Подул прохладный ветер. Я завернулся в одеяло и лег на спину. Надо мной сверкало усыпанное звездами небо. Самки больше не ревели. Только вожак каждые 10-15 минут просыпался и оглашал темноту ночи ревом, возвещавшим, что здесь господин - он. Прибой шумел приглушенно. Волны, ударяясь о берег, разбивались в зеленоватую пену. Пенный вал откатывался, и па влажных скалах теплились зеленые точки. Это светились перед своей гибелью микроскопические морские существа. Если не считать шума прибоя, кругом было совершенно тихо. И вдруг в этой непривычной обстановке меня поразил знакомый звук: цикада робко завела песенку. Но, словно испугавшись своего голоса в полной тишине, она почти сразу замолчала. Далеко в море приветливо мерцали несколько зажженных иллюминаторов и якорный огонь "Ксарифы".
Но вот между опунциями зазвучала незамысловатая мелодия кактусового земляного вьюрка. Небо на востоке заалело, и колония морских львов пробудилась. Все от мала до велика совершили утренний туалет, после чего самки занялись ловлей рыбы. То и дело одна из них выныривала из воды с каракатицей в зубах. Покоряясь резким движениям ее головы, щупальца жертвы ударялись о поверхность воды, пока самка не заглатывала добычу. Такая же участь постигала и крупных рыб. Вожак тем временем стоял на страже. Он, бесспорно, образцово выполнял свой долг. Я ни разу не видел, чтобы он ел. Скорее всего он жил запасами жира, накопленными в период покоя, да время от времени перехватывал между делом какой-нибудь кусочек.
Первые лучи солнца коснулись черных скал, и пестрые ящерицы выползли из своих укрытий. Распластавшись на скалах, они старались уловить солнечное тепло, и вскоре один самец обогрелся настолько, что, усердно кивая головой, принялся обхаживать красотку с красной глоткой. Морские львята уже вовсю резвились на мелководье, когда за мной пришла лодка.
В царстве гигантских черепах
День, собственно, еще не начался. Был тот пятнадцатиминутный рубеж между утром и ночыо, когда ни один звук не нарушает тишину, когда еще не отступила прохлада, на небе сверкают звезды и только светлая полоска на востоке предвещает наступающий день. На пыльных дорожках поселка в Академической бухте Индефатигебля держалась тонкая пленка влаги. Скупая роса - она не в силах была освежить чахлую траву - едва прикоснулась к слою порошкообразной пыли.
В предрассветных сумерках мои проводники-эквадорцы нагрузили осла. Мы рассовали продукты по сумкам, висевшим у него по бокам, сверху привязали палатку и двинулись в путь. Шли мы по тропе, которая вела из Академической бухты на север, к фермам поселенцев. Оттуда мы надеялись пробиться к необитаемым зеленым холмам, где, по-видимому, жили гигантские черепахи.
В давние времена они водились в большом количестве на всем земном шаре. Около 60 миллионов лет назад в Америке, Индии, Европе были распространены черепахи колоссальных размеров. В Нью-Йоркском естественно-историческом музее хранится панцирь такого великана, который весил, очевидно, не меньше тонны. Но шли тысячелетия, на земле появлялось все больше подвижных и хитрых млекопитающих, которые со временем истребили неуклюжих и беспомощных черепах.
Их потомки сохранились только в двух областях, куда не проникли хищники: на Маскаренских островах, раскинувшихся дугой к северу от Мадагаскара (Альдабра, Сейшель, Реюньон, Маврикий, Родригес и др.) и на Галапагосах. Незавидная участь ожидала маскаренских черепах: они были уничтожены человеком, по достоинству оценившим их вкусное мясо. Только на острове Альдабра осталось в живых небольшое число черепах.
А как сложилась их судьба на Галапагосах? Это нам предстояло выяснить.
По обеим сторонам тропы простирался кактусовый лес. Цереусы тянули свечи своих стволов на много метров ввысь. В предрассветных сумерках опунции выделялись красивыми стволами терракотового цвета и живописно повисшими ветвями. Между кактусами причудливо сплелись в непроходимые заросли кусты кротона и криптокарпуса.
