– Поможем, – бросил Самохин, хотя совершенно не представлял, чем и как можно помочь сейчас шахтерам. Дорогу к ним не проложить ни лопатами, ни тракторами. Но и ждать, пока снег растает, не будешь.
Фарахов понял состояние начальника комбината и сдержанно возразил ему:
– Думаю, что шахтерам самим надо действовать.
– Ясно, – поставил точку Самохин, хотя ничего о положении шахты так толком и не выяснил. – Где там «Шахта»?
– «Шахта» слушает, – ответил дежурный.
– Где начальник?
– Ваше приказание передано, – ответил дежурный. – Могу напомнить...
– Не надо.
Самохин увидел Люсю. Она вошла запыхавшаяся, в сбившейся на затылок шапке.
«Не нашла», – понял Самохин и уставился тяжелым взглядом на Николая Федоровича.
– Подгоните радиста. Объясните ему, что я не шучу...
Самохин запнулся. Выручил его продолжительный телефонный звонок. Самохин не любил припугивать подчиненных, но сегодня его не раз сносило с привычного, выработавшегося годами тона, и он поспешно снял трубку.
Докладывал начальник шахты.
– ...Я посоветовался с шахтерами, – закончил он короткое сообщение о положении на шахте, – и решил самостоятельно пробивать в снегу выход к кольцу шоссе.
– Хорошо!
– А вот до кольца придется вам...
– Сделаем.
– Работать будем кипятком, – объяснил начальник шахты. – Пустим две большие трубы. Не хватит, введем еще. Котельная у нас в порядке. Минут через десять приступим.
– Дорогу к пятачку пробьют тягачи, – подхватил Самохин. – Сейчас дам команду.
Он положил трубку и обратился к Николаю Федоровичу:
– Отправьте три тягача проминать дорогу к шахте... – Самохин увидел в дверях мужчину в облепленных снегом валенках. – Заходите, заходите.
Вернулся первый из разосланных Николаем Федоровичем людей и стал рассказывать о положении на обогатительной фабрике.
Анна Павловна сидела рядом с Самохиным и записывала сообщение в толстую синюю тетрадь – аварийный дневник.
Положение прояснялось. Сильнее всего пострадало подсобное хозяйство. Большая часть парников была раздавлена лавиной, часть сметена начисто. Конюшню разметало по бревнышку. От скотного двора и бревен не видно. Проложенную за последние сутки колею на шоссе завалило снегом, и она стала непроезжей, а подальше от поселка и непроходимой.
Слушая короткие донесения, Самохин делал заметки в настольном блокноте.
– Основные силы мы сейчас бросим на расчистку дороги к шахте и электростанции, – сказал он и обратился к главному инженеру: – Вы, Николай Федорович, займитесь установкой столбов под электропроводку. Подберите руководителя, людей...
Самохин увидел в окно спешащего в управление начальника радиотрансляционной сети. В его руках тускло поблескивал маленький чемоданчик – серый, с серебристым отливом.
– Все будет хорошо! – неожиданно воскликнул Самохин. – На чем я остановился?
– Нашли! – Начальник радиотрансляционной сети поставил серебристый чемоданчик перед Самохиным.
– «Турист»! – Самохин нахмурился. – Надежен ли он?
– Область принимаем! – воскликнул радист. – А тут по прямой... рукой достать можно.
Самохин посмотрел на часы. Лицо его стало озабоченным.
– До выхода на связь осталось шесть минут. – И обернулся к ожидающим его людям: – Восстанавливать электролинию начнем немедленно...
После томительного ожидания, вынужденной бездеятельности на Самохина обрушился шквал донесений, вопросов, телефонных разговоров. Все это быстро вернуло его в привычное состояние собранности, готовности к действию.
Только что он торопил бригаду поскорее выйти на установку столбов для электрической и телефонной линий, а сейчас резко отчитывал заведующую столовой, запоздавшую с обедом и задержавшую выход рабочих:
– ...Никаких причин для канители с обедом не было и быть не могло. Если у вас находятся уважительные причины, что тогда скажут люди, работающие на улице. В мороз, в ветер. По сравнению с их трудом у вас санаторий. Не желаю ничего слушать. Обеспечивайте питанием...
Завстоловой пыталась возразить, оправдаться.
В кабинет ворвалась Люся:
– Шихов не вышел на связь.
– Я сказал все! – Самохин положил бормочущую трубку и подошел к дочери.
