Приняли нас радушно, но возникла проблема, как ввести в святую ограду мою ослицу. “Понимаете, — сказал монах-привратник, — она женского пола…” Я это понял, припомнив отрывок из дневника одного путешественника, столкнувшегося с таким же ребяческим пуританством на Афонской горе: он привел в ужас святых отцов сообщением, что в обитель проникло существо женского пола — кошка! Но в Герефе страж оказался не так уж строг. Я заночевал у добрых монахов и разделил с ними ужин, состоящий из одних только овощей. Ночевал я неподалеку от церкви, и ночью меня разбудило пение — шла служба. Я нашел, что в этих напевах есть какая-то прелесть…»
Неподалеку от Герефа находится озеро Тана, имеющее в длину двадцать, в ширину восемнадцать лье[248]. Рядом с ним на полянке, поросшей тростником и водяными травами, берет начало Голубой Нил.
Так Лежан, пользуясь разрешением своенравного государя, с толком провел время вынужденного бездействия, объездив вдоль и поперек полную контрастов страну и собрав о ней ценные сведения. Впрочем, если не считать недолгой опасности из-за гнева пьяницы-царя, Лежан не испытал никаких бедствий, постоянно ожидающих путешественника в других африканских странах. Надо сказать, что в абиссинцах много природного доброжелательства. Правда, их доброжелательство нужно поддерживать (а иногда и возбуждать) подарками, но оно все же искреннее и настоящее.
В целом этот народ благоденствует, однако внутри себя делится на весьма различные и разделенные бездной предрассудков сословия. Прежде всего — по месту и почет — скажем о вельможах, имеющих наследственные владения, освобожденные от налогов; затем следуют помещики — весьма уважаемые и влиятельные. Далее — образованный класс; купцы. Кто победнее из последних, тот малоуважаем, но перед разбогатевшими заискивают князья и вельможи. Не только в Европе деньги, нажитые на сомнительных по большей части сделках, золотят гербы! Ниже этого класса — или, можно сказать, касты — стоят слуги; хозяин кормит их, обходится с ними по-отечески и называет детьми. Наконец, на нижней ступеньке абиссинской социальной лестницы находятся рабы.
Одна особенность этого общества, сохранившаяся, должно быть, еще от средних веков, очень интересна. Помимо всех сословий существует категория людей, называемых «азмари». Вольной жизнью, очаровательной и независимой, они напоминают наших стародавних труверов[249]. Они ходят из города в город, играют на некоем довольно грубом инструменте, придумывают рассказы, поют длинные легенды на монотонный, но не лишенный изящества напев. Люди всех сословий любят азмари и с чувством внимают их импровизациям. Придет ли бродячий певец к двери благородного дома, лавки или хижины — всюду его радушно примут.
Лежан был волен ездить по всей стране, но данное слово связывало. Он очень тяготился подобным положением и с нетерпением ожидал, когда оно кончится. В один прекрасный день — 30 сентября 1868 года — консул вдруг получил приказание как можно скорее покинуть владения негуса. Опасаясь, как бы указ не отменили, он спешно собрал пожитки и наконец-то добрался до своей конторы в Массауа.
Но продолжительная сидячая жизнь не пришлась по нраву мощной натуре, неудержимо стремившейся в новые края!
Гийом Лежан уехал из Массауа и вновь отправился в Азию — повидал Турцию, где некогда получил боевое крещение, затем Кашмир, Западную Азию… Но, увлеченный демоном странствий, он не уберег здоровья и сил, прежде никогда его не покидавших. Тяжкие лишения и непрестанные труды преждевременно сломили путешественника. 8 февраля 1871 года Гийом Лежан скончался от страшной лихорадки в родном городке Плуэга-Геран.
Что касается Теодроса, его трагический конец известен. Через пять лет после отъезда Лежана негусу взбрело в голову (он не стал менее вздорным!) заковать в кандалы английского консула и еще два десятка европейцев. Им повезло меньше, чем Лежану: они долго оставались в цепях и каждую минуту, в зависимости от дозы коньяка, принятой царем, могли потерять жизнь.
