– Какая прелесть! – вырвалось у Маши, и она всплеснула руками.
– Да, здесь понимаешь, что такое истинная красота, – согласился купец. – Но со временем к ней привыкаешь и перестаёшь замечать.
– Неужели?
– Да, замечать перестаёшь. Однако покой испытываешь всегда. Наверное, покой – это вошедшая и прижившаяся в нас красота.
– Быть может, – сказала Маша и звонко рассмеялась.
Иван и Григорий оглянулись на неё и улыбнулись. Улыбнулся и всегда мрачный Ворон.
– Гляньте! – Григорий указал чуть влево. Там стояла на рыхлом снежном ковре в окружении деревьев одинокая яранга – большая приземистая конусовидная палатка, покрытая шкурами. Вокруг неё бродило несколько оленей, в снегу темнели щепки, кости, сидели две небольшие собаки с взъерошенной шерстью.
– Остановимся? – спросил Григорий. Иван молча кивнул. Навстречу им из яранги вышел молодой Чукча и внимательно осмотрел всех прибывших. Увидев Машу, он оживился и быстро заговорил.
– Его отец умер два дня тому назад, – перевёл Иван. – Чукчи хоронят покойников на следующий день после смерти, но его отец велел ждать приезда молодой русской женщины. Этот парень считает, что вы, Марья Андреевна, и есть та женщина.
– При чём тут я? – испугалась девушка.
– При чём тут она? – насторожился Алексей Сафонов.
– Этого я не знаю, – сказал Копыто и посмотрел на Чукчу, – он тоже не знает. Он лишь передаёт слова отца. Говорит, что все родственники уехали, испугались, что покойник будет долго лежать без погребения. Этот парень остался здесь один. Его зовут Кытылкот, это переводится на русский язык как Вставший Внезапно. Он просит вас войти в дом.
– Меня? – Маша неуверенно закачала головой.
– Не бойтесь, я буду сопровождать вас, – заверил Иван.
Внутри было сумрачно и смрадно. Позади остывшего кострища лежал на земле старик, одетый в белые шкуры. Посмотрев на него, Маша едва не вскрикнула и вцепилась в руку Ивана.
– Это он, – прошептала она.
– Кто?
– Дед, приходивший сегодня ночью ко мне… к нам на стоянку…
Иван задумался, медленно перевёл взгляд на Кытылкота и спросил у него что-то. Выслушав ответ, он сказал Маше:
– Кытылкот говорит, что его отец не мог никуда ходить этой ночью, так как был мёртв. Значит, к вам приходил его дух.
– Я не верю, – Маша испуганно бросилась к выходу, – я не верю! Это был просто сон!
– Марья Андреевна, – Иван, внимательно поглядев на покойника, пошёл следом за девушкой, – почему вы так взволновались?
– Что там случилось? – подступил к нему Алексей Сафонов. – Что испугало Марью Андреевну?
– Мертвец испугал. Она видела его нынче ночью. Во сне видела… Я был знаком с этим дедом. Его зовут Хвост Росомахи.
– Хвост Росомахи?
– Да, так его называли. В последние годы он был одним из самых непримиримых Чукчей. Он был сильным шаманом.
– У них тут все шаманы или как? – с ноткой язвительности спросил поручик.
– Не все называют себя шаманами, но многие имеют шаманский дар.
– Что же он хотел от Маши?
– Не знаю. Мы не сможем угадать. Это покажет время. Он сказал ей какие-то слова, когда приходил. Она поймёт их, когда наступит нужная минута. – Иван повернулся к Кытылкоту и переговорил с ним. – Он просит нас задержаться здесь для погребения старика. Его надо сжечь.
– Сжечь? Какое мы имеем к этому отношение? – возмутился Алексей. – Мы, чёрт возьми, не дикари какие-нибудь, чтобы участвовать в этом. Мы… Я просто не понимаю… В конце концов, это решительно невозможно…
Григорий обменялся с Иваном тихими фразами, тот кивнул и сказал:
– Я не знаю, чего хочет Хвост Росомахи, но раз он приходил к Марье Андреевне…
– Приходил? Да это всё глупости! – крикнул Алексей и рубанул ладонью по воздуху. – Глупости!
– Ваша сестра утверждает, что дед разговаривал с ней по-русски, а он не понимал при жизни ни единого русского слова. Марья Андреевна узнала его, войдя в эту палатку. Узнала, Алексей Андреич!
