— Здесь товарищ Миронов, — сказала она, — разыскивает вас, Федор Михайлович, по срочному, говорит, делу. Я ему сказала, что вы заняты, но он… — Секретарша пожала плечами, не найдя нужного слова.
А за спиной у нее уже виднелась кудрявая голова начальника разведки Дончека Павла Миронова. Зявкин вопросительно посмотрел на начальника.
— Вот же, здесь он, — сказал Миронов, бережно отстраняя девушку. — Да говорю же — срочно!
Николаев примирительно махнул рукой:
— Ну заходи, что там стряслось?
Павел Миронов втиснулся, наконец, всей своей могучей фигурой в кабинет. Был он в штатском пиджаке, гороховых новеньких галифе английского покроя. Крепкие ноги бывалого кавалериста туго схватывали поблескивавшие цветом спелой вишни кожаные краги.
— Посмотри на него, — сказал Николаев, — ни дать ни взять — спекулянт с Сенбаза. Только ты, Миронов, чуб свой постриг бы, что ли, — ведь в приличном обществе приходится бывать.
Но Миронов оставил эти слова без внимания.
— Это что же, — сказал он безо всяких предисловий, — вроде насмешка над нами получается? Встретил я сегодня этого нового сотрудника, думал, действительно товарищ опытный, а это, я не знаю… — Миронов на секунду остановился и решительно сказал: — Хлюст какой-то — и только! К тому же птенец, я его пальцем одним задену…
— А вот это не рекомендую, не задевай, — вдруг перебил его Зявкин. — Себе дороже будет. Тебе самому-то сколько лет?
— Двадцать пять.
— Ну, значит, вы с ним почти годки. Я Лошкарева немного знаю, — сказал Николаев. — Где поселили его?
— На Торговой улице.
— Сам-то хоть не появлялся там?
— Обижаете меня, Федор Михайлович.
— Ну хорошо! А что касается Лошкарева, то внешность его тут ни при чем. Тебе как разведчику пора бы понимать.
— Да ведь обидно, значит, мы вроде своими силами не можем справиться, не доверяют нам? — криво улыбнулся Миронов.
Николаев решительно поднялся со своего места.
— Ты вот что, товарищ Миронов, — сказал он, — говори, да не заговаривайся. Ежели бы тебе не доверяли, так ты бы здесь и не был. Неужели не ясно, что для этой операции нужен человек, которого в городе никто не знает?
Миронов в сомнении покачал головой.
— Не знаю, — сказал он, — только очень уж он какой-то хлипкий — интеллигент, одним словом. И вообще не внушает…
— Чего он тебе не внушает? — спросил Зявкин. — Этот парень с малых лет на конспиративной работе. Ты вот что, Павел, для связи с нами назначь ему Веру Сергееву. Ни сам, ни твои ребята около Лошкарева вертеться не должны. Он пусть пока сам делает что знает. Веру я буду инструктировать сегодня. Встретимся с ней за Доном. Обеспечишь это дело. Ну, а сейчас пока садись, послушай.
Миронов вздохнул и, все еще не согнав с лица недовольное выражение, присел в старое кресло. Все, о чем Зявкин докладывал Николаеву, было ему в общих чертах знакомо. Он сам не далее как два дня назад разговаривал с сотником Поповым. На свой характер, он тотчас бы арестовал Галкину, устроил ей очную ставку с Поповым или хотя бы установил за ней тщательное наблюдение.
Они просовещались еще минут сорок. Миронов почти не вмешивался. Только один раз, когда он услышал, что за Галкиной не следует пока устанавливать наблюдения, запротестовал:
— Так она сбежит, скроется.
— Вот ежели установим наблюдение, то непременно сбежит, — сказал в ответ Николаев. — Учти, что вокруг нее не гимназисты ходят, а господа контрразведчики, этих на мякине не проведешь, клевать не станут. Уверен, что они и за тобой наблюдают не первый месяц.
— Вот мы и дадим им не мякину, а зернышко, — вставил Зявкин, — пусть клюнут.
— Но помяните мое слово, эта мадам смотается, — угрюмо сказал Миронов.
На том разговор и закончился.
«Драгоценная Аня!
Шлю привет и целую крепко! Аня, меня на днях расстреляют.
Напиши домой, сообщи им, где мое золото. А часть можешь себе оставить, ту, что у тебя. Карточек моих дома много, возьми себе на память. Целую вечно, и прости!
И в а н».
Анна Семеновна присела на хозяйкин сундук, стоявший в углу прихожей. Ее изящная муфточка покатилась на пол.
Боже! Иван арестован! Его расстреляют; может быть, расстреляли уже? Когда написано это письмо? Она снова посмотрела на записку. В углу стояли еле заметные буквы: «Екатеринодар, 29 марта». Прошла целая неделя; может быть, она держит в руках записку покойника?
