Рафаэль Сабатини
Глава 1
Смерть короля
Свои необыкновенные способности к анализу мистер Лоу направлял сейчас на осмысление происшедших событий.
Великий король, некогда приказавший изгнать его из Франции, был теперь мертв. И это не было таким уж удивительным. В конце концов, Его Величество был стар, а короли, даже самые величайшие, смертны. Но перед этим естественным фактом не только Франция, но и весь мир стоял теперь, затаив дыхание. Этот король, чье нахмуренное чело, по словам госпожи де Севинье
[1]
, заставляло дрожать даже землю, правил столь долго, столь жестоко и властно, что вокруг него создался ореол бессмертия.
Но не только его тело было мертво. Вместе с ним погибла и его слава. Преклонение моментально сменилось отвращением и презрением. Нынче его подданные больше не склонялись в страхе перед его всемогуществом. Они припоминали теперь все те лишения, все те жертвы, которые Его Величество заставил их принести, которые оставили страну разоренной и опустошенной.
Даже на последних почестях лежала печать неприличного ликования. Свой последний путь к усыпальнице в Сен-Дени его тело проделало мимо разукрашенных беседок, в которых были накрыты столы, чтобы отпраздновать это событие. Его тело не успело остыть, когда его завещание, которое при его жизни никто не осмелился бы оспорить, было уничтожено. Его последние указания по управлению Францией до совершеннолетия его правнука, который должен был унаследовать трон, были разорваны на глазах членов парламента.
Его племянник, Филипп Орлеанский, стал единственным регентом, хотя по завещанию он должен был разделить этот пост с одним из многочисленных незаконных отпрысков Его Величества — герцогом Менским.
Позднее Филипп Орлеанский, вспоминая об этих событиях, думал, не виноват ли он в излишней поспешности. Впрочем, в то время он ощущал только удовлетворение своей победой.
Смерть Людовика XIV
[2]
, естественно, оказала влияние на судьбу не только Филиппа Орлеанского. Но вряд ли кто-нибудь мог предположить, что наиболее значительное влияние она оказала на судьбу Джона Лоу, лаэрда Лауристонского. Пропуском, обеспечившим ему доступ к благосклонности короля, явилось рекомендательное письмо от Филиппа Орлеанского, который был мужем сестры Виктора Амадея. Король Виктор Амадей был слегка заинтригован восторженным тоном этого письма, столь резко он контрастировал с тем, что было известно о мистере Лоу. Ибо, надо сразу сказать об этом, история лаэрда Лауристонского была весьма необычной. В Англии, откуда он бежал около десяти лет назад, он был приговорен к смертной казни за убийство на дуэли. Он много ездил по Европе, и единственным источником его существования была игра. Было признано, что равных ему в игре нет. Состояние, которое он сколотил таким путем, достигало, по слухам, четырех или пяти миллионов ливров. Скорее всего, эти слухи были преувеличены, но нельзя было в то же время отрицать его несомненного богатства.
Во Франции его мастерство игры в карты и в кости, огромные суммы, которые он выигрывал, держа банк в доме знаменитой куртизанки Ла Дюкло, привели к тому, что генерал-лейтенант полиции короля мсье д'Аржансон приказал ему покинуть эту страну. Впрочем, никто никогда не подозревал его в нечистой игре. Считалось, что играет он абсолютно честно, а причиной его везения служат способности к математике и невероятная скорость в оценке шансов. Он играл по системе собственного изобретения, которую считал непогрешимой, но только в своих собственных руках. Чтобы облегчить себе расчеты, он заказал специальные фишки из чистого золота стоимостью в восемьдесят ливров.
После его выдворения из Франции, а возможно и вследствие этого, он стал нежеланным гостем также и в Венеции, Флоренции и Генуе. И если бы не письмо герцога Орлеанского, то маловероятным оказалось бы его пребывание и во владениях короля Виктора Амадея в качестве более или менее почетного гостя. Впрочем, обаяние мистера Лоу, несомненно, повлияло на хорошее отношение к нему короля Савойского, точно так же, как ранее оно влияло на герцога Орлеанского.