Или вы не верите ей? Для чего ей сочинять? Пусть это был лишь сон, сударь, но согласитесь, что сон очень уж необычный, раз он так лихо привязан к жизни.
– Я ровным счётом ничего не понимаю. – Поручик снял треуголку и нервно постучал по ней пальцами, будто стряхивая пыль.
– Хвост Росомахи – шаман, – сказал Иван, – он знает и умеет то, чего мы с вами предположить не смеем.
– Умеет? Он же умер.
– Тело умерло, сударь, но не он.
– Я отказываюсь понимать такую чертовщину! Все эти варварские фокусы, демоны какие-то, чушь всякая… Надо как-то разобраться…
– Воля ваша, но позвольте вашей сестре присутствовать при сожжении трупа. Бояться нам тут нечего. До фортеции осталось не более десяти минут езды. Вон она, Раскольная, видна как на ладони отсюда… Я вышлю Григория вперёд. Если будет нужда, к нам направят казаков.
– Не могу взять в толк, в чём вы меня хотите убедить. – Алексей нахлобучил шляпу обратно на голову.
– Алёша, – Маша уже оправилась от потрясения и подошла к брату, – я остаюсь на эту… церемонию. В конце концов, это даже любопытно. Когда ещё доведётся увидеть, как происходит погребение дикого язычника, тем более сожжение.
– Это очень мудро с вашей стороны, сударыня, – улыбнулся Иван Копыто и вернулся к сыну умершего шамана.
Кытылкот, уже изрядно заждавшийся, немедленно привёл двух оленей, предназначенных для убоя. Павел Касьянович с Григорием, оставив нарты для Маши и Алексея, поехали к Раскольной, бастионы которой ясно прорисовывались в мягких солнечных лучах, а Ворон остался помочь с погребением. Он развёл небольшой костёр перед входом в ярангу и подтащил к нему принадлежавшую Хвосту Росомахи нарту. Через пару минут Кытылкот свалил обоих оленей ударом ножа в сердце и сломал им ноги топором, Ворон помог ему отпилить им рога. Маша и Алексей следили за их действиями, будто заворожённые беспощадностью происходившего и яркостью пролившейся на снег крови. Жуткие нравы туземцев пробуждали в них отвращение, но ритм, в котором двигались Ворон и Кытылкот, погрузил молодых людей в некий транс. Вид побежавшей крови не вызвал у Маши тошноты. Иван, Ворон и Кытылкот вошли в ярангу и долго находились там, совершая ритуальное очищение покойника пучком травы, однако ни Марья Андреевна, ни её брат этого не могли видеть. До их слуха донеслись только звуки заклинаний, затем послышался громкий шорох шкур. Неожиданно для них Кытылкот и Ворон появились с обратной стороны жилища, неся покойника на меховой подстилке. Иван же вышел спереди и направился к одной из собак, привязанных к дереву.
– Кытылкот! Я бью? – спросил он по-русски, указывая на псину.
Чукча кивнул. Пока он и Юкагир укладывали покойника на нарту и привязывали его к ней, Иван Копыто увёл собаку за ярангу. Через несколько секунд собака взвизгнула, и вскоре Иван вернулся, держа в руке испачканный кровью топор.
– Вы убили её? – вяло спросил Алексей.
– Да, её дух будет охранять заднюю сторону жилища, где вынесли мертвеца. Так полагается делать.
– Неужели надо ещё кого-то убить? – Маша осмотрелась, будто ища чего-то.
– Больше никого.
Нарту с привязанным к ней покойником перенесли на костёр. Глядя на мертвеца, Маша подумала, что этот старый Чукча вовсе не умер, а просто отдыхал, нарядившись в красивую одежду из белой кожи. Но вот к нему подошёл его сын, помедлил пару секунд и быстрым движением перерезал ему горло длинным ножом.
Маша вскрикнула, выведенная ужасным зрелищем из задумчивости. Зажмурив глаза, она долго стояла, обнимая брата и пытаясь справиться с накатившей на неё слабостью. Ноги её дрожали. Когда она вновь посмотрела на сани с мертвецом, то увидела, что поверх покойника были наложены поленья, уже медленно занимавшиеся огнём. Она вытянула шею, желая разглядеть лицо шамана и в то же время страшась этого зрелища. Лицо мертвеца не поменяло выражения. Крови на разрезанном горле не было. Хвост Росомахи продолжал притворяться спящим.
