Ничем не обнаружив, что она заметила, как князь вздрогнул, коснувшись ее руки, женщина продолжала:
– Вот, монсеньор, проект, согласно которому император обещает вернуть вашей светлости земли миланского княжества, захваченные французами во время войны 1515 года…
Земли, которые Франциск I присвоил… Фульвио Фарнелло подавил вспышку радости, сверкнувшей в его глазу. Он встал и подошел к столу, заваленному картами и старинными манускриптами.
– Вне всякого сомнения, мадам, его величество император может рассчитывать на искреннее содействие Леопарда…
Прочитав проект договора и обсудив с дамой отдельные детали, князь Фульвио хлопнул в ладоши. В комнате тут же появились два пажа с зажженными факелами.
Следуя за пажами и провожая посетительницу, князь спустился с нею по парадной лестнице до самой выходной двери дворца. У бронзового портала ее ждал портшез на колесах и четыре лакея.
Из портшеза тут же вышел, чтобы помочь хозяйке, странный карлик с огромной головой, шляпу которого украшали желтые перья.
– Мой оруженосец свяжется с вашей светлостью, если возникнет необходимость, – шепнула наперсница Карла V, указав на карлика. – Он появится ночью, и ваши люди впустят его, услышав пароль «Сен-Симеон»…
В знак согласия Фульвио учтиво поклонился своей таинственной гостье.
Шурша шелками, она поднялась в портшез. За ней последовал карлик. Односложный приказ, и лакеи двинулись почти бегом, таща за оглобли упряжку.
Князь Фарнелло постоял еще несколько мгновений на мраморном крыльце, провожая глазами фонари, удалявшиеся в сторону церкви Санта Феличита. Осталось ощущение какой-то неприятной тяжести. Эта женщина оставляла за собой шлейф едких духов, вызывавших у него сильную тревогу.
Вернувшись во дворец, Фульвио быстро поднялся в свои покои и вызвал Паоло.
– Монсеньор удовлетворен? – спросил верный слуга. В нескольких словах князь ознакомил его с сутью предложенной ему сделки. Глубокая складка появилась на лбу Паоло.
– Пусть ваша светлость подумает еще… Английский король враг не из легких… но император в роли друга еще опасней…
– Я знаю, – обронил Фульвио.
– Это все равно, что играть с огнем, – упорствовал Паоло.
– Всего лишь способ действовать по-иному… Однако, как добрый христианин, я не оставлю папу в неведении относительно того, что затевается… Если его святейшество захочет предупредить англичанина об отъезде француза, я не смогу помешать ему в этом!..
Увидев растерянность на лице Паоло, князь Фарнелло не смог подавить улыбку.
– Не думаешь же ты всерьез, что я дам заманить себя в ловушку?
– Не хотелось бы, монсеньор, потому что, между нами говоря, не нравятся мне происки вашей посетительницы.
– Отчего же?
– Я случайно увидел, как ее карлик расспрашивал этого болтуна Пикколо…
– Расспрашивал?
– Да, и мне это совсем не понравилось… нет, нет и еще раз нет…
– Черт тебя побери! – воскликнул Фульвио. – Прекратишь ты бубнить одно и то же? А теперь, раз уж начал, говори, что знаешь! Что делал карлик, пока я разговаривал с его хозяйкой?
– Этот урод вошел во дворец, проскользнул на второй этаж и там расспрашивал Пикколо… про принчипессу Зефирину… Он хотел знать все: правда ли, что она исчезла… нашли ли ее… хорошо ли она себя чувствует… Я перехватил это чудовище в тот момент, когда он, воспользовавшись невниманием охранника, собирался проникнуть в апартаменты княгини…
– Моя… жена под надежной охраной, – усмехнулся Фульвио. – Кстати, как она себя чувствует?
– Доктор… желает вас видеть, ваша светлость, как раз по этому поводу, – осторожно ответил Паоло.
Новость, которая, казалось, должна была обрадовать князя, подействовала на него удручающе. Температура, буквально сжигавшая Зефирину, продолжала расти. Фиалковая эссенция, ирисовый порошок, кипрская микстура, кровопускание из ног и ушей, – ничто не помогало.
Молодая женщина, судя по всему, умирала.