– Не вышел? – Самохин оторопел. Всего ожидал он, только не этого.
А дочь смотрела на него, ждала. Она все еще верила в силу и всемогущество отца.
– Запроси ракетами, – сказал он. – Пускай покажут свое местонахождение.
Люся качнула головой.
– Запрашивали, – понял Самохин.
– Две банки ракет сожгли.
Самохин задумался.
– Где Буркова?
– Готовит аварийную группу.
Люся помолчала, выжидая, что скажет отец. Потом посмотрела на него и глухо сказала:
– Я пойду с Клавой Бурковой.
По тону, каким это было сказано, Самохин понял: дочь не спрашивает разрешения, даже не ждет его согласия, а лишь сообщает о своем решении. На этот раз он не смог возразить. Люся пойдет на Кекур. Разве он сам на месте дочери поступил бы иначе?
– Пойду готовиться, – сказала Люся.
И вышла из кабинета.
Настойчивый звонок телефона вернул его к столу.
– Слушаю. Шахта? Говорите, рыхлый снег? Надо дать ему осесть. Сколько понадобится на это времени? Я тоже не специалист по снегу, а приходится... Разберитесь на месте, тогда и решим. Тракторы уже вышли. – Он увидел в дверях Клаву Буркову и нетерпеливо закончил: – У меня все.
– Товарищ начальник штаба! Аварийная группа в составе семи человек готова к выходу в горы.
– Быстро вы!.. Молодцы! – Стараясь не выдавать охватившего его волнения, Самохин несколько переигрывал. – Молодцы!
– Мы были наготове.
На круглом лице Клавы Бурковой, усеянном мартовскими веснушками, не было и тени тревоги. Серые с легкой прозеленью глаза смотрели из-под падающих на лоб рыжих кудряшек спокойно. Что это? Уверенность знающего свои силы человека или же самонадеянность молодости?
– Действуй решительно, – напутствовал Буркову Самохин, – но не забывай и об осторожности.
Ему хотелось добавить, чтобы Клава не давала Люсе горячиться, но неловко было выделять дочь. Он с силой пожал маленькую крепкую ладонь девушки:
– Жду с удачей.
Трактор со спасательной группой тарахтел где-то на краю поселка, когда к управлению подошла запыхавшаяся Люся. В руках у нее были лыжи, за плечами рюкзак. Она оглядела пустое крыльцо, улицу и вбежала в приемную.
– Где Клава Буркова?
Анна Павловна вместо ответа показала рукой в сторону Кекура.
Лишь сейчас Люся поняла, что за выхлопы она слышала в стороне ведущего к горе проулка. Она привалилась плечом к стене. Глаза ее сузились, смотрели неприязненно.
– Ушли! Без меня...
– А кто знал? – растерянно спросила Анна Павловна.
Такого Люся в жизни не испытывала. Почему ушли без нее? Отец ее бережет! Не хочет, чтобы дочь рисковала. Но с Клавой Бурковой пошли ребята менее подготовленные. А она, горнолыжница, опять осталась в поселке. К черту! Надо взять лопату и разгребать снег, таскать тяжести... Что угодно, только не безделье в такую пору.
– Ушли! – повторила Люся.
В голосе ее прозвучало столько горечи, что Анна Павловна не выдержала.
– Выручи меня. Подежурь у приемника, – попросила она. – Мне надо срочно заняться аварийным дневником.
Люся бросила в угол ненужный рюкзак. Вяло опустилась на стул. Приемник молча светил зеленым глазом с черным зрачком, словно сочувствовал ей.
Крестовников очнулся от боли в ноге. Сколько времени он пробыл под снегом? Что с ногой – вывих или перелом?.. Вопросы беспокойно клубились в голове, теснили друг друга. Лишь одна мысль навязчиво возвращалась, глушила все остальное: «Вот это и зовут во всем мире Белой смертью».
Тупая боль в ноге становилась все настойчивее. Желая принять более удобное положение, Крестовников шевельнулся. Боль рванулась от голени вверх к колену.
Крестовников замер. Нет. Лучше не шевелиться. Он перенес тяжесть тела на здоровую ногу. Стало легче. Снова кипуче заработала мысль. Где Шихов, Саня? Живы ли они? Целы ли? Перед взрывом Крестовников предупредил, чтобы они ослабили лыжные крепления, но не проверил, выполнили его наказ или нет. Особенно беспокоил Саня. Удар лавины всегда кажется внезапным. А где внезапность, там и растерянность.