Кытылкот обошёл погребальный костёр и остановился перед девушкой.
– Он благодарит за то, что вы, Марья Андреевна, с уважением отнеслись к просьбе старика, – перевёл его слова Иван.
– Да, да, конечно. Теперь мы можем ли уйти?
– Можем.
– Тогда поедемте в фортецию, – попросила она, – я совсем ослабла от всего этого.
– Не сомлеешь ли? – с беспокойством спросил сестру Алексей.
– Теперь уж нет… Я собралась, я в порядке… Но вот когда он клинком по горлу… Это кошмарно…
– Мы можем ехать, Марья Андреевна, – сказал Иван Копыто, – здесь всё закончится само.
– Скажите мне, он весь сгорит? – спросила она, отворачиваясь от дыма и прикрывая нос рукавом полушубка, чтобы хоть немного оградить себя от отвратительного запаха, вдруг повалившего от костра с внезапной силой.
– Что не сгорит, будет зарыто в золе…
Оставшийся до крепости путь провели в глубоком молчании. К крепости подъезжали с северной стороны, где к стенам прилегали изрядные наносы снега; утрамбованный зимними ветрами, влажный, он растаивал обычно лишь к середине лета. Уже перед самыми воротами Алексей спросил, повернувшись к Ивану:
– Вы знали его лично?
– Кого?
– Этого шамана, – уточнил поручик, нахлобучивая треуголку пониже.
– Да. Я много раз останавливался в его яранге. Когда-то он хотел отдать мне свою дочь в жёны, но она умерла. Это окончательно убедило его, что Чукчам нельзя родниться с белыми людьми.
– Он хотел, чтобы вы взяли в жёны дикарку? Вы – русский человек…
– Я слышал, что когда-то великие русские князья вступали в брак с ордынскими красавицами и не считали это зазорным. Случалось такое? – спросил следопыт.
– Это разные вещи, – заговорила Маша, – там речь шла о княжеской крови, о княжеских дочерях, пусть даже о татарских женщинах или о половчанках. Но здесь ведь просто дикари.
– А разве я не дикарь, Марья Андреевна? – задумчиво спросил Иван. – Признайтесь, что вы смотрите на меня как на дикаря. Я же чувствую, что непонятен вам, чужд.
– Это не так, – неуверенно возразила она.
– Это так, – едва заметно улыбнулся он.
С того момента, как повстречались следопыты, Маша не раз обращалась мысленно к Ивану и удивлялась: этот дикарь притягивал её внимание вопреки всему. От него шёл терпкий запах кожаной одежды, пропитанной жиром и дымом, и это неприятно задевало Машу. Она понимала, что мужчина, будучи охотником и следопытом, не мог благоухать помадой и пудрой, как светский лев, но от Ивана исходил запах грязи, никак иначе Маша не могла назвать это. У него были тёмные руки, выразительно черневшие неухоженными ногтями и складками кожи на пальцах. Его недавно выбритое лицо могло показаться Маше привлекательным в других обстоятельствах, скажем, если бы такой человек – прилично, конечно, одетый и причёсанный – явился на губернский бал, тогда она бы увидела в нём скрытую силу, богатый жизненный опыт, оплетённый тайнами сотен трагедий; да, он был бы ей крайне интересен. Здесь же, в окружении дикой природы, Иван являл собой просто естественную часть природы, но никак не мог представлять собой человека, достойного её внимания. Маша не умела объяснить этого себе, но чувствовала что-то в таком роде. Да, Иван Копыто был для неё дикарём, и всё же он умел изъясняться, пусть и не отточенным слогом, и умел слушать. Несмотря даже на вонючую грязно-коричневую кухлянку и привязанные к поясу деревянные языческие амулеты, он настолько сильно отличался от своего приёмного отца-Юкагира и от Чукчей, что Маша, обращаясь к нему, говорила «сударь» и «вы». А ведь он занимал положение не выше крестьянского, а то и ещё хуже – бездомного скитальца. У него ничего не было, кроме ружья, связки ножей и запряжённой оленями нарты, однако он вёл себя как равный среди равных, не проявляя ни тени подобострастия. Наоборот, сквозившая в каждом его жесте независимость заставляла Марью Андреевну чувствовать себя в некоторой степени существом низшего порядка. И это изумляло девушку, даже пугало немного.
