Карла Вайганд
Посвящается моему мужу Йоргу, без его помощи и поддержки эта книга никогда бы не вышла в свет.
Спасибо за твое терпение.
Пролог
«За всеми интригами стоят женщины, их нужно запирать дома, чтобы они находились как можно дальше от политики. Нужно запретить им появляться на публике, кроме как в черном платье и под вуалью».
Эти слова принадлежат не моему супругу — у меня его нет, о чем я нисколько не жалею, — а нашему императору, его величеству Наполеону I. С воскресенья 2 декабря 1804 года мы, французы, пламенные республиканцы, имеем государя, помазанного на трон самим папой в соборе Парижской Богоматери. Как я узнала из газет, наш народ хотел именно этого. За предложение сделать императорский титул Наполеона Бонапарта наследственным проголосовало три с половиной миллиона французов, против — всего три тысячи. В итоге королевство разрушено; помазанного короля, при восшествии на трон которого я, будучи еще маленькой девочкой, присутствовала, отправили на гильотину. Вскоре после этого за своим супругом Людовиком XVI на эшафот последовала королева Мария-Антуанетта.
При коронации Наполеона я не присутствовала. Я желаю ему и всем французам всего хорошего — ведь новый император поклялся «править на благо и счастье и во славу французского народа». Выражение «благо и счастье» использовали все французские государи; Наполеон добавил к нему слово «слава».
После долгих лет ужаса, кровопролития, страха и неизвестности я наконец-то обрела свой собственный мир. Теперь я компаньонка, камеристка и одновременно подруга одной любезной молодой дамы, которую знаю с самого ее детства; мы вместе пережили тяжелые времена. С февраля 1807 года мы живем на новой родине в резиденции Гильдбургхаузен в южной Тюрингии. Со времен Французской революции эмигранты-аристократы уже больше не редкость при немецких княжеских дворах. Герцог Фридрих и его супруга Шарлотта взяли мою госпожу и меня под свою защиту, о наших личностях никто не знает, и мы живем в полной безвестности. Если мы выезжаем, то лицо мадам закрывает черная вуаль.
Наш император был бы в восторге. Она оставила свою прежнюю жизнь и не хочет, чтобы ее узнавали, а я ее в этом полностью поддерживаю. Дай бог, чтобы так продолжалось и дальше.
Правда, сделала я это скорее для моей госпожи. Все свои переживания, а также события последних четырех десятилетий я описала в своем дневнике. Она сама стала частью того времени, но стремится воссоздать себе картину в целом, и я постараюсь ей в этом помочь, насколько смогу.
Глава первая
До своего брака с графом Эдуардом дю Плесси, пятидесятитрехлетним аристократом из Шампани, Франсина, двадцати одного года от роду, была всего лишь маленькой баронессой из семьи довольно состоятельных мелких сельских аристократов. Она знала, как пахнет навоз, умела доить коров, кормить кур и в детстве пасла многочисленных коз своего отца. Ранней весной она помогала овцам при окоте.
Но ничего из этого позже ей совсем не пригодились, потому что графиню дю Плесси избрали на роль придворной дамы дофины[1] Марии-Антуанетты.
После того как ее супруг граф Эдуард дал свое согласие, мадам Франсина летом 1775 года села в графскую дорожную карету и устремилась, сопровождаемая своей камеристкой и десятью верховыми слугами, в самое большое приключение своей жизни.
Собственно Бабетта, моя мать, и должна была стать этой камеристкой, но за полгода до этих событий ее супруга, Жака Берто, моего отца, тяжело ранил разбушевавшийся бык. Вскоре после этого отец умер. Его брат, Эмиль Берто, тридцати двух лет от роду, временами вспыльчивый, но в целом добродушный деревенский кузнец, перенес свою кузницу на наш маленький двор.