На формальное требование Англии отпустить задержанных Теодрос ответил оскорблениями. Тогда Великобритания, сохраняя свою честь и безопасность подданных, без промедления собрала экспедиционный корпус под командованием лорда Нэпира[250] и отправила в Абиссинию. Блестяще проведя операцию, Нэпир буквально сокрушил войска негуса и осадил его в Магдале. Когда город был взят и остатки армии истреблены, Теодрос понял: дальнейшее сопротивление бесполезно. Чтобы избежать позорной капитуляции, он выстрелил себе в висок из пистолета.
Конечно, этот полудикарь, более испорченный, чем усовершенствованный цивилизацией, сам по себе не очень интересен, и можно считать, что получил по заслугам. Однако конец негуса не лишен величия и искупает многие недостойные поступки монарха и заставляет простить многие прегрешения…
ГЛАВА 17
ДОКТОР ГЕОРГ ШВЕЙНФУРТ
Три года в сердце Африки. — У динка. — В стране каннибалов. — Ниам-Ниам и момбуту.
Путешественникам издавна не давали покоя поиски истоков Нила. Пусть непрестанные, упорные, героические усилия не всегда венчал совершенный успех, пусть задача долго оставалась нерешенной, она продолжала возбуждать и воодушевлять умы. По крайней мере, отважные пионеры цивилизации совершили превосходные открытия и добыли для науки богатейшие материалы.
Таким блестящим исследователем стал и Георг Швейнфурт, имя которого следует поставить вровень с именами Бертона, Спика, Гранта, Бейкера.
Швейнфурт родился в Риге в 1836 году и очень рано обнаружил живейший интерес к естественным наукам. Его первый учитель, сын миссионера из Центральной Африки, был человеком выдающегося ума, видным ботаником и к тому же, само собой, неутомимым, увлекательным рассказчиком. Конечно, его рассказы производили на мальчика большое впечатление, и с тех пор ум Георга навсегда привлек терпкий, пьянящий аромат тайны, покрывавшей Африку. Швейнфурт очень прилежно учился и совсем еще юным получил диплом доктора естественных наук. Непредвиденное обстоятельство определило его призвание, к которому он был подготовлен рассказами первого учителя. Однажды Швейнфурт получил задание классифицировать и описать коллекцию растений из земель, орошаемых Белым Нилом. Тогда молодого человека охватила мечта — золотая греза ученого: посетить места, где он сможет увидеть эти растения во всем их великолепии, самому открыть новые виды…
Полный надежд и энтузиазма, но с пустым карманом, Георг пустился в первое путешествие. Он отправился в Египет, собирал гербарий в дельте Нила, за несколько Месяцев объездил в собственной лодке вдоль все побережье Красного моря, прошел по абиссинской границе и прибыл в Хартум. Когда деньги закончились, он вернулся в Европу с одной-единственной мыслью: при первой возможности возобновить прерванные труды.
Этот замысел был счастливо воплощен в 1868 году благодаря щедрости Гумбольдтовского общества, которое оплатило расходы по экспедиции из фондов, собранных за пять-шесть лет.
Теперь Швейнфурт мог покинуть Европу, не заботясь о деньгах. В августе 1868 года он сошел на берег в Египте, а в конце ноября оказался в Хартуме. Он намеревался отклониться от маршрута Спика и Гранта и направиться от Белого Нила прямо на запад в совершенно неизведанные области, где, как считалось, царят малярия и людоедство. Там змеится Джур, посещаемый торговцами слоновой костью, и Бахр-эль-Газаль, и множество других, менее значительных рек. Все они составляют бесконечную сеть — систему сосудов, заканчивающуюся, как мощной артерией, Белым Нилом.
Швейнфурт со страстью продолжал заниматься любимой ботаникой, к тому же рассчитывал подробно изучить все множество рек, чтобы распутать их клубок и определить существенно важное место, которое Бахр-эль-Газаль должен занимать в гидрографии[251] Африки.