Анна Семеновна вошла обратно в комнату, медленно сняла с себя пальто. Одна мысль преследовала неотвязно: за что именно арестовали Ивана? Если это связано с теми поручениями, которые она передавала ему, то…
Она живо представила себе, как в эту ее тихую, полутемную комнатку врываются пьяные солдаты (в том, что они будут пьяные, она почему-то не сомневалась), ее хватают и увозят туда, в большой дом на Садовой.
Но, может быть, что-нибудь другое? Тогда — золото!
Анна Семеновна прошлась по комнате и вздрогнула: за дверью послышался шум. Схватив с комода сумочку, в которой у нее лежал маленький вороненый браунинг, она стиснула ее у груди, не в силах пошевелиться. Тихо. Должно быть, кошка. И тут новый кошмар свалился на нее. В углу мелькнула какая-то тень; и прежде чем она сообразила, что это ее собственное отражение в зеркале, ее уже била нервная лихорадка.
Она вплотную подошла к зеркалу; в упор на нее смотрело бледное лицо с близко поставленными темными глазами. Оно казалось белее от темной косы, лежавшей на плече.
— Нет, так с ума можно сойти! — сказала Анна Семеновна вслух и сама не узнала своего голоса.
Она решительно подошла к комоду. В углу самого нижнего ящика пальцы ее нащупали большую аптекарскую склянку. Открыв притертую стеклянную пробку, она брызнула содержимым на тонкий платок. По комнате поплыл острый запах эфира.
К эфиру Анна Семеновна привыкла еще сестрой милосердия в деникинском госпитале. На этот раз ей пришлось применить солидную дозу, прежде чем в ее одурманенной голове не поплыло все вместе: кошка, золото, Иван… Как подкошенная Анна рухнула на низкую кровать, стоявшую за ширмой.
…Проснулась она в полной темноте от настойчивого стука в дверь. Не понимая и не вспомнив еще ничего, она зажгла лампу, держась за стену, дошла до двери и открыла.
Перед ней стоял человек в зеленоватом, тонкого английского сукна казакине, отороченном барашком, в казачьей кубанке, которая как-то не очень шла к его явно интеллигентному молодому лицу с офицерскими темными усиками. Лицо его Анне Семеновне показалось знакомым, только она никак не могла вспомнить, где и когда именно его встречала.
— Прошу прощения, сударыня, — сказал молодой человек, — могу ли я видеть Анну Семеновну Галкину?
Голос пришедшего и свежий воздух, ворвавшийся в дверь, вернули Анне Семеновне ощущение реальности происходящего.
— Входите, — сказала она. — Галкина — это я. С кем имею честь?
Молодой человек не спешил отвечать. Он снял кубанку и шагнул через порог. В комнате, потянув несколько раз носом, он повернулся к Анне Семеновне, все еще стоявшей у дверей с лампой в руках, и сказал:
— Эфиром изволили баловаться? Не одобряю!
У Анны Семеновны в голове трещало и гудела, развязность незнакомца вывела ее из оцепенения.
— Что вам за дело до этого? — раздраженно сказала она и прибавила огня в лампе. — И вообще прошу назвать себя.
— Мое имя вам незнакомо, — ответил гость, — а насчет эфира, то я так, из медицинских соображений. Необычайно вредно.
— Говорите, что вам надо? — уже не на шутку разозлилась Анна Семеновна.
— Извольте, — молодой человек пожал плечами. — Прочтите вот это письмо. — И он протянул ей сложенный вчетверо лист бумаги.
— Боже мой! Опять письмо! — Анна Семеновна с трудом поставила лампу на стол и присела рядом.
«Дорогая Аннет!
Человек, который принесет тебе это письмо, заслуживает всякого уважения и доверия. Он многое уже совершил для общего дела. Доверься ему, и вместе вам удастся облегчить мою судьбу. Прошу тебя об этом в память о папе.
Любящий тебя Ю р и й».
В голове у Анны Семеновны был какой-то сумбур. Иван Филатов, теперь Жорж Попов! Она знала, что Жорж полтора месяца назад был арестован. Теперь они оба как бы объединились в ее представлении. Она ощутила странное и таинственное чувство, какое бывало у нее в прежние годы на спиритических сеансах.
«Нет, я все-таки где-то видела его», — подумала она, глядя на пришельца, а вслух сказала:
— Кто вам дал это письмо?
— Позвольте прежде представиться, — ответил он. — Корнет Бахарев Борис Александрович.
Он слегка поклонился и прищелкнул каблуками.
— Письмо не далее как вчерашнего дня я получил из собственных рук Юрия Георгиевича. Он очень настаивал, чтобы я зашел к вам.
— Но ведь он арестован?
Гость пожал плечами.
— К сожалению, не один он. Мне тоже долгое время пришлось разделять с ним судьбу. Но, слава богу…
— Значит, вы были вместе с ним! Как же вам удалось… — Она остановилась в поисках слова.
