на другую сторону, Орлов остановился.
— Вот что, — сказал он своему напарнику, — ты дуй в ЧК, а я пойду за ними.
13. Долг платежом красен
Николай Орлов работал в ЧК восьмой месяц и потому считался уже опытным сотрудником. Несмотря на то, что на улице в тот час было очень мало прохожих, он сумел проводить Галкину и ее спутников до бывшей квартиры Бахарева. Анна Семеновна одна зашла в дом, а двое мужчин, сопровождавших ее (Орлов не успел их как следует рассмотреть), постояли на перекрестке, попрощались и… разошлись в разные стороны. Пока Орлов решал, за кем из них пойти, оба они как в воду канули.
— Ты хоть там по улице не метался? — спросил его Миронов, когда Орлов доложил о результатах. — Ну, ладно! Пойдешь завтра на базар к Косте; может быть, он кое-что знает.
Зявкин, узнав о случившемся, потер ладонью щеку, как делал всегда, когда был взволнован.
— Ну, теперь держись, ребята, — сказал он, — теперь самое главное начнется. Ясное дело — они его взяли к себе, иначе зачем бы здесь была эта Галкина?
— Интересно бы знать, насколько они доверяют ему? — задумчиво сказал Николаев. — Словам они не верят. Впрочем, в его активе уже кое-что есть. Спасение Филатова — раз, поездка к Говорухину — два. Людей у них в обрез. Короче, посмотрим. Я на Бориса очень надеюсь.
— Надо бы ему помочь. — Зявкин покрутил ручку телефона и поднял трубку. — Миронова ко мне пришлите, пожалуйста.
— Если не возражаешь, Николай Николаевич, — продолжал он, — я дам ход комбинации с Поповым.
— Разумно, — ответил Николаев.
Через день, открыв утром дверь, Вера увидела перед собой есаула Филатова.
— Борис Александрович дома? — осведомился он.
Вере не пришлось притворяться, она действительно была взволнована.
— Позавчера пошли провожать барышню, велели дверь не запирать — и вот до сих пор нет. Не знаю, что и думать… Время такое… Спаси нас господи! — сказала Вера и приложила платок к глазам. «Он действительно не знает или прикидывается?» — подумала она.
Но Филатов был изумлен, кажется, искренне.
— Барышня была здесь одна? — спросил есаул. — Позавчера?.. Вы не волнуйтесь, любезная, я постараюсь выяснить…
После его ухода Вера немедленно отправилась на рынок.
А тем временем между есаулом и Анечкой Галкиной разыгралась бурная сцена.
— Это близко к предательству, — говорил Филатов, крупными шагами меряя маленькую комнатку, — ты ходишь к нему, я не знаю, конечно, зачем, не хочу знать! Но при твоей помощи его заманивают в ловушку, это уже касается дела, ты не имела права скрывать! Хорошо же ты платишь мне за все то… — Есаул остановился.
Галкина в углу тихо плакала.
— Он меня убьет, — сказала она сквозь слезы.
— Кто?
— Новохатко.
Есаул ничего не ответил. Он чувствовал себя скверно. Его озадачило, почему Новохатко, обычно доверявший ему и даже побаивавшийся его, на этот раз ничего не сказал о Бахареве. Что они намерены делать с ним? В конечном счете наплевать, но Филатов чувствовал, что его судьба связана теперь с судьбой корнета. Так или иначе он должен держать его сторону.
— Черт знает что! — сказал есаул. — Так не поступают порядочные женщины!
Он ушел, громко хлопнув дверью.
На улице его охватили злоба и жестокая тоска. Собственно говоря, в ту секунду, когда захлопнулась дверь, он понял, что идти ему некуда. После побега в штабе ОРА на него смотрят с подозрением. Филатов был уверен, что всему виной эта сволочь поручик Милашевский. Он знал, что тот, устроившись адъютантом при штабе, греет руки возле денег, поступающих на нужды организации от церкви, добровольных пожертвований и из отрядов.
Что делать? Уйти в отряд? Но там придется поступить под начало Говорухина. К полковнику Назарову? Неизвестно, как встретят без рекомендации штаба. Нет, хочешь не хочешь, а придется вернуться к этой истеричке. Она сейчас нанюхалась эфира — и все тут. Господи, а ведь до десанта остается всего месяц…
Он вышел на бульвар, прошелся из конца в конец несколько раз и вдруг увидел, как от здания Северо-Кавказского военного округа отъехали два всадника. Первый на гнедом дончаке, уверенно сдерживая горячего коня, пересек площадь, и есаул узнал в нем командира Первой Конной Буденного. Задний, видимо адъютант, несколько отстал.