Хотя у путешественника был фирман, подписанный хедивом, дело не обходилось без задержек, чинимых местными властями. Известно, что, несмотря на повеления из Каира, все суданские губернаторы словно сговорились мешать путешественникам. Причина была очень проста: если их никуда не пускать, они никому никогда не расскажут о рабовладении.
Зато в лице Джафар-паши, генерал-губернатора Судана, Швейнфурт нашел просвещенного, благожелательного человека, друга науки, оказавшего ему самую щедрую и действенную поддержку. Именно сам губернатор договорился об условиях, на которых богатый копт по имени Гатта, один из крупнейших хартумских торговцев слоновой костью, взялся сопровождать доктора и охранять его от любых неприятностей. Спорить Гатте не приходилось. Он был предупрежден: если каким-либо случаем Гатта оставит путешественника у чернокожих, выдаст людоедам и вообще каким бы то ни было образом бросит в беде — государство немедленно отберет у него имущество. Весьма действенное средство заставить плутов-торговцев преданно оказывать путешественнику поддержку, без которой он не может обойтись!
Швейнфурт сел в «неггер» Гатты — судно, специально приспособленное для плавания по Белому Нилу. Прочность этих судов рассчитана на то, чтобы выдержать страшные удары гиппопотамов и столкновения с ракушечными отмелями. Они заслуживают краткого описания: пожалуй, в мире больше таких судов не найти. Для их постройки употребляется исключительно сунт (нильская акация) — дерево, гораздо более тяжелое и твердое, чем дуб, но из всех местных деревьев, кажется, единственное более или менее поддающееся пиле. Оно настолько свилевато[252] и сучковато, что доски из него получаются не длиннее десяти футов, да и то редко. А так как сосну привозят исключительно в Хартум и цена на нее баснословна, то идет она лишь на мачты и реи. Все стыки скрепляются кольцами из бычьей кожи, что в случае бури не всегда надежно.
Нильская акация не только низкоросла и крива, но и столь тверда, что высохшую древесину распилить невозможно. К тому же нубийцы редко берут в руки пилу и плохо с ней управляются. Поэтому доски получаются без малейшей претензии на точность размеров. Но все эти недостатки в значительной мере компенсируются необыкновенной прочностью древесины сунта.
Длина судна превышает двадцать метров, борта достигают толщины одного фута. Они строятся из многих слоев досок различной длины, скрепляемых друг с другом внахлест, наподобие черепицы. На стыках доски сколачивают гвоздями, прошивая насквозь по меньшей мере два слоя. Так, тщательно примеряя доски, судну придают нужную форму.
Мачта, футов двадцати в высоту, несет единственный парус на огромном рее — ее длина в полтора раза длиннее самого корабля.
Первой стоянкой была пристань Фашода[253], где экипаж судна подвергся страшному нападению пчел. Тысячи разъяренных насекомых налетели на полуголые тела путников и жестоко их искусали. От укусов у всех началась сильная лихорадка, а для двух матросов-нубийцев они оказались смертельными.
Всем судам, прибывающим в Фашоду, приходится пробыть там несколько дней — для пополнения запасов зерна и для подписания налоговыми чиновниками бортовых бумаг. Швейнфурт никак не мог привыкнуть к постоянным шуткам корабельщиков, толпившихся на пристани. Эти люди жить не могут без смеха, шуток, подначек. Никакое дело не обходилось без каламбура; ни на минуту, даже ночью, не прерывались их забавы. Внушительных размеров глиняные бутылки с пивом немало способствовали вечному веселью, но и без того страсть к юмору их поистине обуревала. Шуткам предавалась не только молодежь, но и люди зрелого возраста, словно дети, были захвачены веселыми, простодушными, заразительными дурачествами.