— Нет, нет, — сказал Бахарев, — не волнуйтесь, я не бежал. Видите ли, когда мы с вами будем больше знакомы, — он сделал многозначительную паузу, — я смогу подробнее рассказать. Деньги значат кое-что и в наше время.
Анна Семеновна почувствовала, что мистика тает.
— Так чего же вы хотите от меня? — спросила она.
— Я? — недоуменно переспросил гость. — Я — совершенно ничего. Юрий взял с меня клятву, что я обращусь к вам, и мы вместе попытаемся вызволить его. В данном случае я невольник чести.
— Ах вот оно что! А как вы думаете это сделать?
— У меня есть кое-какие связи, я мог бы…
Анна Семеновна задумалась. Почему-то больше всего ее занимала мысль, где она видела этого человека раньше.
Заметив, что гость все еще стоит, она сказала:
— Садитесь.
— Собственно говоря, — начал он, — может быть, Попов питал какие-то ложные иллюзии, и вы вовсе не намерены входить в его дела? В таком случае… — гость сделал попытку привстать.
— Нет, нет, — Анна Семеновна положила руку на плечо гостя. — Расскажите мне о Жорже.
Она слушала давно известную ей историю Жоржа Попова о том, как сам генерал Корнилов прикрепил ему на шею «Анну с бантом», о том, как он скрывался, потом как голодал, как, наконец, в тюрьме непрерывно рассказывал своему товарищу о любви к ней, а сама думала совсем о другом — о первом письме, полученном ею сегодня, об Иване Филатове.
— Это хорошо, — сказала она наконец. — Хорошо, что боевые друзья не оставляют друг друга в беде. Но… — Она остановилась и вытерла слезы платочком, все еще зажатым в кулаке, — может быть, я буду непоследовательной, но есть случай более экстренный и трагичный.
Она протянула Бахареву записку, полученную утром. Анна Семеновна видела, что корнет был искренне потрясен содержанием этих нескольких слов. Он вскочил и прошелся по комнате.
— Иван Егорович? Я знаю его. Когда вы получили это письмо?
— Сегодня!
— И вы все еще здесь? А не кажется ли вам странным, что человек, который принес его к вам, не счел возможным зайти? Вам немедленно нужно переменить квартиру!
— Сейчас? Но, боже мой, куда же я пойду?
— Это я беру на себя. — Корнет Бахарев картинно повернулся, и в свете разгоревшейся лампы Анна Семеновна внезапно узнала это лицо, вспомнила, где она его видела. Ну конечно! Он похож на Лермонтова.
— Итак, — говорил он, — долг товарищества повелевает мне взять вашу судьбу в свои руки. Завтра утром я отправляюсь в Екатеринодар. Я не пожалею жизни, чтобы спасти Ивана. А сейчас собирайтесь. Вы будете жить в другом месте.
У нее не было ни сил, ни желания возражать. К ней вернулись утренние страхи. Через полчаса они уже шагали по городу.
5. Отрывки из одного разговора
Ранним утром по ростовскому бульвару не спеша прогуливались два человека. Один из них, в старом купеческом картузе, какой любили носить лавочники и приказчики, с висячими усами подковой, был плотен, нетороплив. Второй — в инженерской фуражке и старом потертом пальто, с бархатным воротником — ростом велик, прям, чисто выбрит. Он нес в руках полированную ясеневую трость, на которой были видны следы снятых украшений.
Человек в картузе говорил тихо, мягко и вкрадчиво:
— Помилуйте, Александр Игнатьевич, я ведь и сам человек не новый, знаю, чего можно, чего нельзя. Поверьте, не стал бы вас тревожить, если бы не такой казус.
— Казус! — перебил его человек с тростью. — У вас вечно, друг Новохатко, казусы. Подумаешь, девчонка сбежала. Испугалась, значит. Дура, истеричка. Мне давно известно, что она кокаин нюхает!
— Эфир! — уточнил усатый. — Но позвольте заметить вам, что сбежала не просто девчонка, а связная…
— Потише вы со своими терминами! Не дома. Я еще не знаю, от чего будет больше вреда — от нашей с вами встречи или от ее побега. Что она, в сущности, о нас знает, кроме адреса Валерии? Ничего. Надеюсь, указания Филатову передавались в зашифрованном виде?
Человек в картузе внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Вы что же, Александр Игнатьевич, считаете меня, простите, глупцом?
— Ну, не сердитесь, Новохатко, вам известно, как мы вас ценим. Но, сказать по правде, в штабе были раздражены, узнав о последней вашей акции. Ну чего вы добились, убив четырех комиссаров? Ровно ничего. Труднее стало работать, и несколько нужных нам офицеров оказались за решеткой.
— Хорошо вам рассуждать, Александр Игнатьевич, а у меня в городе двести человек боевых офицеров. Их без дела держать нельзя — раскиснут.
— Но объясните же им, что сейчас не то время. Нужно быть наготове. Растолкуйте им это. Все мы горим ненавистью к большевикам, но…