В этот же вечер я отправился на «Святую деву», осмотрел свою каютку и нашел ее исключительно удобной, принимая во внимание небольшие размеры корабля. Для мистера Горинга, которого я видел утром, предназначалась каюта рядом с моей. Напротив находилась каюта капитана и каюта мистера Джона Хертона, ехавшего по делам фирмы. Каюты были расположены по обеим сторонам коридора, который вел с верхней палубы в кают-компанию. Это была уютная, со вкусом отделанная комната, обшитая панелями из дуба и красного дерева, с удобными кушетками и дорогим брюссельским ковром.
Я остался вполне доволен и своим помещением и самим капитаном Тиббсом – грубовато-добродушным моряком с громким голосом и простыми манерами. Он бурно приветствовал меня на борту своего корабля и уговорил распить бутылку вина в его каюте. Капитан сообщил, что берет с собой в рейс жену и младшего сына и надеется при благоприятных условиях прибыть в Лиссабон через три недели.
Мы провели время в приятной беседе и расстались добрыми друзьями. Тиббс предупредил меня, что я должен быть на судне на следующее утро, так как он уже закончил погрузку и намеревается отплыть с полуденным отливом. Я вернулся в гостиницу, где меня ожидало письмо жены, и утром, после освежающего сна, отправился на корабль.
Теперь я приведу выдержки из дневника, который стал вести, чтобы немного скрасить однообразие длительного плавания. Пусть кое-где стиль его покажется бесцветным, зато могу поручиться за точность всех приводимых мною фактов, так как добросовестно вел свои записи изо дня в день.
16 октября. Отчалили в половине третьего и с помощью буксира вышли в залив. Здесь буксирное судно покинуло нас, и мы, поставив все паруса, поплыли со скоростью около девяти узлов в час. Я стоял на корме и наблюдал, как тает на горизонте низменное побережье Америки, пока вечерняя дымка не скрыла его из виду. Лишь одинокий красный огонь продолжал ярко мерцать позади, отражаясь на воде длинной, напоминающей кровавый след полосой. Сейчас, когда я пишу, мне все еще виден этот огонь, хотя он и уменьшился до размеров булавочной головки.
У капитана плохое настроение, так как в последний момент его подвели два матроса из команды «Святой девы» и он вынужден был нанять двух негров, случайно оказавшихся на причале. Исчезнувшие матросы были верные и надежные люди. Они совершили с капитаном не один рейс, и потому их неявка не только рассердила, но и озадачила его. Там, где команда из семи человек должна обслуживать не такой уж маленький корабль, потеря двух опытных матросов – дело серьезное. Негры могут, конечно, постоять у штурвала или вымыть палубу, но в плохую погоду на них рассчитывать не приходится.
Наш кок – тоже негр, а с мистером Септимиусом Горингом едет маленький черный слуга, так что мы представляем собой довольно пестрое общество. Бухгалтер Джон Хертон, видимо, будет приятным членом нашей компании – это жизнерадостный, веселый молодой человек. Странно, до чего мало общего между богатством и счастьем! Хертону еще предстоит завоевать свое место под солнцем, он едет искать счастье в далекой стране, но его можно назвать счастливейшим из смертных. Горинг, если я не ошибаюсь, богат, я тоже не беден, но я знаю, что у меня больные легкие, а Горинг, если судить по его лицу, чем-то глубоко озабочен. И мы оба выглядим неважно по сравнению с нищим, но беззаботным конторщиком.
17 октября. Сегодня утром на палубу впервые вышла миссис Тиббс – бодрая, энергичная женщина с ребенком, который не так давно научился ходить и лепетать. Хертон сразу же набросился на него и утащил к себе в каюту, где обязательно заронит в желудок ребенка диспепсию. (Какими циниками делает нас медицина!).