В конце концов в семье должен быть мужчина, и по истечении года траура моя мать, вероятно, вышла бы за него замуж, чтобы все было, как положено. Меня она охотно отпустила в Версаль, потому что от ее глаз не ускользнуло, какими взглядами Эмиль начал провожать свою племянницу. К тому же одними лишь взглядами дело не ограничилось. Когда в очередной раз Эмиль залез под мою юбку, мать, сильно ткнув его концом хлебного ножа под левую ключицу, спокойно заявила своему шурину:
— Убери свои грязные лапы от малышки, Эмиль, не то я тебя заколю.
После этого Эмиль убрал от меня свои ручищи, свирепо обернулся, однако, увидев жену своего покойного брата с огромным ножом в руке, сердито фыркнул и, криво ухмыльнувшись, сдался. В ее синих глазах он, очевидно, разглядел смертельную решимость. И именно это, похоже, подсказало ему с ней не связываться.
— Эй, эй, Бабетта, в чем дело? С малышкой все в порядке, — просопел он. Но когда моя мать лишь холодно взглянула на него, он нехотя добавил: — Хотел только убедиться, девушка ли она.
— Ах так? И для этого тебе нужно было вытаскивать из штанов свой причиндал? — сухо спросила Бабетта, и нож опустился в опасной близости от паха Эмиля, который тут же подхватил свое сокровище и попытался засунуть его обратно. Было заметно, что ему трудно с этим справиться. Бабетта схватила ее левой рукой, грубо сжала и заявила:
— Если уж тебе так не терпится, так почему бы не попробовать с настоящей женщиной?
Мой дядя глупо забормотал:
— Ага. Гм, да. Что ты хочешь этим сказать, Бабетта? — Мать обернулась ко мне — я тем временем уже оправила юбку — и дружелюбно сказала: — Ты можешь идти, моя маленькая.
Через неделю мать сообщила мне, что я вместо нее должна поехать с графиней дю Плесси в Версаль в качестве ее камеристки, что, разумеется, являлось огромной честью для Жюльенны Берто, простой тринадцатилетней крестьянской девушки. Передо мной, казалось, открывались ворота в рай: безбедное существование во дворце, рядом с королем, дофином, дофиной и многочисленными принцами и принцессами. Я чувствовала себя на седьмом небе от счастья. И мне было не важно, что меня взяли благодаря чистой случайности. Моя мать дала понять мадам дю Плесси, что не может быть спокойна за дочь, когда она остается одна с Эмилем.
— Сегодня я застала его в тот момент, когда он собрался запустить руки ей под юбку, — разоткровенничалась мать в разговоре с графиней.
— Обещаю тебе, Бабетта, что в Версале я буду беречь ее как зеницу ока. Это будет нелегко, потому что она и сейчас уже довольно хорошенькая. Но я сделаю все возможное, чтобы, когда придет время, найти ей хорошего мужа.
Самой графине расставание с ее суженым Эдуардом дю Плесси далось не слишком тяжело. К тому же он мог навещать ее, останавливаясь в Париже в их особняке.
Граф был значительно старше своей жены и выполнял свои супружеские права лишь в первые месяцы после свадьбы. Когда стало известно о желании короля Людовика XVI найти придворную даму для Марии-Антуанетты, он охотно ее отпустил. Обязанности хозяйки в замке могла бы исполнять его недавно овдовевшая дочь от первого брака. В итоге всем это было удобно.
Мать собрала мне в дорогу огромный узел и пообещала проводить меня пешком от Планси до Арси-сюр-Оба, где меня должна была ждать графская повозка. Мы шли пешком целых два часа, и у нас было достаточно времени попрощаться. Мы пообещали писать друг другу, чтобы не терять связь. Но прежде чем окончательно расстаться, мы с матерью пролили немало слез.
Писала мать ужасно, к тому же она это очень не любила, но ради меня готова была совершить такой подвиг. Она никогда по-настоящему не училась, а алфавит узнала от своих братьев, тогда как мне было позволено больше двух лет овладевать искусством правописания в замке вместе с младшими детьми нашего господина.
С Эмилем я попрощалась очень коротко:
— До свидания, дядюшка, будь здоров и хорошо обращайся с мамой.
На что он ответил:
— До свидания, племянница, не опозорь нас.
Слышать подобное из его уст мне показалось забавным, но он, должно быть, уже давно забыл про случай в кузнице.
