Иван попросил рассказать о постановлении сената, и Алексей подчинился, хотя чувствовал себя смущённым. Всё было нелепо: офицер выполнял указания какого-то следопыта, а не управлял ситуацией. Иван перевёл дикарям слова Алексея, и Чукчи удовлетворённо забормотали что-то.
– Вот и всё, мы можем возвращаться, – объявил Иван. – Теперь они направят в фортецию своих главарей.
– Всё? – удивился молодой офицер.
– Пойдёмте.
Самым тяжёлым испытанием для Алексея было повернуться к дикарям спиной, зная, что у них есть луки и стрелы. «Возьми себя в руки, будь мужчиной», – сказал он себе. Сделал первые шаги по направлению к крепости и обернулся: Чукчи спокойно шли в противоположную сторону. Увидев это, Алексей вдруг сразу повеселел, молчаливость улетучилась, захотелось общаться, и даже Иван Копыто, прежде не вызывавший в Алексее добрых чувств, сделался по-особенному милым. «Как выгодно быть трусом. Нужна самая малость, чтобы исправить настроение с подавленного на весёлое… Значит, я всё-таки трус?» – размышлял Алексей, широко улыбаясь и испытывая почему-то огромное облегчение от того, что признался себе в этом. Теперь для него отпадала всякая необходимость оправдываться перед самим собой в определённых ситуациях, теперь ничто не связывало его.
Совсем недавно поручик Сафонов раздумывал над тем, куда приложить всю силу своей молодости: посвятить ли себя целиком военной службе или отдаться служению женской красоте. Впрочем, в любовь он почти не верил, хотя увлекался быстро. Оставалась военная карьера, но она требовала усердия и того душевного порыва, который один лишь способен удовлетворить тщеславие молодости. Правда, Алексею приходилось слышать о людях, которые были напрочь лишены такого порыва и, надев на себя первый попавшийся хомут, честно работали до конца жизни. Но Алексей Сафонов не мог разрешить себе этого. Он был молод и слишком ценил свою молодость, чтобы дать ей исчезнуть в скуке и монотонности быта.
И вот он признал в себе труса. Стало быть, отныне не надо было думать о проявлении геройства, и это позволило сердцу поручика Сафонова биться ровно, без волнения. А коли так, то что же теперь делать? Куда девать тот пыл, который ещё несколько минут назад толкал молодого человека на активные действия, толкал его чуть ли не в пропасть прыгнуть? Во что теперь превратится вся эта неуёмная энергия?
Переговоры
В тот день никто из Чукчей не пришёл в Раскольную, они занимались своими убитыми. Зато наутро, едва забрезжил рассвет, перед крепостью стояли дикари, человек десять, требуя впустить их.
– Кто пришёл? – спросил капитан Никитин.
– Эгылгын, Наталкот, Кама-Тагын, – перечислял Иван, – Седая Женщина…
– Седая Женщина собственной персоной?
– Он же у них запевала, – кивнул следопыт.
Комендант велел открыть ворота, и дикари вошли в крепость. Со всех сторон к ним стягивались казаки, громко и оживлённо обсуждая туземных послов. Чукчи были одеты совершенно обычно, ничем себя не украсив по случаю торжественной встречи, если не считать одной ярко расшитой бусами шапочки, которая пятном выделялась в бурой массе туземцев. Почти все они были вооружены длинными копьями.
Капитан Никитин распорядился, чтобы перед домом, где находилась гауптвахта, на земле расстелили побольше шкур, и предложил дикарям сесть. Казаки плотно окружили пришедших, оставив место для офицеров. Поблизости от расстеленных шкур было поставлено несколько стульев для женщин, желавших посмотреть на переговоры.
Когда командир гарнизона объявил, что все в сборе и что можно начинать, Чукча в расшитой шапочке затянул какую-то песню. Все вокруг смолкли, словно им очень нравилась эта песня или же будто они страшились навлечь на себя гнев исполнителя, если бы помешали ему петь. Собственно, песней трудно было назвать это завывание, превращавшееся иногда в произнесение неразборчивых слов.
– Это и есть Седая Женщина, – шепнул Маше стоявший позади неё Григорий. – Поглядите на его шапку, это не простая шапка – шаманская. Он её надел, чтобы защитить себя от злых духов, которыми населена Раскольная.