– Всё не так просто, – сказала она и вздохнула, – двумя словами этого не объяснить. Мы привыкли к другой жизни, другому поведению.
– Я кажусь вам грубым? Не смущайтесь, сударыня, я способен понять это.
– Не в том дело… Для вас тут всё естественно, к примеру эти похороны… Должно быть, вы привыкли… Я не знаю, я затрудняюсь… Я совершенно обессилела от всего, что увидела за последние дни…
Раскольная
Крепость Раскольная представляла собой квадрат со стороной примерно в триста шагов. За высоким частоколом стояли командирские покои, канцелярия с пристроенным к ней большим амбаром, гауптвахта, кузница, десяток тесно лепившихся друг к другу жилых изб, некоторые были в два этажа, и небольшая церквушка. Почти все избы были украшены резьбой; кое-где белели прибитые над входом оленьи черепа с ветвистыми рогами. На двух противоположных стенах крепости возвышались бревенчатые башни. С наружной стороны укрепления расположились ещё пять домов. В зимнее время у них по соседству обычно стояли также юкагирские и корякские чумы, принадлежавшие семьям тех туземцев, которые рассчитывали найти защиту от враждебных Чукчей у казаков, не надеясь на собственные силы. Сейчас этих конусовидных кожаных палаток насчитывалось четыре, возле них лежали сваленные в кучу нарты.
Приезд Павла Касьяновича, хорошо известного всем в гарнизоне, и поручика Сафонова с очаровательной сестрой произвёл в крепости приятный переполох. Когда Алексей и Маша въехали в сопровождении Ивана в ворота, внутри стоял гомон, от которого путники успели отвыкнуть за два месяца. Остановившийся посреди двора обоз был облеплен людьми.
– Касьяныч, дорогой мой, да неужто ты не привёз водки? Не поверю! Не расстраивай меня!
– Мешки с мукой нам сейчас очень кстати. Маловато, конечно, но всё равно хорошо.
– А табачок, табачок привёз?
– Маслица бы коровьего, Касьяныч, у нас всё вышло.
Всюду сновали бородачи в расстёгнутых тулупах, а то и просто в длиннополых рубашках. Громкие голоса неслись со всех сторон, слышался звон молотка в кузнице, лаяли лохматые собаки.
– Вот мы и добрались, – с наслаждением проговорила Маша, поднимаясь с нарты.
– Теперь вы сможете отдохнуть, сударыня, – сказал Иван.
Как из-под земли возле Маши вырос высокий молодой человек с худым лицом.
– Позвольте представиться, сударыня, – выпалил он, выразительно шевеля чёрными усиками и почтительно склоняя голову, – подпоручик Тяжлов. Вадим Семёнович Тяжлов. Прошу простить, что я не при параде. – Он молодецки выпятил грудь, и тулуп его распахнулся, показывая застёгнутую до верхней пуговицы белую полотняную рубаху.
– Очень приятно, господин подпоручик. – Она ответила кивком и улыбкой, распуская платок, покрывавший её голову.
За спиной Тяжлова она увидела сутулую фигуру в капитанском мундире и поняла, что это и был комендант фортеции. В свои пятьдесят лет капитан Никитин выглядел совсем стариком, непокрытая седая голова была растрёпана, но сзади волосы лежали тугой косицей. Капитан слегка приволакивал левую ногу, рядом с ним шагал Григорий, быстро рассказывая что-то ему.
– Рад приветствовать вас, сударыня, – проговорил Никитин, останавливаясь перед прибывшими, – и вам также, господин поручик, желаю здравия… да-с, желаю всем здравия… Редко мы видим в нашем захолустье новые лица, крайне редко. И посему весьма рады, весьма… Милости просим…
– Разрешите доложить, господин капитан, – вытянулся Алексей Сафонов.
– После, голубчик, после. – Глаза старого вояки были по-стариковски влажными. – Пока что размещайтесь. Думаю, что лучше всего вам у Полежаева в доме остановиться. А вам, сударыня… Какие ж чудесные глазки у вас, детка моя, просто ангельские… Простите старика за вольности… Думаю, что вас в доме Прохорова устроить лучше всего, там Устинья присмотрит за вами, сделает всё наиприятнейшим образом… Вот Григорий покажет вам, куда шагать… Как только обоснуетесь, голуби мои, так прошу ко мне на чай, там и обсудим, с чем пожаловали…