Когда на линию горизонта выкатился кроваво-красный шар солнца, мы находились у выступа утеса, с которого открывался вид на Академическую бухту. В радостном утреннем свете даже крыши из ржавого волнистого железа, покрывавшие лачуги бедняков, казались красивыми. Время от времени ветерок доносил до нас звонкие голоса только что проснувшихся петухов. Внизу под нами широко раскинулся лес. В нем преобладали коричневые и серые тона - сейчас, в середине июля, уже многие кусты лишились листвы. Да и зелень кактусов и кротонов казалась в сухом воздухе пыльной. Только кусты криптокарпуса и кордии сохранили свою свежесть. На ветвях кордии качались желтые цветы, кое-где ландшафт оживляли красные цветы эритрины. Лес постепенно оживал. Послышалось меланхолическое "тют" пересмешников. Неразлучная влюбленная парочка голубков семенила рядышком между скалами, то тут, то там из-под камней выползали первые заспанные ящерицы. Черные вьюрки выклевывали себе завтрак из-под коры деревьев.
Солнце поднималось быстро - слишком быстро. Скоро на нашей узкой тропке стало жарко. Утренней прохлады как не бывало, идти становилось все труднее. Тем не менее мы быстро продвигались вперед. Спустя час пути характер растительности изменился - мы поднимались теперь по склону холма. На кустах появилось больше зелени, зато кактусы, затканные вьюнками, явно чахли. У края дорожки росли цветы, на кустах покачивались белые граммофончики ипомеи. Со стволов и веток деревьев свешивались длинные 'желто-зеленые бороды мхов и лишайников. Почва под ногами становилась все более влажной. По обеим сторонам дороги тянулись леса, в которых преобладала эндемичная порода - скалезия. Ее стройные прямые стволы начинали ветвиться на высоте 10-15 метров. Бросалось в глаза, что старые, уже погибшие листья еще долго удерживались на ветвях. Изобилие мхов и папоротников было необыкновенным. Нас поразило, как быстро пустыня, покрытая кактусами, сменилась тропическим вечнозеленым лесом. Мы поднялись всего лишь на 200 метров над уровнем моря, но' здесь, в верхних областях, круглый год выпадает морось, несущая земле жизнь.
Под камнями и прогнившими стволами я находил пауков, жуков, скорпионов, тараканов... Но больше всего меня поразили дождевые черви, представленные даже двумя видами. Как смогли они проникнуть сюда? Попадалось также много улиток. Не переставая собирать все, что встречалось на пути, мы проникли в область, заселенную колонистами. Потянулись расчищенные от леса участки. Свежие вырубки сменялись банановыми и кофейными плантациями. Дороги были обсажены кустами гибикуса, усыпанными красными цветами. Над плантациями возвышались на столбах нехитрые дома. Вблизи них играли совершенно нагие дети, тут же удовлетворенно хрюкали черные поросята. Свинки могли быть довольны - в их рацион входили великолепные плоды авокадо, растущие на Галапагосах в избытке. Среди поселенцев преобладают эквадорцы - в их жилах течет испанская и индейская кровь. Обосновалось здесь и несколько европейцев - земля, бесспорно, плодородная, но климат очень нездоровый, в чем мы смогли вскоре убедиться. Отдыхая около одной хижины, мы обратили внимание на то, что в отличие от других ферм здесь не резвятся дети. В доме царила удручающая тишина. У индианки, которая принесла нам фрукты, был подавленный вид. Позднее проводник рассказал, что эта женщина за несколько недель лишилась всех своих детей. Только она сама и ее муж устояли против амебной дизентерии.
Вечно сырая земля благоприятствует не только растениям, но и болезнетворным микробам. Сырой и жаркий климат, амебная дизентерия и нематоды двенадцатиперстной кишки осложняют жизнь немногочисленных поселенцев. Но дети остаются детьми. Оживленно возятся они с терпеливой худой дворняжкой и беззаботно играют в грязи, в которой, быть может, кроется их гибель.
Подкрепив свои силы, мы повернули на запад. Медленно спустились мы снова вниз и вскоре вышли из зоны поселений. Пышные заросли бобовых преградили нам путь. Они тянулись от куста к кусту и, все заглушая, сплошным ковром затягивали землю. Поселенец Мигуэль Кастро сообщил нам, что это завезенная культура, вышедшая из-под контроля людей. Не станет ли она душителышцей галапагосской флоры? Уже не раз бывало, что легкомысленный ввоз иноземных растений влек за собой гибель первоначального биоценоза.
Наконец нас поглотил густой девственпый лес. Глаз мой снова радовали стройные скалезии и могучие красно-коричневые стволы пизонии. Было много дикой гуавы. Там, где землю устилали ее кислые плоды, виднелись следы диких свиней. С ветвей деревьев свисали темно-зеленые пряди мха и лианы, покрытые бромелиевыми. Зеленая крыша листвы почти не пропускала дневного света. В лесу было сумрачно и сыро - с листьев и веток непрерывно капала вода. Мокрые веера папоротников непрестанно били нас по ногам. Скользя и спотыкаясь, мы делали каждый шаг с осторожностью. Вскоре мы промокли до нитки.