Стараясь успокоить себя, Крестовников думал о тех, кто остался в поселке. Не получив радиоинформацию, они, конечно, пойдут искать пропавшую группу. Только не просто это – искать засыпанных лавиной, не имея ни опыта, ни нужного снаряжения.
Стоять становилось все труднее. Тяжесть давила сверху, с боков, теснила дыхание.
Крестовников много читал о людях, засыпанных лавинами в самых различных условиях и обстоятельствах. Но то, что испытывал сейчас он сам, совершенно не походило на запомнившееся из книг. Снег давил равномерно со всех сторон, словно все тело плотно забинтовали. Чтобы приподнять руку, приходилось преодолевать упругое сопротивление снега. Стоит ослабить усилие, и снова рука прижата к телу.
Оставаться неподвижным было невозможно. Крестовников с усилием поднял руку. Осторожно опустил с лица кашне. От дыхания снег около головы подтаял, образовалась пустота. Велика ли она? Разглядеть невозможно. В сплошной тьме не было даже проблесков света. Основательно их засыпало. Лавина обрушила снег не только со склона, но и с гребня. Накатившийся верхний вал и завалил скалу, под которой он со своими спутниками укрылся. Основная масса лавины сошла, наверное, западнее, чем он рассчитал. Если она перебралась через вмятину, тогда и поселку пришлось плохо, и засыпанным под скалой нечего рассчитывать на помощь.
Больше всего угнетала Крестовникова в эти минуты не мысль об опасности, о возможной гибели, даже не боль в поврежденной ноге, а тишина, полная, абсолютная тишина, какую нельзя представить себе в обычных условиях. Не случайно о засыпанных лавиной принято говорить, что они попали в белую могилу. Но почему в белую, а не в непроглядную плотную тьму? Говорят, глаза привыкают к темноте. Чепуха! Темнота утомляет в шахте, изматывает ночью в лесу, в поле. Здесь, в мертвенном безмолвии, она ощущалась как физическая тяжесть, сковывала тело, волю, доводила до состояния, близкого к полному оцепенению...
Крестовников вслушался, не подаст ли голоса кто-либо из его спутников, хотя и понимал, что кричать в снегу бессмысленно: звук гаснет в нем, как в вате. Но все же...
Оставаться дальше в бездеятельности Крестовников больше не мог. С усилием он вытянул руку вперед, потом в сторону. Пальцы нащупали шершавый камень. Скала!
Крестовников оперся на здоровую ногу. Слегка пошевеливая плечами, а затем и всем корпусом, он медленно вжимался телом в упругий снег. Потом с трудом переставил поврежденную ногу и снова, выставив вперед плечо, несколько продвинулся к скале.
Холодный камень становился все ближе, доступнее. Наконец-то удалось привалиться к нему спиной. Давление снега сверху уменьшилось. Свободнее стало и рукам. Очевидно, Крестовников находился под выступом скалы. Теперь можно было и отдохнуть. Хорошо бы вытереть пот с лица. Крестовников сделал неловкое движение. Резкая боль рванулась от лодыжки к колену...
Пришлось смириться с неподвижностью. Он стоял, вслушиваясь в медленно затихающую боль. Незаметно пришло дремотное состояние, а за ним и ощущение полного безразличия.
Сколько времени пробыл он в таком состоянии? Снег вокруг него подтаял, отступил. Образовалось нечто вроде пещерки с неровными жесткими стенками. Крестовников в полусне нащупал выступ в камне. Сел. Боль в ноге затихла. Дремота незаметно перешла в сон.
В окутавшей Крестовникова плотной тишине послышался легкий скрип. Еще скрип. Сон развеялся. Появилась мысль, настороженная, четкая. Возможно, это, как говорят лавиноведы, «кричит снег»? И, словно отвечая замершему в напряженной позе Крестовникову, вдалеке послышался женский голос. Мигом исчезли остатки дремоты. Пропало и безразличие. Неужели он действительно слышал голос? Женский!..
И вдруг Крестовников дернулся всем телом в сторону. Его лица коснулась ледяная рука. Он явственно ощутил прикосновение четырех пальцев. Казалось, на щеке остались их холодные четкие следы.
Он никогда не верил ни в бога, ни в черта, никогда не был суеверен. Но прикосновение ледяных пальцев бросило его в пот.