Филатов, чувствуя, как холодеет спина и теплой сталью вдавливается в живот засунутый изнутри за пояс брюк бахаревский кольт, пошел навстречу.
«Они будут знать есаула Филатова!» — неслось у него в голове. Всадник приближался, — только бы не промахнуться! Вот, сейчас…
— Извините, гражданин, где тут будет Малая Садовая? — услышал он внезапно.
Рядом с ним стоял высокий франтоватый малый развязного вида в кожаных вишневого цвета крагах.
— Что? — спросил есаул.
— Я говорю, где Малая Садовая?
— Вот она, рядом!
— Ага, вот спасибо, второй час ищу! — Малый нагло, как показалось есаулу, улыбнулся и сказал: — Закурить не желаете?
— Иди своей дорогой, — буркнул Филатов.
Цокот копыт уже терялся где-то вдали.
Он вернулся обратно на бульвар. Сел на скамью. Там, почти не двигаясь, тупо глядя в одну точку, он просидел больше часа.
Когда Филатов вернулся к Галкиной, та, вопреки ожиданиям, не была в эфирном трансе.
— Боже мой, Иван! — встретила она его с порога. — Пришло письмо от Жоржа Попова.
Есаул выхватил у нее из рук небольшой листок.
«Тетя уехала в Харьков, в Ростов заехать, не смогла, чувствует себя хорошо. Велела кланяться и благодарить за пособие сердечно.
Ж о р ж».
— Откуда это?
— По почте пришло.
— Молодец корнет! Нет, я все-таки должен вмешаться в его дело. Ты сама отведешь меня к Новохатко!
Галкина молча встала и взяла косынку.
— Идем, — сказала она покорно, — мне теперь все равно.
Против ожиданий Новохатко нисколько не разозлился при появлении Филатова. В комнате небольшого домика на окраине были прикрыты по случаю жаркой погоды наружные ставни, а сам хозяин в полотняной рубашке пригласил нежданного гостя к столу.
— Неосмотрительно изволили поступить, Иван Егорович, — мягко сказал Новохатко, — а ну как за вами слежка?
— Не волнуйтесь, — ответил Филатов, — если бы слежка была, то я бы здесь с вами не сидел. Вам известно, что я приговорен к расстрелу?
— Слышали, — Новохатко поскреб лысину. — И про то, как бежали, тоже слышали. Но все же нарушать конспирацию не стоит. Вы, боевые офицеры, привыкли все напролом, — он вздохнул и положил бережно маленький кусочек сахара обратно в жестянку. — Мы вот здесь строим, плетем, открываем вам путь. А придет ваш черед, вы про нас забудете. Скажете: «Мы спасли Россию!»
Филатов молчал.
— Я человек откровенный, Иван Егорович, — продолжал хозяин, — ваш путь будет в генералы, в губернаторы, в министры. А нам? Ступай опять на задворки? В подворотню? А между тем вот сейчас, в трудное время, к кому вы пришли? Ко мне пришли. Вот в чем дело!
Филатов готов был вспылить, но понял, что это будет для него крайне невыгодно.
— Помилуйте, Николай Маркович, — сказал он и сам удивился смиренности своего тона, — ваши заслуги нам хорошо известны. Могу сказать от имени казачества, они не будут забыты.
— Спасибо на добром слове, если бы все так считали!
— Кого вы имеете в виду? — Филатов насторожился.
Новохатко посмотрел на него, словно приценяясь.
Потом, словно решившись, сказал:
— Ну, есть офицеры. Из гвардии, например. Верите ли, руку подать стыдятся, а ведь под одним богом ходим.
— Неуместное чванство, — сухо сказал есаул. — По-моему, теперь прежде всего дело.
— Вот и о вас недавно у меня был разговор с полковником Беленковым, — Новохатко выдержал паузу. — Ему, видите ли, не нравится, почему это чекисты затребовали вас в Ростов. Я-то проверял, вы уж меня простите: конвойного вашего, что на вокзал вас доставил, расстреляли большевики. А полковник все равно свое гнет. А в чем дело? Знает он, что среди казачества вы первый. Настанут «события», можете его потеснить.
Филатов молчал.
— Вот что я вам скажу, господин есаул, — в маленьких глазках Новохатко проявился холодный свинцовый огонек. — Я так понимаю, что вы не зря ко мне пришли. Простите, деваться вам некуда…
Есаул резко встал.
— Не утруждайтесь, господин есаул, сядьте, — продолжал Новохатко. — Так оно и есть, серьезного дела они вам больше не доверят. Но я вам друг, и вы мне верьте, у меня закваска старая. Должны мы с вами, Иван Егорович, о себе подумать. А то будем своими руками для других жар грести. Дело-то близится. Через месяц-другой, глядишь, и перевернется все. Так, первым делом убрать бы нам из штаба господина Беленкова и его правую руку Милашевского; данные у меня кое-какие на них есть.