Кроме него в деревне я оставляла своего десятилетнего почитателя, который для своего возраста был довольно высоким и крепким. Его отец работал адвокатом при феодальном суде в Арси-сюр-Обе. Но как только удавалось, маленький Жак-Жорж навещал своего дедушку, Пьера Дантона, простого крестьянина в Планси, состоящего в отдаленном родстве с нами.
Графиня сердечно приветствовала меня уже в качестве своей новой камеристки. В мои задачи теперь входило причесывать свою госпожу, — я старательно училась этому искусству, — читать ей вслух, выводить на прогулку ее пуделя, пересказывать сплетни, зашнуровывать корсет, помогать в выборе подходящего гардероба и всегда держать наготове флакончик с нюхательной солью — туго зашнурованные молодые дамы часто падали в обморок.
Мадам дю Плесси была добродушной и весьма восторженной. Она обняла мать и еще раз пообещала хорошо приглядывать за мной. Потом она внезапно прижала меня к груди и шепнула:
— Не бойся, малышка. В Версале мы будем чудесно проводить время.
Версаль — волшебное слово. Услышав его, мои слезы тотчас высохли, даже мама сразу же вытерла глаза и изобразила подобие улыбки.
Глава вторая
Графский управляющий наблюдал, как погрузили в повозку последние сундуки с одеждой и мешки с провиантом, а после, глубоко поклонившись, протянул своей молодой госпоже ее маленького черного пуделя Коко. Лакей опустил ступеньки кареты, а аббат Флоран, седовласый священник из замка, помог ей подняться в карету, перед этим перекрестив ее безупречно гладкий лоб. Граф, попрощался со своей супругой уже после их совместного завтрака.
— Желаю вам счастья, мадам. Наслаждайтесь предоставленной вам королем привилегией. Но и о нас совсем не забывайте.
Кучер Флоримон уже сидел на козлах, готовый отправиться в путь. Он, как и десять хорошо вооруженных верховых слуг, был одет в цвета дю Плесси — желтый и фиолетовый.
Дороги в королевстве считались далеко не безопасными. Путешественников довольно часто подкарауливал всякий сброд. Слуги должны были вернуться, в замок лишь после того, как доставят графиню в целости и сохранности в Версаль, где она будет находиться под охраной его величества короля Франции.
По знаку аббата Флорана я вскочила в карету, лакей поднял лесенку, и аббат закрыл дверцу. Всадники, лошади которых уже нетерпеливо били копытами, заняли свои места рядом с кузовом кареты. Флоримон поднял кнут и мягко опустил его на круп коренной в шестерке лошадей; лошади налегли на упряжь, и мы двинулись вперед.
Карета покидала двор замка, подпрыгивая на неровной мостовой, но и за стенами замка дороги были отвратительные. Колдобины и глубокие выбоины постоянно затрудняли движение. Пассажиров трясло немилосердно — вскоре у меня уже ныла каждая косточка. Мадам дю Плесси чувствовала себя не лучше.
Не сомневаюсь, что она предпочла бы проделать этот путь верхом, но это не подобало ее положению. Дама должна появиться при дворе, как положено.
Случилось так, что одна из запряженных лошадей попала в глубокую рытвину и сломала ногу, ее пришлось пристрелить. Мы с мадам дю Плесси руками зажали уши, чтобы не слышать испуганное ржание животного.
— В Труа Флоримон позаботится о том, чтобы достать новое животное. Плохо только, что мы так мало проехали и должны будем здесь заночевать, — сказала графиня.
Я выслушала эту новость без особого неудовольствия. Я страдала от того, что меня, как мешок с каштанами, то и дело бросало из стороны в сторону. Кроме того, я еще никогда не была в Труа.
— Ах, мадам, я жду этого с нетерпением, — ликовала я, когда впервые въезжала через одни из шести городских ворот в столицу Шампани.
Здесь, как и в большинстве городов, дома были деревянными. В качестве строительного материала камень был слишком дорог. От дождей, дыма и от старости некоторые здания покосились и заметно пообветшали, но они были гораздо выше, чем дома в Арси-сюр-Обе или наши крестьянские лачуги в Планси. Я чуть не свернула себе шею, стараясь увидеть как можно больше из окошка кареты.