К макушке шаманской шапочки была пришита косичка из чёрных волос. С левой стороны шапки свисали две длинные кисти, сплетённые из тонких кожаных шнурков и опускавшиеся почти до колен Седой Женщины. К одной из этих кистей были привязаны три нитки длиной примерно в палец, на которые были нанизаны красные бусины.
Когда шаман закончил песню, все оживились. Выступление Чукчи произвело на Машу гнетущее впечатление. Да и сам старик был неприятен и напоминал скорее покойника, чем живого человека. Его лицо, изрезанное бесчисленными морщинами, оставалось почти неподвижным, словно было сделано из воска, но глубоко посаженные чёрные глаза были живыми. Возле Седой Женщины стоял чукотский юноша в женском платье и с заплетёнными косицами. Над верхней губой юноши виднелся тёмный пушок, глаза горели каким-то таинственным мутным светом. Его лицо резко выделялось среди мужских лиц и напоминало странную маску, наделённую трагическими чертами. Маше почему-то подумалось, что этот юноша в женском наряде и шаман были как-то незримо связаны друг с другом и составляли единое целое.
– Это кто? – осторожно спросила она у Григория.
– О ком вы спрашиваете, сударыня?
– О том юноше в женском платье.
– А… Это мягкий мужчина…
– Кто? Простите, я не поняла, что вы сказали. – Маша с вниманием посмотрела на Григория.
– Мягкий мужчина, – повторил казак.
– Что значит «мягкий»?
– Марья Андреевна, – Григорий смущённо втянул голову в плечи, – это у них такие люди есть, которые ведут себя… как бы это…
– Как-нибудь особенно? – подсказала Маша. – Они не соответствуют мужскому образу?
– Вот именно. Не соответствуют, совсем не соответствуют. – Григорий обрадовался подсказке.
– И поэтому мужчины одеваются в женское платье? – уточнила девушка.
– Не только одеваются, – опустил глаза Григорий.
– В каком смысле?
– Ну, они вообще ведут себя, как женщины.
– Выполняют женскую работу? – спросила Маша, чувствуя, что Григорий не договаривал чего-то.
– И работу тоже, Марья Андреевна… Они у них навроде жён… Таким людям духи что-то нашёптывают и заставляют их вести такую жизнь.
– Какую жизнь? Я не понимаю. Что значит «навроде жён»?
– То и значит, Марья Андреевна. Именно это и значит. Потому они и называются мягкими мужчинами, не воины это уже и не мужчины. Они выбрали себе особую дорогу… Простите, но нам с вами этого не понять… Иногда они идут на это, чтобы избавиться от какой-нибудь страшной болезни по указанию шамана… Всякое тут может быть причиной… Вы, Марья Андреевна, у Ванюши спросите, он лучше объяснит… Ваня! Подойди к нам, сделай милость, дружок… Вот Марья Андреевна любопытствует, откуда и почему берутся мягкие мужчины.
– Мягкие-то? – Копыто поставил ружьё прикладом на землю и поскрёб пальцами заросший подбородок. – Ежели в двух словах, то они исполняют требования духа. – Следопыт взглянул на Машу и понял, что она не удовлетворилась таким объяснением. Он продолжил, говоря тихо, чтобы не быть помехой тем, кто вёл переговоры: – Дух является к человеку и требует от него начать другую жизнь. Иногда дух приходит к больному человеку, иногда – к здоровому… Тут нельзя дать точного определения, у кого как случается такое обращение… Ежели человек отказывается последовать требованию духа, то он начинает болеть.
– Как это?
– Болезнь… Бывает, что беспамятство на много дней, бывает, что сумасшествие… Должно быть, что-то приходит к ним в это время, но никто вразумительно ничего не объясняет. Я знал одного берегового Чукчу, который вдруг лет в тринадцать потерял чувствительность ног, а затем и вообще перестал двигаться; лежал, словно мёртвый тюлень. А до того он был очень сильным мальчиком, очень ловким и удачливым рыбаком. И тогда один шаман велел ему стать женщиной, он даже спал с ним.