В протпвополояшость богатству растительной жизни животный мир острова очень беден. В подлеске не слышно было ни шорохов, ни треска, вокруг не порхали пестрые мотыльки, ни одна птица не вела своего мелодичного разговора. Только вездесущие пересмешники сопровождали нас заунывным "тют!", а один раз на ближний куст опустилась кроваво-красная алая мухоловка. Во влажных районах пересмешники охотятся за улитками. Они клювом хватают свои жертвы и бьют об камень, пока папцирь не разлетится. Нам часто попадались камни, вокруг которых валялось множество разбитых раковин - свидетельство того, что пересмешники предпочитают "столоваться" в определенных местах.
Близился вечер. Лес несколько поредел и распался на группы деревьев и высокого кустарника с сочно-зелеными лужайками между ними. На одной мы увидели выгоревший на солнце панцирь убитой черепахи - печальная веха у входа в царство гигантских черепах.
В течение часа мы двигались вперед, словно по огромному кладбищу. По всей местности были рассеяны панцири, в основном старые и прогнившие, но попадались и совсем свежие. Значит, и сегодня вопреки всем законам о защите животных здесь разбойничают поселенцы!
Уже в сумерках мы поставили палатку и разожгли костер. Прежде всего мы сняли с себя мокрую одежду. Наш верный осел, привязанный к колышку, принялся щипать траву. Не в меньшей степени, чем мы, он наслаждался заслуженным отдыхом. Мы же, лениво развалившись вокруг костра, в ожидании, пока вскипит чайник, смотрели на дрожащие язычки пламени и подталкивали в огонь обгоревшие поленья. На свет керосиновой лампы собралось множество насекомых всякого рода: бабочек, жуков, клопов, муравьев - и мы лихорадочно принялись пополнять коллекции. В неизведанных местах каждая тварь представляет интерес. Особенную радость доставили мне, однако, два маленьких геккона - ночные ящерицы с большими круглыми глазами и расширяющимися листом окончаниями больших пальцев. Заснул я как убитый, только один раз меня разбудил жалобный крик одичавшего осла.
Утром я с трудом поднялся на ноги - отчаянно болели натруженные мышцы. Прошло порядочно времени, прежде чем я смог передвигаться более или менее нормально. К счастью, в этот день нам не пришлось совершать длительные переходы: всего в 200 метрах от стоянки посреди зеленой лужайки я набрел на озерцо метров пяти в диаметре. Его поверхность была затянута, как ряской, красноватым водяным папоротником (Salvinia). Берега заросли камышом, и в нем валялось несколько осколков черепашьего панциря. В самом же озерце возлежала взрослая гигантская черепаха - великолепный экземпляр! Покрытые грубой чешуей передние лапы не уступали по толщине моему бедру, а панцирь имел в поперечнике не меньше метра. Так, по крайней мере, я определил, видя всего лишь третью часть тела, высовывавшуюся из воды. Голова покоилась на длинной S-образной шее. Многочисленные морщины вводили в заблуждение относительно возраста черепахи. Панцирь, щитки и чешуя были очень черные, блестящие. Черепаха внимательно рассматривала меня сверкающими маленькими глазками, я же, погрузившись в созерцание редчайшего из обитающих на Галапагосах живых существ, долго стоял не шевелясь. Меня восхищали изящная линия панциря с небольшим изгибом кверху впереди и рисунок каждой пластины, имевшей форму звезды. Посадка головы и форма верхней челюсти, подобно клюву загнутой вниз, казались мне необычайно благородными.
Мне вспомнились слова Мелвилла. Он писал, что, увидев впервые этих черепах, пришел в необычайное волнение. "Мне чудилось, что они только-только выползли из-под фундамента мира или что они именно те самые черепахи, на которых, по верованиям индусов, покоится Вселенная... Они, казалось, существовали извечно, как бы вне времени".
Я попытался приблизиться к черепахе, но она, зашипев, укрылась в панцирь и, выпрямив передние лапы, приподняла переднюю часть туловища. Эту угрожающую позу она, по-видимому, могла удерживать очень долго: во всяком случае, три четверти часа спустя она только слегка согнула передние лапы в суставах. Поскольку черепаха явно не собиралась выходить из своего убежища, я отправился на поиски ее сородичей, решив, что позднее, когда она успокоится, я обмерю ее.
