И она снова запела:
У янки - фрегат, и янки - моряк!
Мы в бой по волнам летим!
И видит враг наш звездный флаг
Под небом голубым…
Она прошла через цветник, поднялась на веранду и исчезла за дверью.
Я стоял разочарованный, оскорбленный, огорченный. Я застыл на месте в полной растерянности, не зная, что мне делать дальше.
Глава LV. Добровольцы
Сестра сдержала слово. В течение всего дня и до полудня следующего я ее не видел. Затем она вышла из своей комнаты в амазонке, приказала оседлать Белую Лисичку и уехала одна.
Я чувствовал, что не имею никакого влияния на своенравную девушку и что нечего и пытаться наставлять ее. Она не считается с авторитетом брата, сама себе хозяйка и всегда будет поступать по-своему. После вчерашнего разговора у меня пропала охота вмешиваться в дела Виргинии. Она знала мою тайну, и поэтому любой мой совет будет ею отвергнут. Я решил держаться в стороне, пока не наступит решительный момент.
В течение нескольких дней наши отношения были весьма прохладными, что очень удивило мать, но она ни о чем не спрашивала. Мне показалось, что мать стала относиться ко мне не так сердечно, как прежде. Она рассердилась на меня за дуэль с Ринггольдом. Узнав о ней, она очень огорчилась и, когда я вернулся домой, упрекала меня за это, считая, что я один виноват в этой истории. Почему я так грубо поступил с Аренсом Ринггольдом? Из-за какой-то чепухи! Из-за негодницы индианки! Почему я так близко принял к сердцу все, что говорилось об этой девушке? Ведь то, что сказал о ней Ринггольд, может быть и правдой. Мне следовало вести себя более благоразумно.
Очевидно, мать что-то слышала краем уха обо всем этом деле, но не знала, кто была красавица-индианка. Ей не приходилось раньше слышать имя Маюми. Поэтому я довольно спокойно выслушал ее язвительные замечания. Раздраженный упреками матери, я несколько раз собирался рассказать ей о причинах дуэли, но пока воздерживался. Она все равно бы мне не поверила.
Я узнал, что в положении Ринггольда за последнее время произошли большие перемены. Отец его умер в ту самую минуту, когда в приступе ярости наказывал одного из рабов. У старика произошло кровоизлияние, и он упал на месте, как будто над ним свершился божий суд. Аренс был теперь единственным наследником большого состояния, неправедно нажитого: это была плантация с тремястами рабов. Тем не менее говорили, что теперь он стал еще скупее. Как и старый Ринггольд, он поставил себе целью быть властителем всех и всего в окрестности, стать крупным магнатом.
Некоторое время он притворялся больным и ходил с перевязанной рукой, гордясь тем, что дрался на дуэли. Так, по крайней мере, рассказывали люди. Однако те, кто знал, как окончилось дело, считали, что у него нет особых оснований хвастаться этой дуэлью.
Моя стычка с ним, по-видимому, не изменила его отношения к нашей семье. Мне говорили, что он часто бывал у нас и его даже считали женихом Виргинии. С того времени, как возросли его богатство и влияние, моя тщеславная мать стала относиться к нему еще благосклоннее. Я наблюдал за всем этим с глубоким сожалением.
Вообще в нашей семье чувствовалась какая-то перемена. В отношениях между нами постепенно исчезали прежняя искренность и теплота. Мне очень не хватало моего доброго, благородного отца. Мать держалась со мной надменно и холодно, как будто считала, что я непослушный и непочтительный сын. Дядя, ее брат, во всем следовал ее примеру, и даже любимая сестра иногда казалась мне чужой.
Я чувствовал себя неловко в собственной семье и старался как можно меньше бывать дома. Большую часть дня я проводил с Галлахером, который, конечно, гостил у меня, пока мы находились в Суони. У нас было довольно много дел в связи с нашей командировкой, а в свободное время мы развлекались охотой на оленей и лисиц. Правда, охота не доставляла мне теперь такого удовольствия, как прежде, да и Галлахер уже, видимо, не так увлекался ею.
Наши служебные обязанности обычно заканчивались к полудню. Нам было поручено не столько набрать добровольцев, сколько наладить занятия с записавшимися и «подготовить их к службе». Отряд добровольцев уже сформировался. Они выбрали себе офицеров из тех лиц, которые раньше служили в армии. На нашей обязанности было обучать их и следить за порядком в отряде.