– Спал? – Маша ужаснулась. – С этим мальчиком? Но ведь это…
– Да… После нескольких проведённых с шаманом ночей мальчуган встал на ноги и начал заниматься женской работой. – Иван задумался и через некоторое время продолжил свою речь: – Мягкий мужчина может пройти несколько ступеней, превращаясь из мужчины в женщину. Поначалу он лишь подражает женщинам в манере причёсывать и заплетать волосы. Однако не каждый, кто заплетает волосы по-женски, есть мягкий мужчина. Нет, не всякий. Шаманы иногда заставляют обычных мужчин заплетать волосы по-женски, чтобы избавиться от какой-то болезни.
– Зачем? – спросила Маша; ей было очень интересно, но всё казалось чересчур странным и непонятным.
– Думаю, что из-за гордыни, – ответил Иван, поколебавшись немного.
– Из-за гордыни?
– Гордыня часто бывает причиной наших болезней.
– Как так? Почему вы так думаете?
– Она суть почва для произрастания недугов. Чтобы вышибить из-под болезней почву, гордыню надобно переломить, отбросить её. Для этого мужчина, почитающий свои мужские качества особенными, должен поменять их на женские. Полагаю, что это может не всякий… Поди-ка, нарядись в женское платье, когда ты слывёшь за лучшего воина в своём племени! Но ведь надевают женскую одежду некоторые мужики, надевают, Марья Андреевна. И это есть вторая ступень посвящения мягкого мужчины. На третьей стадии превращения мужчина отказывается от всего оружия и вообще от предметов, коими мужчина должен пользоваться в жизни – аркан, гарпун, копьё… Он берётся за иголку и скребок для шкур. Даже в разговоре он принимает особое, женское произношение. Я видел много таких людей. Все они потеряли свою воинскую неустрашимость, силу, отвагу. Они любят маленьких детей. Играют с ними, как настоящие женщины. Короче, они становятся женщиной, сохраняя мужскую наружность. Эти мягкие берут себе мужей, при этом совершается обычный свадебный обряд.
– И как к ним относятся окружающие?
– Нормально, как к женщинам. Должен сказать, что такие семьи, как оно ни удивляет, очень прочны.
– А вы? Что вы думаете про них? – не унималась Маша.
– Ровно ничего, – пожал плечами Иван и повернулся к Григорию: – Ты что про них думаешь, брат?
– Теперь уж ничего, а раньше удивлялся, – сказал Григорий с ухмылкой. – Особливо однажды был удивлён, когда… Впрочем, не нужно об этом… Об этом нельзя, гадко оно…
– Если двое мужчин живут как муж и жена, – медленно проговорила Маша, пытаясь уловить суть дикого явления, – то разве это нормально? Откуда это идёт?
– Нам, то есть обычным людям, этого не понять, – уверенно сказал Григорий.
– Мягкий человек, – заговорил Иван снова, – нередко имеет в семье больше веса, чем его муж, так как в мягком человеке присутствует сильный дух. Однажды такой человек – его звали Мелкий Зуб – был осмеян по какой-то причине соседями. Он обиделся и ушёл из стойбища. Он ничего не взял с собой, кроме деревянного огнива и рогового лука, с помощью которого разводят огонь. По пути ему встретились два Коряка, они долго насмехались над ним, так как считали, что он вполне безобиден. Но он вдруг взял в руки роговой лук и положил на тетиву палочку, с помощью которой разводится огонь.[2] Этот лук, как вы видели, Марья Андреевна, очень мал, чтобы пользоваться им в качестве оружия, а тупая палочка никак не может служить стрелой. Но Мелкий Зуб сумел пустить её с такой силой в горло одного из тех Коряков, что она убила его. Это мне рассказал второй из тех Коряков. С тех пор он считает, что мягкие мужчины Чукчей обладают огромной скрытой силой… Взгляните на Седую Женщину и его мягкого человека. Седая Женщина гораздо ниже и более щуплый, чем его спутник. Этот мягкий человек раньше был очень силён, он мог бы свернуть шею любому, самому крупному быку, но вот теперь он ничего не может. Он стеснителен, как маленькая девочка, и прячет лицо, прикрываясь рукавом. Я не раз видел, как он возился с маленькими детьми и ласкал их, явно завидуя радостям материнства… Но теперь, Марья Андреевна, вы должны отпустить меня, так как я вижу, что комендант зовёт меня к себе…
Маша кивнула и вновь обратила взор к юноше, которого Григорий и Копыто называли мягким человеком. Услышав столь удивительные речи, она смотрела на него уже совсем по-другому. Да, он был выразителен и трагичен, но при этом был и ужасен. Подумать только, что он имел постоянную физическую связь с отвратительным шаманом! Какая мерзость! Даже не всякая женщина решилась бы сойтись с тем лысым стариком, прикрытым шаманской шапочкой, какими бы колдовскими качествами он ни обладал… А уж мужчина… Нет, нет и ещё тысячу раз нет! Маша отказывалась верить в возможность таких связей… Однако не верить Ивану и Григорию она не могла.