Высокого роста, худощавый, он имел пружинистую походку человека, хорошо знакомого с физическими упражнениями. Благородство его внешности, впрочем, не было обманчивым, поскольку, если его отец — от которого он, без сомнения, унаследовал свои математические таланты — и был простым эдинбургским ювелиром и банкиром, то его мать, передавшая ему свои черты, происходила из благородного дома Аргайлов. Перенесенная в детстве оспа придала его лицу оттенок некоторой бледности, который делал его еще притягательнее и усиливал таинственное впечатление, которое он производил на других. «Il etait trop beau»
[3]
, — сказал о нем один его французский современник. И действительно, таким его считали многие женщины, с которыми в свои молодые го ды он прокутил свою долю отцовского наследства.
Перед лицом нищеты он попытался использовать свои математические способности, заявившие о себе еще тогда, когда он работал с отцом. Он углубил их в годы путешествий по Европе, годы созревания и приобретения жизненного опыта. Результатом явился его труд «Размышления о деньгах и торговле», который принес ему уважение такого одаренного дилетанта, каким был герцог Орлеанский, а теперь обеспечил ему по крайней мере терпимое отношение короля Виктора Амадея.
Однако он надеялся получить из рук Его Величества нечто большее, чем простой приют, и в надежде на это воздерживался, живя в Турине, от азартных игр. Сейчас он делал ставку в более важной для него игре. Финансовые дела в герцогстве Савойском были в полном беспорядке. Непрерывные войны, которые вел Людовик XIV, разрушили не только Францию, но и се соседей. В возрождении этой страны мистер Лоу видел для себя игру, способную принести ему гораздо большую выгоду, чем какие-либо карточные столы. К сожалению, ему не удалось убедить Его Величество разрешить ему принять в ней участие. После кратковременного увлечения идеями мистера Лоу король Виктор Амадей повел себя решительно.
— Друг мой, я полностью согласен с герцогом Орлеанским. Ваши идеи выглядят всеобъемлющими и блестящими. Но, как нам известно, видимость часто бывает обманчивой. И я вижу свой долг в том, чтобы не полагаться на эту видимость. Ведь если ваши идеи окажутся ошибочными, то неизбежно разрушение моего государства. А этого я не могу себе позволить. Я уверен, что вы не усматриваете в моем ответе отказа вам в гостеприимстве. Однако я отнесусь с пониманием, если вы посчитаете свое дальнейшее пребывание в Турине тратой времени и пожелаете оставить нас.
И он все еще раздумывал, не скрывался ли за этими словами короля просто вежливый отказ от двора, когда пришла весть о событиях во Франции. Ее принес Уильям Лоу, которого старший брат вызвал к себе, когда еще оптимистично надеялся, что ему удастся заполучить управление финансовыми делами герцогства Савойского. Так случилось, что Уильяма Лоу сопровождал Пабло Альварес, испанский финансист, с которым лаэрд Лауристонский был близок, когда жил в Амстердаме, где он изучал банковское дело.
Дон Пабло побывал в Генуе, где хотел заполучить для себя полномочия представителя Банка святого Георгия в Англии. Это ему не удалось, о чем он мог бы догадаться заранее, ибо генуэзцы были самыми недоверчивыми людьми на свете. Однако он нашел утешение в том, что встретил своего старого приятеля Уильяма Лоу, который прибыл морем по пути в Турин. Дон Пабло решил сопровождать его, чтобы, встретив лаэрда Лауристонского, предложить ему свои услуги.
«В конце концов, — убеждал он себя, — тут крюк небольшой. С поддержкой банка или без нее, а все равно Турин лежит по пути в Англию, если ехать по суше. Скучновато, конечно, но что делать, если твои кишки даже слышать о море не желают.»
Короткий, толстый, заросший волосами, с семитскими чертами лица, с тяжелой, с синим отливом после бритья, челюстью этот финансист бегло говорил по-французски, но при этом ужасно коверкал слова, к тому же привнося в свою речь испанскую жестикуляцию, что придавало ей комичный оттенок. Если он может послужить дону Хуану в Англии, то пусть дон Хуан отдает ему приказы. Английская Компания южных морей предоставляла большие возможности тем, кто умел отыскать путь в финансовом лабиринте. Кроме того, Англия слыла настоящим раем для банкиров. И в этом, дон Пабло благодарил Господа, она была полностью противоположна Франции, которая обнищала до крайности из-за дурацких войн ныне покойного короля, будь он неладен.