Маленькая церковь в центре поселка была превращена в штаб. Там и происходило обучение.
Большинство добровольцев принадлежали к беднейшей части населения - мелким плантаторам и скваттерам, которые жили на окраинах болот и едва сводили концы с концами, существуя на скромный заработок, добываемый ими с помощью топоров и винтовок. Среди них был и старый Хикмэн. Я удивился, узнав, что в отряд записались такие «достойные личности», как Спенс и Уильямс. Последних двух я решил взять под особое наблюдение, но держаться от них подальше.
Многие из рядовых принадлежали к аристократическим кругам. Угроза войны нависла над всеми и объединила всех. Офицерами были обычно богатые и влиятельные плантаторы. Впрочем, в результате столь демократических выборов среди офицеров оказались и такие, которые были слабо подготовлены к тому, чтобы носить эполеты. Некоторые из этих джентльменов были в более высоких чинах, чем я и Галлахер. Полковников и майоров оказалось почти столько же, сколько и простых солдат. Но все они были обязаны подчиняться нам. В военное время часто случается, что лейтенант регулярной армии или даже младший офицер оказывается начальником полковника народного ополчения. Среди них встречались очень своеобразные люди, которые раньше «тянули лямку» в Уэст-Пойнте или имели за плечами месяцы военной службы под начальством «старого Хикори». Они считали себя специалистами в военном искусстве. И с ними было не так-то легко иметь дело. По временам Галлахеру приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы доказать, что командует в Суони именно он. Репутация моего друга - отчаянного рубаки и дуэлиста - так же утверждала его авторитет, как и поручение, которое он привез с собой из главного штаба.
А в остальном мы жили с нашими добровольцами довольно мирно. Большинство из них стремились изучить военное дело и охотно подчинялись нашим указаниям. В шампанском, виски и сигарах недостатка не было, многие окрестные плантаторы оказались очень гостеприимными хозяевами. И если бы мы с Галлахером были склонны к развлечениям и выпивке, то, пожалуй, нигде бы не нашли лучших условий. Но мы не слишком поддавались таким соблазнам и благодаря этому пользовались уважением, что значительно облегчало нам исполнение наших обязанностей. Вообще нашу новую жизнь нельзя было бы назвать неприятной, если бы… не мои домашние нелады. Мой дом теперь - тут-то и была вся беда! - уже больше не был для меня родным домом.
Глава LVI. Таинственные перемены
Прошло несколько дней, и я заметил внезапную перемену в поведении Галлахера; это относилось не ко мне и не к матери, а к Виргинии.
Я впервые обратил на это внимание через день после объяснения с ней; ее отношение к нему тоже изменилось.
Ледяная вежливость между ними словно растаяла, и прежняя задушевная дружба воскресла. Они снова вместе играли, пели, смеялись, читали книжки и болтали о пустяках, как и раньше.
«Ему-то легко все это забыть, - думал я, - он только друг и, конечно, не может испытывать такие же чувства, как брат. Что ему за дело до того, с кем она тайно встречается? Какое ему дело до того, что Виргиния поступает вразрез с нормами общепринятого поведения? Ему приятно ее общество, ее милое обращение заставило его отбросить все подозрения, и поэтому он забыл, простил или нашел какое-нибудь подходящее объяснение ее поведению». Мне казалось, что он стал более холоден со мной, тогда как ей полностью вернул свое доверие и дружбу.
Сначала я был удивлен этой новой фазой отношений в нашем семейном кругу, а потом просто стал в тупик. Я был слишком горд и слишком уязвлен, чтобы потребовать у Галлахера объяснений, а сам он не считал нужным объясниться со мной, и я вынужден был оставаться в неведении. Я заметил, что и мать удивлена такой переменой и относится к ней несколько подозрительно. Я понимал ее. Она боялась, как бы блестящий военный, который, впрочем, не имел никакого состояния, кроме своего офицерского жалованья, не увлек Виргинию. А вдруг она изберет его себе в мужья! Конечно, мать мечтала о совсем другом муже для Виргинии. Она не могла спокойно примириться с тем, что ее дочь избрала себе такую судьбу, и ревнивым оком взирала на близость молодых людей.
