8. КУЗИНА СИБИЛЛЬ
На резком лице старика отразилось полное удовлетворение и отчасти удивление, при виде этого знака нашего внезапного примирения. Его прежний гнев улегся, но несмотря на ласковый тон его голоса, я видел, что кузина смотрела на него с недоверием.
– Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг, – сказал он, – я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен, Сибилль, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не затруднит это!
Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад предложению дяди, тем более, что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей оригинальной кузиной которая так много сказала мне и, казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение против ее же отца, и почему она так стремилась узнать о моих сердецчных делах? Эти вопросы особенно занимали меня. Мы пошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибилль показывала мне свои владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она, а не я.
– Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда их обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом приводила меня в очаяние.
– Да, мы долго жили здесь, задумчиво ответил я, -Кто знает?! Может быть, и это все к лучшему: отныне мы должны сами себе пробивать дорогу! – Вы говорили, что идете на службу к императору?
– Да!
– Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда. – Да, я слышал об этом.
– Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции? – Я никогда не пытался вредить императору, а теперь я хочу идти просить его принять меня на службу.
– Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю вас, что все, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы явились с карманами полными английских денег и с сердцем, склонным к отмщению и к измене! Не так ли, Луи?
– В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда был французом.
– Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!
– Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.
– Судите об отце не по его словам, а по его делам, – сказала она, в знак предостережения подымая палец кверху, – и кроме того, если вы не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что я предостерегала вас от приезда сюда!
– Вашу гибель?! – воскликнул я.
– О, да! Он не остановится даже перед этми. Ведь он же убил и мою мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ее сердце. Теперь вы, я думаю, понимаете, почему я говорю так о нем!
И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и глаза Сибилль блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу ее души!
– Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько часов, Луи, – сказала она.
– С кем же вы могли говорить свободнее, чес с вашим близким родственником по крови и по духу?!
– Все жто верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с новой силой возрастали во мне, когда отец ввел вас в комнату. – Да, это не укрылось от меня, – сказал я, – мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого. – Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих, – сказала она. – Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня… – Почему для вас? – удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.
– Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.
– Мое счастье зависит от любимой женщины, – сказал я, – но все же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным? – Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, – сказала она; – если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.
Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения. – Вы правы! – воскликнул я.
– Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами. Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.
– Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали, – проговорила она. В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить последнего их представителя!
Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться! – Но ведь он же знает, что важе сердце принадлежит другому, – сказал я.
– Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя, но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей дороги!
Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве можно было предположить, что эта гордая, сильная духом девушка любила то несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя Сибилль. Оно было написано на первом листе книги: «Люсьену от Сибилль» гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о предмете его страсти.
– Люсьен горячая голова и быстро увлекается, – сказала она. – За последнее врея он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они переговоривались между собою. Я босюь, что это не доведет его добра: Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время он слишком увлекается политикой!
Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое попал ее возлюбленный. Пока я колебался, Сибилль с инстинктом любящей женщины угадала, что происходило во мне.
– Вы знаете о нем что-нибудь? – почти крикнула она. – я знаю, что он отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем? – Его зовут Лесаж?
– Да, да, Люсьен Лесаж!
– Я… я… видел его, – запинаясь, проговорил я.
– Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы видели его? Что случилось с ним?
В припадке тревоги Сибилль схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей все, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидел на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилль, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие, как уголья, глаза, бросилась к ним навстречу.
– Отец, что ты сделал с Люсьеном? – простонала она.
Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным ненависти и презрения взглядом дочери.
– Мы поговорим об этом впоследствии, – в замешетельстве сказал он. – Я хочу знать сейчас же и здесь, – крикнула она. Что ты сделал с Люсьеном?
– Милостивые государи, – сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне, – я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее самым близким другом. Даже эти родственные соображение не помешали мне выполнить мой долг по отношению к императору. Мне, конечно, было только труднее исполнить его!
– Очень сочувствую вашему горю, – сказал гусар.
Теперь Сибилль уже обратилась прямо к нему.
– Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?
– Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.
– Я прошу сказать мне только правду. Куда вы поместили его? – Он в лагере императора.
– За что вы арестовали Лесажа?
– Ах, m-lle, право же не мое дело мешаться в политику! Мой долг – владеть саблей, сидеть на лошади и повиноваться приказаниям. Оба эти джентльмена могут подтвердить, что я получил от полковника Лассаля приказание арестовать Лесажа.
– Но что он сделал, и за что вы его подверги аресту?
– Довольно, мое дитя, об одном и том же, – строго сказал дядя, – если ты продолжаешь настаивать на этом, то я скажу тебе раз навсегда, что Люсьен Лесаж взят, как один из покушавшихся на жизнь императора, и что я считал своей обязанностью предупредить преднамеренное убийство. – Предатель! – крикнула девушка, – ты сам послал его на это страшное дело, сам ободрял, сам не давал вернуться назад, когда он пытался сделать это! Низкий, подлый человек! Господи, что я сделала, за какие грехи моих предков я обречена называть моим отцом этого ужасного человека? Дядя пожал плечами, как будто желая сказать, что бесполезно убеждать обезумевшую девушку. Гусар и я хотели уйти, чтобы не быть свидетелями этой тяжелой сцены, но Сибилль поспешно остановила нас, прося быть свидетелями ее обвинений. Никогда я не видел такой всепожирающей страсти, которая светилась в ее сухих, широко раскрытых глазах.
– Вы многих завлекали и обманывали, но никогда не могли обмануть меня! О, я хорошо знаю вас, Бернак! Вы можете убить меня, как это сделали с моей матерью, но вы никогда не заставите меня быть вашей сообщницей! Вы назвались республиканцем, чтобы завладеть этими землями и замком, не принадлежавшими вам! А теперь вы стали другом Бонапарта, изменив вашим старым сообщникам, которые верили в вас! Вы послали Люсьена на смерть! Но я знаю ваши планы, и Луи тоже знает их, и смею вас уверить, что он отнесется к ним так же, как и я. А я лучше сойду в могилу, чем буду женою кого-нибудь другого, а не Люсьена.
– Ты не сказала бы этого, зная каким жалким и низким трусом высказал себя Люсьен. Ты сейчас вне себя от гнева, но когда придешь в себя, сама будешь стыдиться, что публично призналась в своей слабости. А теперь, лейтенант, перейдем к делу. Чем могу служить?
– Я, собственно говоря, к вам, m-r де Лавалль, сказал мне гусар, презрительно поворачиваясь к дяде спиной. Император послал меня за вами с приказанием немедленно явиться в лагерь в Булони.
Мое сердце захолонуло от радостной вести, – я мог бежать от дяди! – Не желаю ничего лучшего! – воскликнул я.
– Лошадь для вас и эскорт ожидают нас у ворот.
– Я готов следовать за вами!
– К чему такая поспешность, ведь вы, конечно, позавтракаете с нами? – сказал дядя.
– Приказания ипператора требуют большей аккуратности в исполнении, – твердо сказал молодой человек. – Я и так потерял много времени. Мы должны быть в дороге через пять минут.
При этих словах дядя взял меня мод руку и тихонько пошел к воротам, в которые только что прошла Сибилль.
– Я бы хотел переговорить с тобой об одном деле прежде, чем ты покинешь нас. Так как в моем распоряжении слишко мало времени, то начну с главного. Ты видел Сибилль, и хотя она несколько сурово обошлась с тобою сегодня утром, я могу тебя уверить, что она очень добрая девушка. По ее словам, она говорила тебе о моем плане. Я не знаю, чо может быть лучше, как повенчать вас, чтобы раз навсегда покончить вопрос о том, кому принадлежит это имение.