Они расположились в мезонине дворца Кариньяно. Восточные ковры украшали деревянную мозаику отполированного пола; завораживающие глаз портреты были развешаны на стенах: инфанта Испанская, принц Савойского герцогства, дети английского короля Карла I — все кисти Ван Дейка
[4]
. Были и портреты менее знаменитых мастеров. Тяжелая, с позолотой, мебель, фарфор, сверкающие люстры — все это создавало фон такого великолепия, какое мистер Лоу считал подходящим для своей сдержанной изысканности.
Разговор перешел от критики испанской политики на французские события. И наконец-то мистер Лоу узнал в подробностях, до какой степени разорил Францию знаменитый король-Солнце, чье сияние ослепляло весь мир.
— Поверьте, — произнес он, когда ему все рассказали, — единственная вещь, которая удивляет меня, это почему вы все еще думаете об Англии. Ведь Франция дает для такого предприимчивого человека, как вы, несравненно больше возможностей.
Его французский был столь же груб, сколь мягок был язык дона Пабло. Но говорил он не менее бегло.
— Франция! — презрительно фыркнул дон Пабло. — Вы как будто не слушали меня. Разве такая нищая страна может предложить поле деятельности для финансиста? А правительство! Чтобы уничтожить завещание короля и сохранить регентство исключительно для себя, герцог Орлеанский заключил всякие темные сделки. Чтобы купить голоса дворян, он вернул им привилегии, отобранные еще Ришелье
[5]
и Людовиком XIV. Вместо того, чтобы управлять через своих наместников, он создал регентские советы в каждом департаменте. В эти неповоротливые органы он назначил людей, поддержка которых помогла ему лишить герцога Мена регентства, завещанного ему королем. И после этого герцог Орлеанский успокоился и послал все остальные дела к черту. Пока ему не мешают развлекаться, всякий, кому не лень, может управлять Францией. Вы прекрасно видите, что будет впереди, какие еще несчастья и смуты ждут эту страну, измученную и нищую. И вы говорите, что счастье надо искать там! Друг мой, вы смеетесь.
Одна из створок дверей открылась, и это заставило мистера Лоу отложить свой ответ.
На пороге стояла женщина, одетая в голубое, отделанное золотом, платье, которое казалось, пожалуй, чрезмерно богатым. Она была среднего роста; ее узкая талия вздымалась из пышного кринолина и переходила в высокую грудь, чьи белые округлости отнюдь не были спрятаны от постороннего взгляда. Ее темно-каштановые волосы были частично скрыты под кружевной шапочкой, что служило последним штрихом в создании образа иссякающего фонтана. Кожа ее была очень белой, а само лицо с едва выступающими скулами и полноватыми губами производило впечатление нежной чистоты.
Секунду она оставалась неподвижной. Но потом приветливо улыбнулась, возможно, потому что сознавала, что улыбка идет ей, и подплыла к ним на невидимых ногах. Она приветствовала своего деверя по-английски, богатым, музыкальным голосом, впрочем, без особой сердечности.
— Лагийон только что сказал мне о вашем приезде, Уилл.
— Милая Катрин! — Уильям Лоу, такой же высокий и крепкий, как и его брат, поднялся и с поклоном поцеловал ее вытянутые руки.
— Счастлива видеть тебя. Но боюсь, мы вынуждены будем тебя разочаровать. Джон расскажет тебе, что, как обычно, наши мечты не сбываются. Совсем не сбываются.
Вдруг она заметила испанца. Ее брови удивленно поднялись.
— Возможно ли это? Дон Пабло Альварес, не так ли?
Дон Пабло поклонился, стараясь сложиться пополам настолько, насколько ему позволял живот.
— Польщен вашей памятью, мадам. Примите мое почтение, — его английское произношение было еще ужаснее французского.