Глава VII
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ
Несмотря на то, что Зефирина уже много дней находилась в бреду, она отчетливо сознавала, что умирает. Лихорадка, охватившая даже мозг, ни на миг не оставляла ее.
Сжигаемая внутренним огнем, она то впадала в полную прострацию, то вдруг приходила в необыкновенное возбуждение. Рой сменявших друг друга образов и видений стремительно проносился за непреодолимым барьером ее плотно сомкнутых век.
– Мишель… – крикнула Зефирина, проваливаясь в черную дыру.
Однако до собравшихся у ее постели не доносилось ничего, кроме едва уловимых вздохов, с трудом вырывавшихся из плотно сжатых губ.
– Мишель… – снова и снова повторяла умирающая. Откуда-то до нее доносится странное и прекрасное пение. Но слова песни путаются, сталкиваются…
Ночь проводя рядом с тайным ученьем,
Днем в одиночестве силы тая,
Светоч, покинув уединенье,
Счастье несет тем, чья вера сильна…
Зефирина тянет дрожащие руки в пустоту. Ей навстречу движется Мишель Нострадамус… Он шествует прямо по облаку… Восторженная улыбка освещает лицо больной. Она силится встать, но чьи-то руки ласково удерживают ее. На лоб Зефирине кладут холодные примочки. Она отбивается. Ей очень хочется подойти к своему другу, молодому и очень ученому врачу и астрологу из Салон-де-Прованса. Он-то действительно любил ее… Ей не следовало покидать его, даже ради Гаэтана.
Доктор Нострадамус протягивает руку к молодой женщине. Он касается своими прохладными пальцами ее пылающего лба. От этого прикосновения больная сразу успокаивается.
«Вы позвали меня, и я пришел. Я люблю вас, Зефирина, и никогда вас не забуду… Вот почему я здесь… Ночью, сидя в своем кабинете, я услышал вас…»
«Я умираю, Мишель…» – со вздохом сказала она.
«Не сдавайтесь, боритесь, божественная Зефирина…»
«У меня больше нет сил, Мишель, я очень устала…»
«Ничего, сейчас вы примите питье, настоянное на травах Прованса, которое я приготовил специально для вас…»
В бреду Зефирина отчетливо видит Мишеля Нострадамуса. Он протягивает ей золотой кубок. От сильной жажды у Зефирины пересохло горло. Питье ей нравится, и она пьет, пьет, не останавливаясь, этот животворный напиток.
Ослабев от сделанного усилия, она снова падает на подушки. Мишель Нострадамус удаляется в облака.
«О, нет, нет, Мишель, не уходите… – кричит ему вслед Зефирина. – Если вы покинете меня, я умру…»
Она вся дрожит от негодования. Обратив взор к уходящему Нострадамусу, Зефирина молит:
«Помоги мне… наверное, если бы я захотела, моя судьба стала иной, Мишель?.. Скажи мне правду… Верно ли я поступила, убежав от него? Он лгал, говоря, что хочет сделать меня счастливой… Должна ли я была последовать за Гаэтаном? Мишель, вернись…»
Подчинившись умирающей, ясновидящий снова приблизился к ней. Его тонкие губы подули на веки Зефирины. Теплые ладони помассировали затылок и лоб. От этого прикосновения ей стало очень хорошо. Такое же ощущение мира и целительного покоя, как однажды ночью в Салон-де-Прованс[15], разлилось по всему телу. «Скоро солнце взойдет. Я больше не могу здесь оставаться… Верьте, однажды все прояснится… вы узнаете правду… Петух прокричал трижды… Мне надо спешить… Я люблю вас… теперь спите… спите, я так хочу, божественная Зефирина, моя родная, любовь моя…»
Зефирина немного успокоилась. Она поняла, что ее друг Мишель, преодолевающий, благодаря волшебству, время и пространство, глубокой ночью пришел к ней на помощь.
Ей хотелось позвать его:
– Нострадамус… Нострадамус!
Зефирина схватилась за чью-то руку. Веки ее чуть приоткрылись. Взор наткнулся на огромную тень, склонившуюся над ней.
– Княгиня смотрит на вас, монсеньор! – прошептал чей-то голос.
Губы Зефирины зашевелились. Она хотела заговорить, но ничего не получилось. Зефирина снова закрыла глаза.
– Боже милостивый, она скончалась, – простонала мадемуазель Плюш.