Я был бы рад, если бы ее подозрения оказались основательными, и счастлив, если бы сестра остановила свой выбор на моем друге. Я был бы рад, если бы мой друг назвал меня братом, и не возражал бы против их брака, хотя у Галлахера и не было состояния.
Но мне и в голову не приходило, что между ними могло быть нечто большее, чем старая дружба. Любовь проявляется совсем иначе. Если речь шла о капитане Галлахере, то я мог заверить мать, что ей не о чем беспокоиться.
Однако посторонние могли принять их за влюбленных. Галлахер почти не расставался с сестрой: они вместе проводили половину дня и засиживались до поздней ночи, вместе ездили в лес и надолго куда-то исчезали из дому. Я заметил, что мой товарищ все больше стал тяготиться моим обществом. Удивительнее всего то, что и охота больше не увлекала его. Он стал пренебрегать службой, и если бы «лейтенант» не лез из кожи, то вряд ли наш отряд чему-нибудь бы научился.
Дни шли, и я заметил, что Галлахер помрачнел. Когда сестры не было, он становился задумчивым. Все теперь было по-иному. Он действительно походил на влюбленного. Он вздрагивал, когда слышал ее голос. Он жадно ловил каждое ее слово, и его глаза блистали восторгом, когда она входила в комнату. Раз или два я заметил, что он смотрел на нее такими глазами, в которых светилась не только дружба. Во мне пробудились прежние нодозрения. Конечно, Виргиния была достаточно красива, чтобы произвести впечатление на твердое, как алмаз, сердце солдата. Но, вообще говоря, Галлахер не был дамским кавалером. О его победах над женщинами что-то не было слышно; наоборот, в их обществе он чувствовал себя неловко. Сестра была единственная женщина, с которой он разговаривал открыто и непринужденно. Но, в конце концов, мог же он все-таки влюбиться в Виргинию!
Я был доволен этим, но только мог ли я обещать ему взаимность Виргинии? Увы, это было не в моих силах. Мне очень хотелось знать, любит ли она его. Но нет, этого быть не могло, если она мечтала о…
И все же она иногда вела себя с Галлахером так, что человек, незнакомый с ее дикими выходками, мог бы и вправду подумать, будто она влюблена в него. Даже я, наблюдая за ней, стал в тупик. Или она действительно питала к нему чувство более серьезное, чем дружба, или попросту притворялась. Если она знала, что он ее любит, то поступала очень жестоко.
Я часто предавался этим размышлениям и никак не мог от них отделаться. Они были неприятны, порой прямо тягостны.
Смущенный и ошеломленный тем, что происходило вокруг меня, я запутался в своих сомнениях… Но в это время в нашей семейной жизни произошло событие, затмившее по своей таинственности все остальное. Собственно говоря, это было даже не событие, а новая глава в истории нашей семьи. До меня дошли странные слухи, и если они были верны, то нужно отбросить прочь все мои предположения.
Я узнал, что моя сестра влюбилась в Аренса Ринггольда или, во всяком случае, благосклонно относится к его ухаживаниям!
Глава LVII. Кто открыл мне тайну
Все это я узнал от своего верного Черного Джека. Я мог бы усомниться в словах кого-нибудь другого, но его свидетельство было непогрешимо. Черный Джек был необычайно проницателен, и все его сообщения основывались на подлинных фактах.
У него были серьезные доводы, и он изложил их. Вот как это произошло. Однажды я сидел один на берегу водоема и читал книгу. Вдруг меня окликнул Джек:
- Масса Джордж!
- Ну, что тебе? - спросил я, не отрываясь от книги.
- Масса Джордж, все утро я стараюсь застать вас одного. Хочу поговорить с вами, масса Джордж!
Я обратил внимание, что Джек сказал это необычайно торжественно. Машинально я закрыл книгу и взглянул на Джека; выражение лица его было таким же торжественным, как его речь.
- Поговорить со мной, Джек?
- Да, масса Джордж, если вы не заняты.
- Я не занят, Джек. Говори, я слушаю.