— Мадам, мадам. Вы только посмотрите, какие широкие улицы. Та, по которой мы сейчас едем, даже вымощена. Ах, как же чудесно, мадам!
Графиня снисходительно улыбалась моей способности восхищаться.
— Боже мой, мадам, вы когда-нибудь видели так много людей? — спрашивала я. — Они просто проходят мимо и даже не здороваются друг с другом.
Мадам дю Плесси развеселилась:
— Это было бы трудновато. Ведь здесь живет тридцать тысяч человек.
— Тридцать тысяч? — благоговейно выдохнула я.
— Раньше жителей было еще больше, но война, голод и огромные налоги заставили многих уехать в Америку.
Графине, казалось, даже нравилось меня просвещать. Она получила весьма приличное образование. Она училась в пансионе для девочек, которым руководили монахини, поэтому знала достаточно.
Мне, конечно, было до нее далеко, но во всяком случае писать и читать я умела.
Я буквально свесилась из окна кареты: меня настолько поразили пестрые наряды женщин, совсем непохожие на те, что мне довелось видеть, великолепные шелковые сутаны и рясы священников. Нас обогнала роскошная карета с фантастическим гербом на боку, в котором в красной мантии на черных шелковых подушках восседал старый и толстый князь церкви.[2]
Я не переставала удивляться увиденному.
Когда наша карета громыхала по неровному мосту, по правую сторону я заметила церковный квартал с готическим собором, который — так мне по крайней мере показалось — устремлялся прямо до облаков.
По левую сторону находился квартал бюргеров, богатых горожан.
— Труа живет на прибыль от торговли дорогим сукном. Предки местной аристократии были не крестоносцами, а купцами, которые потом купили себе титулы.
Глава третья
Утомительное путешествие должно было длиться три недели. Лето 1770 года выдалось жарким, но дождливым, и дороги сильно развезло, поэтому Флоримону приходилось действительно нелегко. Он мечтал промчать свою красивую молодую госпожу до самого Версаля, но, к сожалению, карета с трудом преодолевала бездорожье. Несмотря на всю осторожность, вначале сломалось колесо, а через два дня — задняя ось. Это значило, что опять нужно делать остановку в какой-нибудь грязной дыре.
У деревенских жителей имелась отвратительная привычка: в лицо они всегда улыбались графине, а за ее спиной кляли на чем свет стоит. Я сама была тому свидетелем. Это, да еще и сильный дождь с грозой, который, словно серым занавесом, скрыл все вокруг, окончательно повергло меня в уныние. Маленький, избалованный пудель Коко тоже ненавидел сырость и непрерывно тявкал. Я решила как можно скорее «воспитать» брехливую собачонку, потому что не привыкла к бесконечному лаю: дворняжки в деревне всегда молчаливы. После двух, казалось, нескончаемых дней мы продолжили путь.
— Дольше я бы не выдержала в этой отвратительной гостинице, — пожаловалась моя госпожа. А любопытство этих людей вообще переходит все границы. Чудо, что они не перерыли весь наш багаж.
— А вот в этом я совсем не уверена, мадам. Однажды я чуть не застала сына хозяев за этим занятием, он как раз собирался порыться в наших сундуках. Но он тут же придумал какую-то отговорку, а потом даже попытался залезть мне под юбку, — возмутилась я, вспоминая прыщавого хозяйского сынка.
— Надеюсь, ты как следует надавала ему по рукам, Жюльенна, — сказала графиня, на что я лукаво улыбнулась.
— Мадам, я ему влепила такую затрещину, что он на какое-то мгновение почти лишился слуха и зрения.
— Вот и правильно, дорогая. — Мадам Франсина потрепала меня по щеке. — Не позволяй мужчинам лишнего, береги свою честь, сколько сможешь. Это важно, если ты бедна, но хочешь составить хорошую партию. А когда невеста богата, жених закроет глаза на то, что она не девственница.