– Нет, я думаю, она спит…
* * *
В течение долгих восьми дней Зефирина находилась между жизнью и смертью.
После «посещения» Нострадамуса молодая женщина молча боролась с паутиной, пытавшейся затянуть ее в черную бездну.
Однажды утром Зефирина открыла глаза. Она была так слаба, что не могла позвать тень, которая, как ей показалось, спит на подстилке у очага. Она попробовала с большим трудом повернуться на постели. Какой-то шнурок был привязан к ее руке. Зефирина пошевелилась. Зазвенел колокольчик и разбудил спящую тень.
– Зефирина… Мадемуазель… Артемиза Плюш устремилась к больной.
– Sante… Sardine… Souci… Saucisse[16]…
На самом верху украшенного гербом балдахина, радостно захлопал крыльями Гро Леон.
– Маленькая моя Зефирина, э-э… ваша светлость… Как вы себя чувствуете? – спросила Плюш.
Не отвечая на вопрос, Зефирина обвела усталым взором роскошное убранство незнакомой ей комнаты. Что за двери из золоченого дерева, шкафы, столы и столики с выгнутыми ножками, сундуки, канделябры, искусно изготовленные из дерева и драгоценных металлов? Какой удивительный паркет с геометрическим рисунком и эти восточные ковры! Что это за мраморные статуи и современные полотна с так живо изображенными на них цветами и фруктами, развешенные по стенам, обитым гобеленами?
– Где я? – прошептала Зефирина так тихо, что Плюш едва расслышала.
– Как где, во Флоренции.
– Во… Флоренции! – повторила Зефирина.
– Во дворце Фарнелло…
– А-а…
– У князя Фарнелло!
– Фар… нелло…
Казалось, Зефирина не понимает.
– У вашего мужа, Фульвио Фарнелло… – мягко настаивала мадемуазель Плюш.
– У моего… мужа… – с трудом произнесла Зефирина.
Плюш была поражена ее бледностью, выделявшейся даже на фоне кружевной подушки, и совершенно безразличным взглядом.
«Лишь бы только разум ее окончательно не повредился…» – подумала добрая мадемуазель с тревогой.
А вслух сказала:
– Вы нас так напугали, моя маленькая Зефирина. Буквально все во дворце молились за вас и заботились, кто как мог. Сам монсеньор приходил к вашей постели каждую ночь. Он приказал разбросать на улицах вокруг дворца побольше соломы, чтобы заглушить стук проезжающих экипажей, так мучивший вашу бедную головку. Монсеньор Фарнелло уж и не знал, что делать… Он пригласил для вас самых лучших докторов и даже сельских лекарей, которых его светлость привез откуда-то издалека…
Добрая Плюш упорно била в одну точку. Но понимала ли Зефирина? Ее поведение заставляло усомниться в этом. Не ответив ни слова своей дуэнье, она отвернула голову, лежащую на батистовых подушках.
– Вам надо выпить немного куриного бульона, – решительно заявила мадемуазель Плюш.
Хлопнув в ладоши, старая дева позвала двух служанок с приветливыми лицами.
С их помощью Зефирина проглотила без всякого аппетита несколько ложек укрепляющего питья. Ей сменили рубашку.
«Да, ее не назовешь толстушкой, нашу красавицу, а уж как худа стала, как худа…» – размышляла Плюш.
Она с отчаянием смотрела на красивое, но ставшее почти прозрачным тело Зефирины.
Того же мнения был, похоже, и Гро Леон, который с грустью каркал:
– Squelette… Sardine[17]…
В другое бы время Зефирина посмеялась над образным словарем говорящей птицы, начинавшимся почему-то всегда с буквы «S». Но сейчас, измученная сделанными усилиями, она снова уснула.
На следующий день больная вышла из состояния апатии на большее время, и даже слабым голосом задала Плюш несколько вопросов:
– Какой сегодня день?
– Вторник, мадам, – ответила дуэнья. – Осталось две недели до окончания карнавала…
– А… окончание карнавала… – повторила Зефирина странным голосом.
– Вы к тому дню будете совершенно здоровы, моя дорогая, – сказала Плюш, взбивая кружевные подушки. – Снова сможете совершать верхом приятные прогулки и исполнять роль хозяйки…
Хотя и с некоторым колебанием, но Артемиза Плюш сделала ударение на последнем слове.