«Бедняга, - думал я, - и у него есть свои горести. Должно быть, он хочет пожаловаться мне на Виолу. Злая девчонка всегда заставляет его мучиться ревностью. Но чем же я могу помочь ему? Не могу же я заставить ее полюбить его. Нет! Привести лошадь на водопой может один человек, но и сорок человек не смогут заставить ее пить! Взбалмошная девчонка будет поступать так, как ей взбредет в голову, и никакие увещевания тут не помогут…»
- Так в чем же дело, Джек?
- Вы сами знаете, масса Джордж, что я не люблю вмешиваться в семейные дела, но, видите ли, тут совсем не ладно…
- В каком смысле?
- Да наша барышня… молодая леди…
«Как это вежливо со стороны Джека называть Виолу „барышней“!» - подумал я.
- А что, тебе кажется - она обманывает тебя?
- Не меня одного, масса Джордж.
- Ах, вот какая злая девчонка! Но, Джек, может быть, ты все это только воображаешь? Разве у тебя есть доказательства ее неверности? Разве кто-нибудь за ней ухаживает?
- Да, сейчас особенно, и больше, чем раньше.
- И это белый?
- Ах, боже мой! - воскликнул Джек. - Удивительные вы вещи говорите! Конечно, белый! Кто же, как не белый, смеет ухаживать за молодой леди?
Я не мог не улыбнуться при мысли о том, что Джек считает свою красавицу неприступной для кавалеров его племени. Я как-то раз даже слышал его хвастливые слова, что он единственный негр, который осмеливается ухаживать за Виолой.
«Ага, - подумал я, - значит, виновник его бедствий белый!»
- Кто же это, Джек? - спросил я.
- Ах, масса, этот дьявол, Аренс Ринггольд!
- Что? Аренс Ринггольд ухаживает за Виолой?
- За Виолой? Господи, масса Джордж! - воскликнул негр, закатив глаза. - Я и не думал говорить о Виоле!
- О ком же ты говоришь?
- Да разве вы не слыхали, что я сказал «барышня»? Я говорю о барышне, о молодой леди, о мисс Виргинии.
- О сестре? Ну, Джек, это старая история. Аренс Ринггольд уже много лет ухаживает за сестрой. Да только она не любит его. В этом отношении можешь быть спокоен, мой преданный друг. Она за него не пойдет. Он ей противен, Джек, да и всем на свете тоже. А если бы даже он ей и нравился, то уж я ни за что не допустил бы этого брака. Можешь быть совершенно спокоен.
Мои слова, по-видимому, не удовлетворили негра. Он стоял, почесывая затылок, как будто хотел еще что-то сообщить мне. Я ждал, пока он заговорит.
- Простите меня, масса Джордж, за смелость, но вы ошибаетесь. Правда, было время, когда мисс Виргиния не обращала внимания на эту змею в траве. Но теперь все по-иному: отец его, старый мошенник и вор, умер, и молодой хозяин разбогател. Он теперь крупный плантатор, самый богатый из всех разбойников. Старая леди довольна его ухаживаниями за мисс Виргинией и приглашает в гости, потому что он богатый.
- Я знаю, Джек. Матушка всегда желала этого брака, но это ничего не значит: сестра - девушка своевольная и сделает обязательно по-своему. Она ни за что не согласится выйти за Аренса Ринггольда.
- Извините, но вы ошибаетесь. Она согласна.
- Кто вбил тебе это в голову, мой милый?
- Виола, квартеронка. Она рассказала мне все.
- Значит, вы опять друзья с Виолой?
- Да, масса Джордж, мы с ней теперь дружим. Это я был виноват перед нею. Теперь я уж больше не ревную ее. Она хорошая девушка, ей можно верить. Я ее больше не подозреваю ни в чем.
- Рад слышать это. Но скажи, что она говорила об Аренсе Ринггольде и моей сестре?
- Виола сказала мне, что мисс Виргиния видится с ним каждый день.
- Каждый день! Да ведь Аренс Ринггольд уже давно не бывает у нас.
- Вот вы и опять ошибаетесь, масса Джордж. Масса Аренс приезжает почти каждый день. Но тогда, когда вы и масса Галлахер уходите на охоту или учите добровольцев…
- Ты удивляешь меня, Джек!
- Еще не все, масса. Виола говорит, что мисс Виргиния стала совсем другая. Она уже не сердится на него, а внимательно слушает, когда он говорит. Виола думает, что она согласится выйти за него Это будет ужасно! Очень, очень ужасно!