Опомнился он, услышав справа опять какой-то царапающий звук, легкий шорох.
Крестовников повернулся на этот звук, пошарил в снегу и схватил чью-то руку.
– Кто это? – Голос был глухой, словно человек говорил с завязанным ртом.
И все же Крестовников узнал его: Шихов!
– Я... – От волнения дыхание Крестовникова участилось, стало прерывистым. – Это я...
Он даже не спросил, как Шихов оказался рядом с ним, почему молчал столько времени. Крестовников крепко держал руку в холодной кожаной перчатке, будто страшась, как бы она не исчезла.
В положении Крестовникова ничего не изменилось. И все же стало легче. Значительно легче! Рядом был человек. Можно было посоветоваться с ним, обсудить положение, наконец, просто услышать живой голос.
Опять послышался шорох. Шихов пробивался к товарищу по несчастью.
Скоро они стояли плечом к плечу и негромко переговаривались. После невыносимой тишины человеческий голос звучал успокаивающе, настраивал мысль на поиски спасения.
– Почему вы молчали? – спросил Шихов. – Я кричал. Без толку. Потом пригрелся и заснул. А сейчас не выдержал неподвижности, стал пробираться вдоль скалы и наткнулся на вас.
Крестовников понял, что, оглушенный ударом лавины, он долго был без сознания, и подумал о Сане.
– Вам никто не ответил? – осторожно спросил он.
– Нет.
Первая радость слабела, уступала место безразличию. Вялость охватывала тело все сильнее. Слипались глаза. Странное двойственное состояние: и сон снится, и понимаешь, где находишься.
– Слышите? – взволнованно ткнул соседа рукой Шихов. – Вы слышите?
Крестовников очнулся. Тишина. Ни звука. Хотелось спросить, что услышал Шихов, и страшило, как бы не заглушить не вовремя заданным вопросом легкий скрип снега над головой.
Слух уловил невнятный возглас. Возможно, это Саня? Возглас повторился. Женский голос! Поселок невредим. Люди целы!
– Э-эй! – закричал Крестовников. – Сюда! Сюда-а! Здесь мы-ы!..
Он кричал, не думая о том, что кричит. Он не мог не кричать.
Звуки собственного голоса, отражаясь от обледенелых стенок крохотной пещерки, глушили, тяжко, до боли в ушах, отдавались в голове.
Рядом кричал что-то непонятное Шихов.
Наконец они замолкли. Тяжело дыша, вслушались.
Тишина.
Шихов закричал снова. Сорванный, осипший голос его звучал надрывно.
На этот раз Крестовников не поддержал его.
– Что же это? – воскликнул Шихов. – Оглохли они, что ли?
– Нет. – Крестовников все еще тяжело дышал. – Не оглохли. У снега есть одна особенность: засыпанный слышит звуки сверху, а его голос глохнет уже на небольшой глубине.
– Свет к нам не пробивается. Над нами наверняка больше метра снега.
Шихов грузно заворочался. Из-под пробитой ледяной корочки на руку Крестовникова потекла струйка снега.
– Что вы делаете? – спросил он.
– Хочу высунуть из сугроба лыжную палку, – ответил Шихов.
Крестовников терпеливо ждал.
– Ну, как у вас... палка? – наконец спросил он.
– Поднял. – Шихов с трудом перевел дыхание. – Но видна ли она сверху?
Крестовников не ответил.
Снова тишина. Тревожные мысли. Слабая надежда на то, что наверху заметят лыжную палку, таяла. Неужели люди ушли?
– А если я попробую пробиться на другой, менее крутой склон камня? – спросил Шихов. – Возможно, там удастся выбраться наверх?
– Не думаю, – ответил Крестовников. – Выбраться с такой глубины, из рыхлого снега...
И со страхом подумал, что снова останется один. Опять окружит его проклятая, сковывающая рассудок и волю тишина. Да и Шихов переоценивает свои силы. Застрянет в снегу, выбьется из сил и не вернется.
– Надо же что-то предпринять, – не унимался Шихов. – Если я оставлю рацию и рюкзак...
– Рацию?.. – перебил его Крестовников. – Скажите... нельзя развернуть рацию под снегом?
– Есть, конечно, риск, что попадет влага... – неуверенно произнес Шихов.
– Рискуйте! – приказал Крестовников. – Разворачивайте.