«Лучший способ излечить ее, – решила старая дева, – это говорить с ней немного порезче, заставить ее осознать раз и навсегда, что она замужем… Что ж, тем хуже для маленького шевалье Гаэтана… Надо помирить ее с князем, если только это еще возможно… такой красивый мужчина… Слово Плюш, я этого добьюсь…» – думала Плюш, на которую теперь Фульвио полностью полагался.
Аккуратно расставляя на столе тарелочки и оловянные баночки, Плюш, будто не замечая недовольства на лице Зефирины, продолжала рассуждать:
– Когда вам станет немного получше, маленькая моя Зефирина, мы вымоем ваши прекрасные волосы, я заплету их и сделаю вам прическу. Тогда вы примите монсеньора и объяснитесь с ним, ничего не тая… Взгляните, какие цветы принес вам его светлость…
Плюш с восторгом указала на живописный букет сиреневых цветов, стоящих в вазе на маленьком столике.
Улыбка застыла на лице Артемизы Плюш, когда Зефирина резко бросила:
– Нет, я не желаю его видеть…
– Но, моя маленькая Зефирина, это же ваш муж…
– Замолчите, Плюш, не говорите мне о нем…
Лишившись дара речи, Плюш беззвучно открывала и закрывала рот, точно выброшенная на сушу рыба. В этот момент очень кстати вошел доктор Калидучо:
– Ну, как поживает сегодня наша больная? О, да ее светлость выглядит совсем неплохо… Еще немного, и княгиня сможет верхом совершать приятные прогулки, не правда ли, мадемуазель Плюш?
В следующие дни выздоровление пошло быстрее. Зефирина теперь хорошо ела, и силы возвращались к ней. Камеристки готовили для нее жасминовые ванны, девица Плюш вымыла ей голову в гвоздичном отваре, потом высушила всю копну волос при помощи нагретых над печью льняных полотенец.
Причесанная и надушенная, Зефирина обретала прежний вид, но теперь выглядела более мягкой в своей слабости и даже, кажется, более красивой, чем раньше. Болезнь обострила ее черты и утончила овал лица.
Ей уже не требовалась помощь Плюш, чтобы надеть халат из полупарчовой ткани и даже добраться до кресла, стоящего у окна.
Сидя в нем без чтения, без движения, ни о чем не спрашивая, замкнувшись в каком-то сумрачном уединении, она проводила долгие часы, глядя, как Гро Леон летает над кустами, любовно подстриженными целой армией садовников. Это странное состояние очень беспокоило дуэнью. Она сообщила об этом доктору Калидучо. А врач был доволен. Он вылечил тело. Что же касается души, то это за пределами его возможностей!
«Ее, по-видимому, гложет какая-то болезненная злоба, которая может привести к новым взрывам… у нее нет матери… Значит, действовать надо мне, и не мешкая…» – решила Плюш.
На следующее утро, а это было воскресенье, добрая дуэнья, подхватив руками фижмы, понеслась наверх, в апартаменты Фульвио.
– Монсеньор, – решительно начала Плюш. – При всем уважении, которое я питаю к вашей светлости, я хочу знать, каковы ваши намерения…
Князь был занят тем, что вместе с Паоло складывал в сундук оружие, камзолы и манускрипты. Услышав слова Плюш, он резко выпрямился.
– Ваша светлость отправляется в путешествие? – пролепетала дуэнья.
– Завтра на рассвете, в Рим, мадемуазель Плюш, – подтвердил Фульвио.
– Но, монсеньор… а…
– Что будет с вашей госпожой? Вас ведь это беспокоит? Успокойтесь, мадемуазель Плюш, княгиня Фарнелло сможет вернуться во Францию… вообще может ехать куда захочет и жить, где ей понравится… Паоло вручит ей деньги в сумме, равной выкупу маркиза де Багатель. Пикколо и еще шестеро моих людей проводят вас до Валь-де-Луар, если таково будет ее желание…
– Но…
От волнения Плюш вынуждена была сесть на табурет, а Фульвио между тем продолжал:
– Я должен лично вас поблагодарить, мадемуазель Плюш, за вашу преданную заботу о… (возможно, он хотел сказать «о моей жене»?)… о донне Зефире. Примите это в знак моей признательности…