– Скажите мне, – она смущённо подёргала Григория за рукав, – неужели это всё правда?
– Марья Андреевна, поверьте, что я намеренно подозвал Ивана, когда речь зашла об этом. Он не испытывает смущения, говоря о таких вещах, для него нет ничего странного и противоестественного в жизни. Он вырос среди таких причуд. А вот я…
– Что же вы? – Маша заглянула ему в глаза.
– Я тут давно, сударыня, это верно, однако, как я уже рассказывал, воспитывался я далеко от этих мест, поэтому имею привычку к другим нравам. Я не всё умею высказать прямо…
– То есть вас эта тема смущает? Я верно поняла? Смущает, как и меня? – В её голосе послышалось облегчение.
– Вы угадали, сударыня.
– Тогда скажите мне сейчас же, откуда вы родом, непременно скажите.
Григорий потёр ладонью шею, словно ему было душно, и отвёл глаза.
– В чём же дело, сударь?
– Я не люблю об этом… Но ежели вы настаиваете…
– Настаиваю, – Маша произнесла это слово строго, но улыбнулась, – хватит делать тайны. Да и не открою я никому.
– Я из Санкт-Петербурга, сударыня. Я там вырос, но решил покинуть свет… Вот как оно… Про то здесь никто ни сном ни духом… Я ехал два года, сам не ведая куда, и добрался наконец до края земли… Чего не умел, тому научился, но таким, как Копыто, так и не стал. Память, вишь ты, мешает, мысли идут по-другому…
– Память?
– Да, Марья Андреевна, память о прошлом.
– А Иван для вас пример? Неужели? И даже то, что он гораздо моложе…
– Моложе – это ерунда. Он тут свой, вот в чём суть. По крови свой, по духу, по всему. Его ничто не удивляет. А я до сих пор иногда слышу, как сердце ёкает от неожиданности, когда что-то примечу необычное… Для меня здесь много необычного. Да кто я тут? Шесть лет мну снег ногами, а мне уж тридцать три отмерило… Нет, я тут только гость, давний гость, но всё же гость.
– Стало быть, вы не казак, а просто одеты так?
– Казак или нет… Как говорится, попал в стаю – лай не лай, а хвостом виляй.
– Странно, – Маша задумалась, – очень странно… Вот вы из Петербурга, а я там никогда не была… Вы из Петербурга, вы ходили по столичным улицам, посещали балы, но бросили всё. А я только мечтала о том, как поглядеть столицу. И вот мы встретились с вами здесь. На краю света… Но в Петербурге, должно, разминулись бы, как вы полагаете? Непременно разминулись бы…
– Может, и так, сударыня. Может, просто не обратили бы внимания друг на друга. – Он посмотрел куда-то вдаль и будто бы увидел в ту секунду шикарные экипажи на Невском. – Да-с, та жизнь, слава Богу, далече. Ничего из того не осталось…
– А много ли было? Григорий внезапно посуровел и сделался почти старым.
– Всё было у меня, сударыня. Только не нужно про это… Я уж почти забыл… Здесь мне легко, легче, чем было там… Да и зачем вы у меня спрашиваете? Разве не приехали вы сами сюда, на край, как вы изволили сказать, света? Разве такая поездка для молодой совсем женщины не есть бегство от чего-то? Вас ведь тоже не устраивает то, чем полна тамошняя жизнь…
– Да, вы правы… Но я не хочу об этом… Я не чувствую, что я имею право… Здесь, конечно, всё иначе, но… Долго ли они будут переговорами заниматься? Пожалуй, я пойду пить чай. Не хочу больше смотреть на это…