После недолгих поисков я обнаружил след другой черепахи. Ее панцирь оставил в мягкой траве широкую полосу, как если бы здесь прошел каток. След вел к кусту, под которым спала черепаха. Я поднял камень величиной с кулак и постучал по панцирю. Черепаха зашипела, как маленький дракон, но, видя, что это не помогает, решила спастись бегством. Выпрямив ноги во всю их длину, она заковыляла как на ходулях, и уж тут никакое препятствие не могло ее остановить. Подобно танку она ломилась сквозь кусты и перелезала через попадавшиеся на пути камни. При этом она не переставала шипеть, а если что-нибудь снова пугало ее, быстро скрывалась в панцирь, так что брюшной щит громко ударялся о землю. Но стоило мне куском лавы постучать о панцирь, как она вскакивала на ноги, неуклюжие, как у слона. В конце концов мне стало жаль перепуганную великаншу. Я оставил ее в покое и обратил свое внимание на ее подругу, мирно щипавшую траву на лужайке. Около этой черепахи я провел почти весь день, и мы, можно сказать, стали друзьями. Под конец она даже не возражала против того, что я ползал вокруг и фотографировал ее со всех сторон. Примерно в полдень она забралась под кусты, отбрасывавшие редкую тень, и улеглась там, положив голову, как собака, наземь. Но глаза у нее оставались открытыми. Я уже хотел было уйти, как вдруг увидел нечто удивительное. На голову черепахе сел маленький темный земляной вьюрок и начал что-то выклевывать из ее ноздрей и уголков рта. Черепахе это явно нравилось. Она, по-видимому, привыкла к тому, что вьюрки ее чистят. Что там птичка выклевывала - я не видел. Может быть, семена или клещей... Во всяком случае эта сцена напомнила мне об известном содружестве буйволовой птицы с крупными животными.
Когда я вернулся к озерцу, моя старая знакомая высунулась наконец из панциря. Она была крупнее тех, которых я видел в этот день. В ширину она имела 224 сантиметра, длина панциря составляла 131 сантиметр. Вчетвером мы попытались приподнять животное, но нам не удалось оторвать черепаху от земли даже на сантиметр. Она весила килограммов 300, не меньше! Действуя дубиной, как рычагом, мы перевернули ее на спину. Брюшной щит имел углубление наподобие миски. Значит, самец: у самок брюшной щиток плоский.
Мы провели в краю гигантских черепах два с половиной дня. Утром, часов до десяти, обычно шел дождь. Мы лежали в палатках на надувных матрацах, смотрели на зеленые кусты, с которых капала вода, и пили чай. В десять пробивалось солнце, над лугами подымалась дымка испарений - можно было покидать палатки.
Мы обнаружили на острове лишь несколько юных черепах. Быть может, одичавшие свиньи,- а их здесь очень много - пожирают выводки, как только они появляются на свет. Разбитые панцири валялись повсюду.
Так обстояло дело в последней обители гигантских черепах. А ведь она была открыта всего лишь 15 лет назад! Ее заметили с самолетов, летавших в поисках воды. Впрочем, сейчас происходит последний акт драмы, разыгравшейся значительно раньше.
Когда на Галапагосы впервые высадились испанцы, гигантские черепахи обитали на островах Чатам, Чарлз, Худ, Бар- рппгтон, Индефатигебль, Абингдон, Дункан, Джервис, Джемс, Альбемарль и Нарборо, причем на каждом из них была представлена своя раса. Это свидетельствует о том, что животные каждого острова уже очень давно вели обособленное существование. На Альбемарле имелось даже пять подвидов черепах. Остров образуют пять больших вулканов, которые отделены один от другого могучими барьерами лавы, скорее всего, непреодолимыми для черепах. Поэтому каждый вулкан - это как бы самостоятельный клочок суши. Недавно Карл Ангермайер видел в северной части Индефатигебля, у горы в районе бухты Коивей, несколько гигантских черепах с панцирями в форме седла. Сноу опубликовал снимок представителя этой недавно открытой популяции. Кстати сказать, зоолог Бек нашел и приобщил к своей коллекции экземпляр черепахи с седловидным панцирем, но его недоверчивые коллеги предположили, что он просто ошибся при описании экспоната. Все еще держится мнение, будто животные были завезены на север Индефатигебля извне. Мнение это, казалось бы, подтверждается отсутствием постоянной популяции черепах в других частях острова, хотя между ннми и бухтой Конвей не существует никаких естественных преград. Первым на своеобразие галапагосской фауны обратил внимание Дарвин.