Лучшей погоды по-прежнему желать нельзя, а с юго-запада дует свежий попутный бриз. Корабль идет так плавно, что его движение было бы трудно заметить, если бы не скрип снастей, хлопанье надуваемых ветром парусов и длинный пенистый след за кормой. Все утро мы прогуливались с капитаном на шканцах. Прогулка ничуть не утомила меня, из чего я заключил, что бодрящий морской воздух уже оказал благотворное влияние на мои легкие. Тиббс – хорошо осведомленный человек, и у нас завязался интересный разговор о наблюдениях Маури над океанскими течениями. После беседы мы спустились в его каюту просмотреть книгу, о которой шла речь. Здесь, к удивлению капитана, мы застали Горинга, хотя обычно пассажиры не могут заходить в «святая святых» корабля без специального приглашения. Он извинился за свое вторжение, сославшись на незнание судовых порядков, а добродушный моряк только посмеялся над этим случаем и попросил Горинга оказать нам честь и остаться в нашей компании.
Горинг показал на открытый им ящик с хронометрами и заявил, что он любовался ими. По-видимому, он был знаком с математическими инструментами, так как сразу же определил, какой из трех хронометров наиболее надежен, и даже назвал стоимость каждого, допустив ошибку всего лишь в несколько долларов. Он поговорил с капитаном о магнитном отклонении, а когда мы вернулись к теме об океанских течениях, обнаружил глубокое знание и этого предмета. В общем, при более близком знакомстве он производит несколько лучшее впечатление, чем с первого взгляда, и, несомненно, это культурный и воспитанный человек. Приятный голос Горинга гармонирует с его речью, но никак не вяжется с его внешностью.
В полдень было установлено, что мы прошли двести двадцать миль. К вечеру ветер настолько усилился, что первый помощник капитана в предвидении неспокойной ночи приказал вязать рифы на марселях и брамселях. Я заметил, что барометр упал до двадцати девяти дюймов. Надеюсь, наше плавание не окажется тяжелым: я плохо переношу качку, и мое здоровье, вероятно, только ухудшится от путешествия в штормовую погоду, хотя я питаю величайшее доверие к морскому искусству капитана и к прочности корабля.
После ужина играл с миссис Тиббс в крибедж, а Хертон исполнил для нас несколько пьес на скрипке.
18 октября. Мрачный прогноз вчерашнего вечера не оправдался. Ветер опять стих, и сейчас мы дрейфуем среди округлых, невысоких волн. Порывистый ветерок рябит поверхность моря, но не в силах надуть паруса. Воздух холоднее, чем вчера, и я надел толстую шерстяную фуфайку, которую связала для меня жена.
Утром ко мне в каюту заходил Хертон, и мы выкурили с ним по сигаре. Он припоминает, что видел Горинга в 1869 году в Кливленде, штат Огайо. Как и сейчас, он производил тогда загадочное впечатление. Он разъезжал без всякой видимой цели и избегал говорить о своих занятиях. Этот человек интересует меня в психологическом отношении. Сегодня утром во время завтрака я внезапно ощутил смутное чувство неловкости, какое испытывают некоторые люди, когда на них кто-нибудь пристально смотрит. Я быстро поднял голову и встретил напряженный, почти свирепый взгляд Горинга, но выражение его глаз мгновенно смягчилось, и он бросил какое-то тривиальное замечание о погоде. Странно: по словам Хертона, почти такой же случай произошел с ним вчера на палубе.
Я замечаю, что Горинг во время прогулок часто разговаривает с матросами-неграми. Мне нравится эта черта. Обычно метисы игнорируют своих черных сородичей и относятся к ним с еще большей нетерпимостью, чем белые. Его черный паж, по-видимому, предан своему хозяину, следовательно, Горинг относится к нему хорошо. Словом, этот человек представляет любопытное сочетание самых противоположных качеств, и, если я не ошибаюсь, он даст мне обильную пищу для наблюдений во время нашего путешествия.
Капитан жалуется, что его хронометры показывают разное время. Как он утверждает, это происходит с ними впервые. Из-за легкого тумана мы не смогли произвести нужных наблюдений в полдень. По навигационному счислению мы прошли за сутки около ста семидесяти миль.
Как и предсказывал капитан, матросы-негры оказались плохими моряками. Но они умеют обращаться со штурвалом и потому переведены в рулевые с тем, чтобы освободить более опытных матросов для другой работы на корабле.
Все это мелочи, но и они дают пищу для разговоров на судне. Вечером мы заметили кита и пришли в страшный ажиотаж. Судя по резким очертаниям его спины и раздвоенному хвосту, это был, по-моему, кит-полосатик, или финвал, как его называют китобои.