— Я вынуждена предположить, — сказала она, уступая свою руку его губам, — что сумасбродство Джона явилось причиной и вашего присутствия здесь?
— Сумасбродство Джона? Ха-ха, мадам, когда это вы обнаружили у него сумасбродство? Хотел бы я быть таким сумасбродом!
Она сочла его слова возражением, а этого она не любила.
— Надеюсь, вам это не грозит. Но я заставляю вас стоять, — она села на стул, так что тот исчез под ее юбками, и заговорила с раздражением. — Джон сказал вам, что мы уезжаем? Переезды — это занятие, которому я посвятила всю свою несчастную жизнь. И вот снова путешествие. Вы, наверное, скажете, дон Пабло, что я вышла замуж за Вечного Жида
[6]
.
— Никогда! Никогда я этого не скажу. Вечный Жид был наказан за свои грехи, а разве можно считать наказанием путешествие в обществе такой женщины, как вы?
Она пожала плечами, что означало отказ принять этот тяжеловесный комплимент.
— Нужно нечто большее, чем вежливость, чтобы научить меня смирению. Меня не для того воспитывали, чтобы таскаться с детьми по всему свету. Хорошо путешествовать по собственной воле. Но нам вежливо указали на дверь. Гордость никак не позволяет мне смириться с такой участью — изгнанием из одной страны за другой. Согласитесь, однако, что бедная дама хочет не слишком многого.
К своему неудовольствию дон Пабло понял, что она отнеслась совершенно серьезно к его словам, которые он произнес как простой комплимент. Он искоса взглянул на мистера Лоу. Но тот стоял с абсолютно безразличным видом, словно не слыша того, о чем они здесь говорили. Возможность снять напряжение была предоставлена Уильяму.
— Не забывай, милая Катрин, что судьба была жестока к Джону. Ему досталась высылка. А жизнь вне родины редко когда спокойна.
— Пожалуйста, Уилл, — прозвучал ровный голос мистера Лоу, — не утруждайся быть моим адвокатом. К сожалению, у Катрин имеется множество оснований для жалоб, в чем она давно убедила и себя, и меня. Я не пытаюсь спорить с этим.
— Ты и не мог бы, — сказала мадам, вспыхнув.
— Все же, — спокойно продолжал мистер Лоу, — мы должны подумать о наших гостях.
— Я не нуждаюсь в напоминаниях. Комната Уилла всегда ждет его. А дон Пабло…
— Простите, мадам, — вмешался испанец, — не надо беспокоиться. К несчастью, мои планы не позволяют мне задержаться в Турине больше, чем на ночь. Мой багаж в гостинице Бьянкамано. Я там и заночую. С моей стороны было бы просто наглостью беспокоить вас из-за одной ночи.
Миссис Лоу нелюбезно промолчала. Вместо нее ответил ее муж.
— Как вам будет угодно. Но по крайней мере отобедайте с нами.
— Сделайте одолжение, — быстро произнесла миссис Лоу, возможно, надеясь за обедом продолжить беседу о своих несчастьях. — У нас так редко бывают гости в этом ужасном Турине.
Дон Пабло не испугался возможных жалоб.
— Интересно, — сказал он, — кто мог бы отказаться от вашего приглашения. Я, например, слишком высоко ценю изысканность вашего стола.
Миссис Лоу поднялась.
— Пойду отдать распоряжения. До встречи, дон Пабло, и ты, Уилл.
Мистер Лоу проводил ее до дверей, и она ушла, оставив их втроем. Однако они смогли возобновить свою беседу позднее, после обеда, когда принесли фрукты.
Как и надеялся дон Пабло, стол мистера Лоу находился в полном соответствии со сдержанным величием его обстановки. Поваром у него был уроженец Болоньи, а хорошо известно, что лучших мастеров гастрономического искусства не бывает. Так что испанец, чей аппетит был всегда ненасытным, в конце обеда начал отказываться от еды, чтобы оправдать свои излишества. Они пили фалернское с устрицами, пили тосканское с запеченной рыбой, а в конце перешли к шампанскому со сладостями.