Левый берег Белого Нила населяют шиллуки, в то время только что перешедшие под власть хедива. Земля их простирается до устья Бахр-эль-Газаля на двести миль в длину и на десять в ширину. Нигде в Африке, не исключая Египта, нет такой плотности населения — приблизительный подсчет, произведенный по распоряжению генерал-губернатора, дал в общей сложности три тысячи деревень от сорока пяти до двухсот хижин каждая. Население хижины составляет семья из четырех-пяти человек — итак, общее число жителей этой области должно доходить до миллиона двухсот тысяч человек. Это дает шестьсот жителей на квадратную милю — столько же, сколько в самых густонаселенных странах Европы. К тому же в мире, пожалуй, не сыскать столь благодатной для жизни страны. Земледелие, скотоводство, охота, рыбная ловля — все приумножает ее богатства. Изобилие видно во всем с первого взгляда. Деревни стоят узкой полосой на расстоянии от трехсот до тысячи шагов друг от друга: если все их окинуть взором, они словно сливаются между собой. Деревни похожи на пасеки, а хижины, с удивительным тщанием выстроенные, — ни дать ни взять ульи.
Шиллуки обожают быть на людях и помешаны на косметике. Все время, которое не посвящено работе, они проводят, разлегшись на деревенской площади, покуривая в приятной компании табак из огромных глиняных трубок. Что касается косметики, то без нее не могут обойтись ни богатые, ни бедные — только средства, используемые для украшения, не одинаковы. Обилие насекомых вынуждает всех обмазываться толстым слоем защитной мази, о достатке же человека вы можете судить по ее цвету. Мазь делается из золы. Если зола древесная, мазь получается серой, и человек с серым лицом наверняка бедняк. Красивый рыжеватый оттенок говорит о том, что на золе жгли коровьи лепешки; про человека с таким цветом лица всякий скажет, что он богач. Вообще незаменимыми ингредиентами местной косметики служат зола, навоз и коровья моча. Последним из названных средств моют непременно молочную посуду — очевидно, чтобы возместить недостаток соли.
Как и большинство африканцев, шиллуки большое внимание за недостатком одежды уделяют прическе. Мужчины упорно мажут шевелюру глиной, камедью и коровьим навозом; от этого волосы склеиваются и становятся так жестки, что принимают любую форму — гребня, каски, веера… Женщины причесок не делают; их шевелюра состоит просто из мелких завитков и напоминает каракуль. В отличие от братьев и мужей, они ходят не совсем голыми, а носят кожаный передник до колен.
Проведя в Фашоде девять дней, Швейнфурт 1 февраля 1869 года отправился в путь. По берегам кипела жизнь животного и растительного царства. Заросли акации тут настолько богаты камедью, что купцам грех не попробовать извлечь из этого выгоду. Очень любопытный, неизвестный прежде вид растения представляет из себя соффар, который путешественник отмечает из-за следующей характерной черты. Когда у этого растения формируются иглы, их поражают насекомые. Из каждой иглы образуется шарообразный нарост около дюйма диаметром. Затем насекомые покидают гнездо, и иголка с дырочкой словно становится музыкальным инструментом: ветер извлекает из них звуки, подобные свирели… Отсюда и название этого рода акации — соффар, что по-арабски значит «флейта», туземцы называют его «свистящим деревом».
Вскоре судно вошло в густые заросли папируса — настоящую чащобу, заполонявшую ложе реки. Под 9°30? северной широты приветствовал Швейнфурт этого «отца бессмертия мысли», который прежде изобиловал в Египте, как сейчас — на пороге неизведанных стран.
Вскоре Швейнфурт прибыл к динка, обитающим близ того места, где слиянием рек Диуар и Бахр-эль-Араб образуется Бахр-эль-Газаль. Главную квартиру Швейнфурт устроил в деревне Мешери-эр-Рек. Оттуда он рассчитывал пройти в страну пигмеев аттаков, живущих близ экватора, а потом вернуться в Дарфур, столь давно и столь мало известный. Давно — потому что еще в 1460 году фра Мауро написал на своей знаменитой карте мира слово «Дарфур». Мало — потому что лишь в 1874 году он был исследован немецким путешественником Нахтигалем.
Первой заботой Швейнфурта было изучение динка — интереснейшей народности, область расселения которой простирается на четыреста миль.