19 октября. Весь день дул холодный ветер, и я благоразумно оставался в каюте, покинув ее только для ужина. Не поднимаясь со своей койки, я могу доставать книги, трубки и все, что мне потребуется. Вот одно из преимуществ маленького помещения.
Сегодня, вероятно, от холода, начала ныть моя старая рана. Читал «Опыты» Монтеня и лечился. В полдень зашел Хертон с сыном капитана – Додди, а за ними пожаловал сам шкипер, так что у меня состоялось нечто вроде приема.
20 и 21 октября. Все еще холодно, моросит дождь, и я не выхожу из каюты. Чувствую себя в этом заточении плохо, и настроение прескверное. Заходил с визитом Горинг, но его посещение не очень меня подбодрило. Он почти не разговаривал и только пристально рассматривал меня, вызывая во мне раздражение. Затем он встал и молча вышел из каюты. Начинаю подозревать, что это сумасшедший. Я как будто уже упоминал, что наши каюты расположены рядом. Они разделены тонкой деревянной перегородкой, в которой образовались щели. Некоторые из них настолько велики, что, лежа на койке, я невольно наблюдаю за каждым движением Горинга. Вовсе не желая играть роль шпиона, я постоянно вижу его за одним и тем же занятием: мне кажется, он при помощи карандаша и компасов работает над картой. Я уже заметил его интерес к вопросам навигации, но меня удивляет, что он тратит время на прокладку курса корабля. Впрочем, это невинное занятие, и он, несомненно, сверяет свои результаты с данными капитана.
Мне бы хотелось, чтобы этот человек не занимал столько места в моих мыслях. В ночь на двадцатое мне приснился кошмарный сон. Я видел, будто моя койка превратилась в гроб, я лежу в нем, а Горинг пытается заколотить гвоздями крышку, в то время как я бешено ее отталкиваю. Даже после пробуждения мне с трудом удалось убедить себя, что я лежу не в гробу. Как врач, я знаю, что кошмар – это не более как нарушение деятельности сосудов полушарий головного мозга, и тем не менее из-за своего болезненного состояния я не мог стряхнуть то гнетущее впечатление, которое он произвел на меня.
22 октября. День чудесный. На небе ни облачка, а свежий юго-западный ветер весело мчит нас в нужном направлении. Очевидно, где-то поблизости недавно прошел шторм: море сильно волнуется, и наш корабль кренится так, что конец фока-рея время от времени почти касается воды.
С удовольствием погулял на юте, хотя не могу сказать, что уже привык к морской качке. Несколько птичек, очень похожих на зябликов, присели на снасти.
4 часа 40 минут пополудни. Гуляя утром по палубе, я услыхал выстрел где-то возле моей каюты. Поспешно спустившись вниз, я обнаружил, что едва не стал жертвой несчастного случая. Оказалось, что Горинг в своей каюте чистил револьвер, и один из стволов, который он считал незаряженным, выстрелил. Пуля пробила боковую перегородку и впилась в стену как раз в том месте, где обычно находится моя голова. Мне слишком часто приходилось бывать под огнем, чтобы я стал преувеличивать опасность, но несомненно, что если бы я в тот момент лежал на койке, то был бы убит.
Бедняга Горинг не знал, что в тот день я вышел на палубу, и потому страшно перепугался. Ни разу еще я не видел такого искаженного ужасом лица, какое было у него, когда он выскочил из каюты с дымящимся револьвером в руке и столкнулся со мной лицом к лицу. Он, конечно, рассыпался в извинениях, хотя я просто посмеялся над этим случаем.