— Вы так говорите со мной, — криво улыбаясь, сказал Филатов, — будто бы я уже во всем согласен с вами.
— Эх, Иван Егорович, плох бы я был, если б сомневался! Расчета вам никакого нет не согласиться. Вы, я да корнет Бахарев — мы тут их быстро в христианскую веру приведем. Скажу по секрету: князь мне больше доверяет, чем полковнику.
— А где Бахарев?
— А где же ему быть? У меня в надежном месте, мои ребятушки позаботились. Он, между прочим, человек хороший, поговорили мы с ним по душам. Письмо при нем было. От самого епископа Филиппа.
— Это я знаю, — ответил есаул.
В душе он был, конечно, согласен с предложениями Новохатко, но для вида считал необходимым поломаться. Это, конечно, не ускользнуло от Новохатко. И он дал гостю такую возможность. Говорил он откровенно, ничего не скрывая.
Оказалось, что Милашевский вместе с казначеем штаба Долгоруковым давно уже занимаются неприглядными финансовыми комбинациями. После бегства Деникина у Долгорукова остались клише, с которых печатались «донские деньги» — «колокольчики», как их называли в народе за то, что на этих бумажках был изображен Царь-колокол. Раздобыв где-то краски и печатный станок, Долгоруков и Милашевский печатали эти бумажки у Долгорукова в комнате. Когда же в штаб поступали деньги на нужды организации в какой-нибудь другой валюте, они заменяли ее своими «колокольчиками». В отчетах все было шито-крыто, так как деньги шли в основном в отряды Говорухина и Назарова. Филатов был возмущен до крайности.
— Это низость! — говорил он, вышагивая по комнате. — В то время, когда все мы ежеминутно рискуем головой, они думают о корысти. Никакого суда они не достойны. Я сам убью его как собаку!
— Ну зачем же вам рисковать. — Новохатко спокойно налил себе чаю. — Я уж сговорился, как это сделать. Все будет тихо и аккуратно.
— С кем же это вы сговорились?
— Да с вашим корнетом, не возражаете?
14. По русскому обычаю
Балканское полуденное солнце жгло нестерпимо. Его стрелы пробивали даже густую зелень, окружавшую виллу бывшего царского посланника. Вилла эта стояла в аристократическом районе Софии. С недавних пор ее сделал своей резиденцией Врангель.
Из-за жары барон, принявший уже с утра в садовой беседке двух посетителей, решил перенести следующую беседу в кабинет, в глубине дома. К тому же свидание предстояло особое.
В ожидании его Врангель прошелся по затененной дорожке, усыпанной галькой, привезенной с морского побережья. Недавно ее полили, и она сохраняла тонкий, едва уловимый аромат моря, мешавшийся с пряным запахом лавра. Это сочетание снова напомнило барону Крым, горячие дни прошлого лета. Прорыв на Украину, который тогда казался началом победы. Да, это было ровно год назад. Всего год! А кажется — вечность! Барон остановился, в задумчивости обрывая с подстриженного куста твердые, неподатливые листки. Он был под впечатлением последнего визита. Только что у него был уверенный в себе и напористый господин по фамилии Цанков, глава какой-то новой политической группы, названия которой Врангель как следует не запомнил. Он усвоил только одно: господину Цанкову очень не нравится нынешнее болгарское правительство Александра Стамболийского. Не нравится по многим причинам, но прежде всего своими демократическими реформами.
— А вам известно, барон, что говорит Стамболийский о событиях в России? Тот, кто любит русский народ, не будет сожалеть о падении царизма в России! — Врангелю запомнилось, что в этом месте Цанков поднял указательный палец и сделал долгую паузу. — Я уверен, — продолжал он, — в ближайшие месяцы Стамболийский сговорится с большевиками. Вы понимаете?
Это Врангель понимал. Он уже чувствовал, что новое правительство под давлением народного мнения все более неприязненно смотрит на бежавшее из Крыма врангелевское воинство, поначалу расположившееся в Болгарии как у себя дома. Многие симптомы говорили о том, что пора уходить, пока не попросили. Но куда? В десант, только наличными силами? Это было бы равносильно самоубийству.
— Скажите, барон, — вкрадчиво говорил Цанков, — могу ли я рассчитывать, что русская армия, оказавшаяся ныне волею судеб на нашей дружественной земле, в случае возникновения каких-либо внутренних трений будет на стороне людей, стремящихся к истинному благополучию?
Барон применил свой обычный козырь.
— Я солдат, и политика не мое дело, — сказал он.