11 часов вечера. Случилось несчастье, такое неожиданное и ужасное, что перед ним бледнеет инцидент с пистолетом, угрожавший моей жизни. Исчезла миссис Тиббс вместе с ребенком – исчезла без всякого следа. Около половины девятого Тиббс вбежал ко мне в каюту смертельно бледный и спросил, не видел ли я его жену. Я ответил отрицательно. В исступлении он кинулся в кают-компанию и принялся искать там жену. Я последовал за ним, тщетно уговаривая его не волноваться раньше времени. В течение полутора часов мы обыскивали корабль, но исчезнувшей женщины и ребенка так и не нашли. Бедный Тиббс совершенно охрип, без конца выкрикивая имя жены. Даже обычно невозмутимые матросы были потрясены, глядя, как он, растрепанный, с обнаженной головой, метался по палубе и с лихорадочной поспешностью заглядывал в самые невозможные уголки, возвращался к ним вновь и вновь с вызывающим жалость упорством.
В последний раз его жену видели на палубе около семи часов вечера, когда она, перед тем как уложить Додди спать, вывела его на корму подышать свежим воздухом. В тот момент наверху никого не было, за исключением матроса-негра, дежурившего у штурвала, но он утверждает, что не видел ее вовсе. Загадочная история. Я лично предполагаю, что в тот момент, когда миссис Тиббс стояла у борта и держала ребенка, он подпрыгнул и упал в море, а она, пытаясь удержать и спасти его, последовала за ним. Никак иначе я не могу объяснить это двойное исчезновение. Вполне возможно, что матрос у штурвала и не заметил разыгравшейся трагедии, так как было темно, а высокий световой люк кают-компании закрывает от него большую часть шканцев. Как бы то ни было, это – ужасное несчастье, и оно кладет трагический отпечаток на наше путешествие.
Помощник капитана повернул корабль, но, конечно, нет ни малейшей надежды их подобрать. Капитан лежит в своей каюте в полном оцепенении. Я дал ему в кофе сильную дозу опия. Пусть он забудет свое горе хотя бы на несколько часов.
23 октября. Проснулся со смутным ощущением какой-то тяжести и несчастья и лишь через несколько мгновений припомнил постигшую нас вчера беду. Когда я вышел на палубу, бедный капитан стоял там и всматривался в водную пустыню позади, где остались самые дорогие для него на земле существа. Я попытался заговорить с ним, но он резко отвернулся и принялся расхаживать по палубе, уронив голову на грудь. Даже сейчас, когда уже не остается сомнений в их гибели, он не может пройти мимо лодки или свернутого паруса, чтобы не осмотреть их. За один день он постарел на десять лет.
Хертон страшно подавлен: он успел очень привязаться к маленькому Додди. Горинг, видимо, тоже огорчен. По крайней мере он на целый день заперся у себя в каюте, и когда я бросил на него случайный взгляд, он сидел, подперев голову руками, словно в мрачной задумчивости. Наше судно погружено в уныние. Как будет потрясена моя жена, когда узнает о постигшем нас несчастье!
Море успокоилось, дует хороший легкий бриз, и мы, поставив все паруса, делаем около восьми узлов в час. Кораблем, по существу, управляет Хайсон, Тиббс, хотя и старается держаться молодцом, не в состоянии серьезно заняться своим делом.
24 октября. Не тяготеет ли над нашим кораблем проклятие? Бывало ли, чтобы путешествие, которое началось так хорошо, сопровождалось бы такими катастрофами? Ночью Тиббс покончил с собой выстрелом в голову. В три часа утра меня разбудил какой-то резкий звук. Охваченный ужасным предчувствием, я соскочил с койки и бросился в каюту капитана. Но как ни скоро очутился я на месте происшествия, Горинг опередил меня: я застал его в каюте, склонившимся над телом капитана.
Тиббс имел страшный вид: половина его лица была снесена. Маленькая каюта была залита кровью. Пистолет выпал из рук капитана и валялся тут же, на полу, рядом с ним. Очевидно, он вложил револьвер в рот, прежде чем нажать на курок.
Мы с Горингом осторожно подняли тело капитана и уложили на койку. Вся команда набилась в каюту. Шесть белых моряков были подавлены горем. Бывалые люди, они плавали с капитаном в течение многих лет. Теперь они обменивались мрачными взглядами, перешептывались, а один из них во всеуслышание заявил, что на нашем корабле лежит проклятие.
Хертон помог собрать несчастного шкипера в последний путь и зашить его в парусину. В двенадцать часов фока-рей был оттянут назад, и мы опустили тело капитана в море. Горинг прочитал англиканскую похоронную службу.